* * *
Из киоска "Гриль" идет запах жареной курицы. Таксисты-частники топчутся у своих машин. Светится желтая "М" "Макдоналдса". Вывеска салона "Евросеть" моргает синим.
Девушка в белой короткой юбке переминается с ноги на ногу. На ее загорелые ноги смотрит парень в расстегнутой рубахе.
Под навесом остановки сидят два тинэйджера в черных майках "Кипелов". У одного - магнитофон. Он нажимает кнопку. Играет металлическая хрень: "Ария" или "Кипелов", я не разбираюсь.
Я подхожу к тинэйджерам.
- Я извиняюсь, ребята, а можно сделать потише?
Тинэйджеры глядят на меня. У одного - тонкие усики над губой и прыщи с белыми гнойниками, второй - смуглый, похож на Киану Ривза. Разглядывая меня - пьяного, невысокого, худого - парни решают: дернуться или нет. Преимущество в силе - у них, но вокруг много народу. Вдруг кто-то вступится за меня? Тогда можно вернуться домой без "мафона" и с разбитыми мордами. Тинэйджеры выбирают мирный вариант.
- Ну, у нас вообще-то негромко, - гнусавит прыщавый.
Второй молча убирает звук.
- Спасибо, ребята. А можно задать вам один вопрос?
- Задавайте.
Меня редко называют на "вы" - только преподы в институте.
- Вы эту музыку слушаете потому, что вам нравится? Или потому, что друзья ее слушают? Не в обиду, мне интересно…
- В общем, нравится, - отвечает прыщавый.
Подъезжает семьдесят первый троллейбус. Чуваки заходят в заднюю дверь, я - в среднюю, прохожу вперед и сажусь перед кабиной водителя. Троллейбус трогается. Мимо окон движется зелень и серый забор. На задней площадке металлисты врубают музыку громко. Тупой пафосный голос поет:
Я свободен
Словно птица в небесах
Я свободен
Интересно, можно ли петь этот бред всерьез? Наверно, нельзя. Тогда чем это лучше, чем песни про "зайку" и прочая попсовая муть?
* * *
Мама сидит на кухне, пьет чай. Работает радио - "Эхо Москвы". Она всегда слушает "Эхо". Раньше, до Америки, я слушал "Наше радио", а теперь не слушаю никакое - только кассеты и диски.
Я говорю:
- Привет.
Мама поворачивается.
- Привет. Как дела?
- Так, нормально. Встретились с Михой, выпили пива. А у тебя?
- Как всегда - ничего хорошего. Что может быть хорошего на работе? Скорей бы пенсия…
- Ты это серьезно?
- Серьезнее некуда.
Скрипучий голос по радио говорит:
- …Угроза распада России реальна, хоть многие в это и не верят. Я готов привести аргументы и убедительно доказать, что в течение нескольких лет Сибирь и Дальний Восток совершенно беспрепятственно отделятся…
- Кто это говорит? - спрашиваю я.
- Не знаю. Какой-то эксперт.
- Бред какой-то он гонит.
- Ну, почему бред? Я не в первый раз это слышу уже.
- Ну и я не в первый. Пусть хоть сто человек повторят - все равно, это бред.
- Не надо быть таким категоричным.
- Хорошо. Не буду.
Я подхожу к маме, наклоняюсь. Она целует меня в щеку.
- От тебя пахнет спиртным.
- Я и говорю - выпили с Михой пива.
* * *
Синяя "семерка" отца тормозит. Я открываю заднюю дверь, сажусь рядом с Верой, говорю:
- Привет.
Вера молча кивает. Отец говорит:
- Привет, Саня. Как поживаешь?
- Нормально. Лето еще не кончилось, погода хорошая…
- Да, последние, наверно, теплые деньки в этом году…
У Веры - новая прическа: волосы пострижены очень коротко, а сзади, чуть ниже макушки, оставлена прядь - она покрашена в синий цвет.
- Чем сейчас занимаешься? - спрашивает отец. - Я имею в виду, на каникулах?
- Ничем, можно сказать. Отдыхаю. Беру уроки гитары.
- Решил заняться музыкой?
- Ну, не очень серьезно, но… Почему бы не попробовать?
- Да, когда тебе двадцать один, надо пробовать все. Не отказываться ни от чего, а то будет поздно… Я это понял, когда мне уже было тридцать. Многое упустил в своей жизни…
Машина выезжает на кольцевую. Мелькают рекламные щиты, большие магазины.
Вера слушает свой mp3-плеер, не обращая внимания на нас. Я рассматриваю отца. Много седых волос, перхоть на воротнике джинсовки, глубокие морщины на шее. Ему сорок шесть, на пять лет старше мамы. После развода с мамой - мне тогда было семь лет - он долго пытался кого-то найти. Жил по нескольку месяцев с разными женщинами. Четыре года назад он женился на Вериной матери - Алле.
