- Маму видела позавчера… Шла с полей проулком, а я навстречу. Заплакала, сказала: "Не осуждайте меня с Надюшей". Я тоже заплакала, спрашиваю: "Ты хоть довольна?" Она не ответила, сказала про другое: "Потом поймете!" Я хотела спросить: "Когда потом?" Не успела. И она побежала, раз оглянулась. Вся, вся в слезах… - Варя сама чуть не расплакалась, замолчала, сглотнула слюну.
- Ну а того видела? - по-прежнему жестоковато спросила Надя, подчеркнув слово "того".
- Папку-то? Ну конечно. В одной ведь деревне живем-то, Надюш! Корма подвозят на ферму. Ну а он тут днюет всегда со скотом…
- Что ж он, веселый, довольный?
- Не знаю, Надюш. Сказал свое, как любил говорить мне маленькой: "Варварушка-лапушка, приходи ко мне".
- Хм, "Варварушка-лапушка"… Невообразимо, - закрутила головой с модной прической Надя. - Что угодно говорите - невообразимо!
Варя угрюмо отмолчалась. Возможно, и невообразимо все, что произошло между родителями, но говорить об этом для нее - свыше сил. Валерий также отмолчался. И ему этот разговор пока был недоступен. Надя вопросительно взглянула на Варю, перевела свой пристальный взгляд из-под очков на мужа и притихла. Пользуясь наступившей паузой, Валерий сказал:
- Хотел бы я тебя, Тростинка, познакомить с городом. Раз в неделю объезжаю я наиболее важные объекты, смотрю, знакомлюсь с людьми. Помогаю решать вопросы. А их немало натекает. Знай только поворачивайся. Как ты, хочешь поехать со мной? Потом, когда начнутся экзамены, труднее будет. А?
- Обязательно съезди, Варюша! Не представляешь, как интересно. Валерка как-то раз целый день меня возил. Под конец я взмолилась.
- А что же, я согласна! Хоть завтра.
- Вот и хорошо. У меня по плану как раз завтра такая поездка, - закивал Валерий. - Выезд ровно в десять утра.
3
Варе не спалось. Лежала, смотрела в окно с прозрачной шторкой, сквозь которую падал на полированный книжный шкаф отблеск фар пробегающих по улице автомашин. Странно было ей видеть эти отблески глубокой ночью. "Не спят!.. Город… Чтоб напоить, накормить такую прорву людей, сколько надо за ночь-то выпечь хлеба, подвезти молока, мяса… И сахар нужен и крупы… Много-много всего надо…"
Думалось и о деревне… Вспомнилась размолвка с Мишкой Огурцовым.
Сидели в кино, шел какой-то длинный и нудный фильм. На просторе дожди, размытые дороги, засевшие в грязи грузовики, а в избе художник, с усиками обладателя страстного сердца, без удержу в постели, на деревенской кровати, ласкает и так и этак молодую деву, которую он умыкнул у престарелого мужа. У девы глаза закрыты челкой, поблескивали лишь зубы, она ползала на четвереньках по кровати. Не то она человек, не то она животное, думала Варя. Почему-то Варю поташнивало от этой любви, которая по всему угадывалась такой же нестойкой и переменчивой, как дождь: сейчас идет, а глядь, перестал.
Вдруг Мишкина горячая рука легла на Варину шею. И вот задвигалась, поползла под лифчик. Варя ошалела от Мишкиной наглости. А он, поощряемый ее молчанием, схватил ее грудь, зажал в широкой шершавой ладони и сладко зачмокал губами, слегка прижимаясь к Вариному плечу.
- Ты чё? Ты чё-нибудь там оставил? Шаришься, как в своем кармане, - загораясь негодованием, громко сказала Варя и, выхватив Мишкину руку, поднялась.
- Варя, Варюша, я понарошке потрогал. Ей-ей, больше не буду, - залепетал Мишка и заспешил за Варей, наступая на ноги зрителей и не отвечая на их ругань и тычки в спину.
