"Не много ль берешь на себя?" - сердито свел брови хозяин, но, зная Дунину привязанность к брату, недовольство свое скрыл.
- Пускай войдет.
Барма уж вошел легкой, стремительной походкой, и не поймешь - то ли бежит он, то ли шагает. На плече уютно пристроился зайка. Без зайца Барму в столице не представляли. Их знали во всех кабаках, во всех нищих ночлежках, и Дуня тщетно пыталась выяснить, где обитает ее беспокойный брат.
- А, Леня, - запросто поздоровался с итальянцем Барма, переиначив на русский лад его имя, - здорово ли живешь?
- Живу, надеюсь, - с улыбкой приветствовал его Пинелли, угощая зайца капустою со стола.
- Ну надейся. Городок-то свой не построил? - Пинелли был одержим идеей - построить для людей город Счастья. Только вот денег у него не было, и он зарабатывал их, как мог: то игрою в карты, то хвалебными одами сильным мира сего, то нанимался в репетиторы к богатым бездельникам. Особенных доходов это не приносило. Карточные выигрыши порою переходили к проигравшим, оды не всегда приходились по вкусу, а прочих заработков едва хватало на пропитание.
- Нет, пока не построил. Нет денег, - развел руками Пинелли, никогда не терявший бодрого расположения духа.
- И не будет, - успокоил Барма. - Вот разве у князя попросишь. Он, сказывают, из богачей богач.
- Я-то? Христос с тобой! - всполошился князь, не любивший одалживать, тем более - без отдачи. Да и к чему знать посторонним, велики ли его богатства. На черный день припасено кое-что: налоги не зря собирал для государя. Часть царю, другую - себе. Поди узнай, какая доля досталась князю. "Некая, - говорил он с ужимкой, сам себе подмигивая. - Гроши за душою. Дай бог прокормить семью".
- А ведь лукавишь, Борис Петрович! - пригрозил Барма бровями. - Вот я проверю сей же час. Я проверю… - и уставился в глаза князя холодными, выворачивающими душу глазами, взял за руки. Борис Петрович почувствовал вдруг, что пальцы немеют, тело как бы становится чужим, непослушным собственной воле. - Говори, богат ли? - пытал Барма.
Язык князя уж был готов сказать всю правду, помешал Пинелли. Взяв со стола гусиную лапку, сунул ее в рот хозяину, смеясь, приказал:
- Жуй, сеньор!
Князь с жадностью зажевал гусятину, словно никогда ее не пробовал.
- То гипноз называется, - сказал Пинелли. - Он дает огромную власть над людьми. Нельзя пользоваться ею в недобрых целях. Сейчас мы гости.
- Говорил, в деньгах нуждаешься… - смутился Барма, испытывая неловкость перед итальянцем. - Может, выпросили бы малую толику.
- Необходимые средства добуду сам, - с пафосом заверил итальянец.
Барма улыбнулся: "Ты добудешь! Последнее, что есть, с себя спустишь". Возражать, однако, не стал. Пинелли - безобидный чудак, а чудаков Барма жалел, хотя относился к ним покровительственно: "Они как дети малые!" И Луиджи помешан на своем городе. А просто ль целый город выстроить? Легче купить или завоевать его. Вон столицу-то вся Россия строит. Под каждой сваей чья-то жизнь, а часто не одна. Но город не шибко споро растет. Леня ж один собрался выстроить задуманный город по своим чертежам и планам. Чудак, истинно чудак!
Князь между тем глупо ворочал глазами, чавкал, показывая в эту минуту, быть может, всю свою животную сущность, в иное время скрытую от людей.
- Вот они, князья-то, - брезгливо скривился Барма, искавший в человеке подлинно человеческое. Гладок князь с виду, разодет, говорун отменный, а вот проглянуло наружу все уродство души. Неужто всяк человек таков?
- Так, Тима, так! Людей без грехов не бывает, - подтвердил Пинелли, вероятно больше Бармы знавший человеческую натуру. - Потому и хочу воспитать человека совершенного. Это возможно лишь в моем городе.
- Из князя… тоже человека можешь сделать? - усомнился Барма, сунув Борису Петровичу другую лапку. Прежнюю князь оглодал и теперь жевал воздух. Это было смешно и жалко.
- А он человек, Тима. Он человек, но забыл про это.
- Может, и не знал никогда.
- Разбуди его… и - пореже пользуйся своей властью, - сказал Пинелли. Склонившись над Бармою, признался: - Ведь я тоже гипнозом владею… но избегаю. Это страшная власть!
Барма хлопнул знаменитого зятя своего по щеке, отнял кость:
- Будет жевать-то! Ишь оголодал!
Князь проснулся.
- Что же было со мной? Летал куда-то, - протирая глаза, вспоминал князь. Пинелли кивал, посмеивался. Барма, как ни в чем не бывало, теребил за уши зайца.