Отец закрывает ворота дачи. Вера ключом отпирает дом, мы заходим. Внутренность дачи набита всякой восточной дребеденью - китайскими фонариками, амулетами, фэн-шуи, картинками. Около года назад у Аллы съехала крыша на почве восточной философии. Раз в несколько месяцев она уезжает на какие-то семинары, время от времени приводит домой стремных персонажей, которые живут у них по нескольку дней или даже недель. Отец вяло пытается с этим бороться, а Вера реагирует спокойно.
Я и Вера идем на речку. Отец остался полоть помидоры. Вера не работает на участке из принципа, а меня он никогда не просит. Алла появляется на даче нечасто - все свободное время отдает своему увлечению.
Навстречу нам - два чувака лет по двадцать, тащат третьего, пьяного. Все трое рассматривают Веру - она в кедах и черном коротком платье. Вера не реагирует.
Я говорю:
- Как тебе моя идея - собрать группу и играть панк-рок?
Вера молчит.
- Ты же барабанила в какой-то команде… Может, остались контакты… Мне нужно собирать состав.
- Это было три года назад. Группа называлась "Отец народов". Но мы разосрались, причем очень сильно. И никаких координат не осталось.
- Ну, может, еще кого знаешь…
- Только электронщиков и диджеев. С панками и говно-рокерами я вообще не общаюсь. А зачем тебе это надо?
- Чтобы не давать объявление, а так…
- Нет, не это. Зачем тебе музыка, панк? Ведь это все - лажа. Пусть "тины" в это играют. Какой может быть панк в две тысячи четвертом году?
- А почему нет? В Америке его - сколько хочешь.
- Мало ли, что в Америке? Сам знаешь, здесь не Америка.
- Ну и что? Хочу собрать группу - и все.
- Валяй, мое дело объяснить тебе ситуацию. Ты уже, как бы, старый. Двадцать два года почти, а нигде еще не играл. Группы собирают в пятнадцать, в шестнадцать лет.
- Ну и пусть.
Мы выходим на берег озера. У машин тусуются компании. Пищат дети. Гавкает чья-то собака. Вера стягивает через голову платье.
* * *
Я познакомился с Верой после десятого класса, летом. Отец уже жил с Аллой, а поженились они той же осенью. Вера старше меня на два года. Поступала в ГИТИС, провалилась, закончила филфак МГУ, работала в клубах официанткой, в книжном магазине продавцом, занималась фотографией - несколько снимков попали на выставку.
В первый же вечер мы трахнулись. Вера решила, что это прикольно: трахнуться со сводным братом, а я не возражал. Сразу же после секса она объяснила мне жестко, что такого у нас больше не будет, что это был "символический акт". В следующий раз она угостила меня ЛСД. Мы на двоих съели "марку".
Это был выходной, отец с Аллой торчали на даче. Вера разрезала "марку" маникюрными ножницами, дала мне половину и сказала положить ее под язык и ждать, пока растворится. Моя половинка растворилась минут через пять. У Веры была с кем-то встреча, и мы сели в автобус, чтобы ехать к метро. Я не чувствовал ничего, только легкое отупение и заторможенность. Пассажиры смотрели на нас как-то странно - как на пьяных или шизанутых.
Я спросил у Веры:
- Ты, конечно, извини за вопрос, но мне любопытно… Мой отец к тебе не пробовал приставать?
- Нет. Ни разу. Может, ему и хочется, но он, как бы, не в теме - из другого вообще поколения. Для него это слишком экстремально. Кроме того, он боится. Не знает моей реакции. А вдруг я пожалуюсь маме, и она его сразу выгонит?
- А ты бы пожаловалась?
- Нет.
- Это был бы "символический акт"?
- Может быть, а может, и нет. Бессмысленный разговор. Он не сделает этого никогда.
- И хорошо. Мне бы было противно…
- Почему?
- Не знаю…
Автобус свернул на Дмитровское шоссе. Над домами показалась Останкинская башня. Из нее валил черный дым, мелькало пламя. Все пассажиры прилипли к окнам - я понял, что это не "глюк".
Я спросил Веру:
- У вас есть дома видеокамера?
- Нет. А зачем?
- Можно было бы вернуться, снять это на видео.
- Что - это?
- Горящую башню…
- Зачем? Это скучно - точная копия того, что было. Интереснее, как мы сами все это запомним.
Когда автобус подъехал к метро, "марка" начала вставлять - как будто кто-то трогал мне затылок большой горячей рукой.