- Не в Тобольск ли? Как там родители наши, скажи…
"Он что-то сотворил со мною, - думал лихорадочно князь, изо всех сил стараясь восстановить отрезок времени, начисто выпавший из памяти. - Неужто околдовал меня, дьявол? Вот щас в козла обратит аль в мушку…"
- Они… не знаю, - князь в этот раз сказал чистую правду. Давно начал примечать за собой странное стремление - говорить правду. Но, пытаясь быть искренним, Борис Петрович вдруг обнаружил, что люди не нуждаются в его искренности, больше того, прекрасно обходятся без нее. Впрочем, он и раньше знал об этом, но тогда его ложь вполне уживалась с всеобщею ложью большинства. Теперь же маленькая правда князя вступала в противоборство с ложью окружающих, и он боялся своей правды. Но, родившись из крохотной и неприметной капли, она потекла ручейком, который мог превратиться в реку. С течением этой реки князю уж не совладать. Захватит оно Бориса Петровича и неизвестно куда вынесет. Князь противился силе этого колдовского течения, но ничего не мог с собой сделать.
- Не знаю, - повторил он, мысленно разбранив себя за правдивость. Но если б его опять спросили, он повторил бы то же самое. - Я напишу в Тобольск… там есть мои люди - проследят.
- Вот это не надо, - погасил его пыл Барма. - Знаю, как следят твои люди. Уж лучше не трогай, Борис Петрович.
- Не буду, - истово обещал князь, уловив в голосе Бармы угрозу.
- Леня, ты бы с Дуней позанимался, - сказал Барма, поскольку дальнейший разговор касался только его и князя. - Давно в дверь заглядывает.
Пинелли, ни слова не говоря, тотчас вышел. Любил он эти редкие часы занятий с усердной и внимательной ученицей. Она открывала для себя светлый и радостный мир знаний, а Пинелли - нового и прекрасного человека, очень похожего на тех людей, которыми он мысленно населил свой город.
- Теперь вот что, Борис Петрович, - Барма поиграл с зайцем, взял груздь соленый с тарелки, понюхал, но, полюбовавшись луночкой, есть не стал, словно боялся, что отравится. - Говори уж, зачем призвал?
- А чтоб при сестре был, - соврал по привычке князь и тут же поймал себя на лжи и, зная, что ложь эту Барма заметит, признался: - При дворе хочу пристроить…
Это была правда, и теперь имело смысл продолжать беседу. Барма шевельнул морщинами на лбу:
- Давай условимся наперед: не юлить друг перед другом. Не дети мы - в жмурки играть. Обводить вокруг пальца и я умею. Эту увертку в вину не ставлю - таков уж ты: не юлить не можешь. А дальше знай: на ложь ложью же отвечать стану. И тогда тебе не пользы, а больше вреда от меня будет.
- Да я, Тима, не нарочно. Язык так приучен. Но про сестру-то я верно сказал: любит она тебя. Больше мужа своего любит.
- Про то сам не хуже знаю. Сестре брата не любить гоже ли? Сам кровь за нее отдам до капли. Так что знай: за малую слезинку ее в ответе будешь.
- Я разе могу Дуняшу обидеть? Себя скорей тыщу раз обижу. Ее - никогда! - горячо, искренне заверил князь; это была чистая и великая правда. Это была любовь, поздно и нечаянно к нему пришедшая. Она-то и заставила князя говорить иным языком. Она вывернула наизнанку всю его сложившуюся жизнь, наполнила ее тревогой и счастьем. Каждое утро князь вставал с мыслью: сегодня мне хорошо, потому что в моем доме поселилась сказка.
- Значит, хошь завести при царском дворе уши? А что ежели уши эти, - Барма подергал себя за мочки ушей, задумался, - что если их вместе с головой оттяпают? Ты волк, там волки почище.
- Ты разве глупей их, Тима? Сметлив, увертлив. И разным разностям научен… кем-то, - осторожно закончил князь.
- Чертом, князь, самим чертом!
Барма шутил, но проезжий скоморох, учивший его фокусам, во время действа и впрямь был одет чертом. Он первый подметил необыкновенные способности сорванца из Светлухи. Вскоре Пикапы потеряли сына, с полгода о нем не было ни слуху ни духу. Когда он появился наконец, стал вытворять какие-то чудеса.
Где скоморох тот веселый? Жив ли, на дороге ли где замерз? А может, в застенке скончался? В этом кишащем страстями мире жизнь и смерть шествуют рядом: неизвестно, кому из них ты больше полюбишься.
Затее княжеской Барма не потрафлял бы, но он и сам подумывал, как попасть во дворец. Будет случай - вернет сторицей все, что вытерпел от Бориса Петровича. В том поклялся себе, когда связанный лежал в подземелье.
- Будь по-твоему, князь, - кивнул Барма.
- Ежели деньжонки понадобятся - не поскуплюсь. Домишко тебе куплю. Там и будем встречаться.
- Не ты ли на бедность токо что жаловался? - щелкнул усмешкой Барма, погрозил пальцем.
- Все дыры моими деньгами не заткнешь. К тому же он, - князь указал пальцем через плечо на комнату, где занимался с Дуняшей Пинелли, - иностранец. И думки у него шалые.
"Иностранец, - подумал Барма, - а ближе тебя, русского. Он не о себе, о людях печется".
- Ежели оступишься, князь, - упредил Барма, не исключая и такой возможности, - ежели угодишь, как я, на дыбу, не проговоришься? Кости-то княжеские пикановским не чета.
- Не выдам, Тима. Сам ведаю, заплечных дел мастера живыми не выпускают, но я пилюлю себе заготовил…