Когда Мишка выскочил наконец из кинотеатра, Варя скрылась на извилистых дорожках парка, окружавшего Дом культуры со всех сторон… Пойти домой к Варе сейчас же Мишка не рискнул. Знал он Варину неуступчивость. А виноватым он себя не считал. Нет, не считал. Давно уже Варя позволяла брать ее тонкую руку и держать ее, гладить и пожимать весь сеанс. Мишка знал, что его рука наверняка менее приятна, чем Варина. Он работал в кормоцехе, часто голыми руками подсыпал в запарочный котел и овес, и кукурузу, и рубленое сено, и уж тут, как ни оберегайся, все равно в ладонь навтыкаются упругие, игольчатые травинки, овсяные и кукурузные оставья. Мишка перед каждой встречей с Варей булавкой выколупывал из ладони мельчайшие занозки, выпросив у матери кусочек сливочного масла, упрямо втирал его в жесткие ладони. Но напрасно Мишка страдал за свои руки. Варе они нравились, даже очень нравились. Сухие, горячие, сильные, они были ласковыми, доверчивыми и какими-то надежными, вселявшими в Варино сердечко спокойствие.
И все же Мишкин поступок обидел ее.
Она и сама догадывалась, что придет час и дружба, которая связывала их все школьные годы, обретет что-то совсем новое. Жизнь несла их по своей вечной орбите. Сегодня Варя свободно доверяет ему руки, завтра сольются в поцелуе их губы, а там… Варя старалась не думать об этом: от старших она слышала, что у любви свои пути и законы, что надо, то она и продиктует. Но пока, по ее представлениям, Мишка не имел права на свой поступок, по крайней мере, все, что он сделал, не должно было быть таким неожиданным. Все ж ко всему есть свой подход.
И вот Варя уехала, а он даже и не проводил ее. А вдруг на этом и кончится их дружба, уже никогда он не будет толочь поскрипывающий снег под окнами ее дома или высвистывать соловьиные трели…
Раздумывая обо всем этом в тишине городской квартиры, Варя чувствовала холодок в груди, тревогу и, может быть, даже раскаяние. Ну разве что-нибудь случилось с ней драматического оттого, что Мишка потрогал ее грудь? Ничего подобного. Жива-здорова, ест хлеб-соль с аппетитом. Ведь все равно когда-то это должно было случиться. А вот друга может она лишиться. Разве есть на свете другой такой лохмач-бедолага, как Мишка Огурцов, весельчак, говорун, знатный артист в районе, мастер на все руки - от балалайки до баяна и саксофона? За Мишкой девчонки и старше и младше его гужом шьют.
Может быть, черкануть ему короткую записку? Так и так, мол, Миша, хоть обидел, замахнулся на девичью честь, но на первый случай прощаю и дружбу нашу не хочу рушить.
Эта мысль показалась Варе приемлемой. Насильно она в друзья не напрашивается, но и приносить в жертву их многолетнюю дружбу ради ложной гордости тоже не хочет.
Она мысленно принялась составлять письмо Мишке. Вверху поставила число, место написания, оставила отдельную строку для обращения. Но как к нему обратиться? Если написать просто "Здравствуй, Мишка", это как-то простовато и несолидно… Назвать его дорогим или милым больше подошло бы по правде ее чувства к нему, но не слишком ли это откровенно? Может еще подумать, что она заискивает перед ним, ищет примирения любой ценой.
Варя стала вспоминать прочитанные книги, в которых были образцы переписки: "Любезный Иван Сергеевич", "Ваше сиятельство Лев Николаевич", "Высокочтимый Антон Павлович", "Ваша светлость Софья Андреевна" - приходили на ум запомнившиеся обращения, но все это не подходило к данному случаю.
"Ладно, когда начну писать, тогда и придумаю, как обратиться к Мишке… А напишу после экзаменов, сообщу о самом главном. Вот и повод удачный… чтоб не подумал, дурак, что шибко он мне нужен".
Придя к этому решению, Варя успокоилась, а через минуту сон сморил ее, и она безмятежно проспала до утра, пока Надя не закричала над ее ухом:
- Тростинка! Ты что же это, неладная, дрыхнешь до сей поры?! Вставай скорее, завтрак на столе, автомобиль у подъезда…
4
Валерий и Варя вернулись под вечер. Надя уже пришла с работы, подогрела обед и сидела за столом, перелистывая свежий номер анатомического журнала и поглядывая в окно.
Варя ворвалась в дом возбужденная, еще больше загоревшая, с шелковой цветистой косынкой на плечах. В глазах и на щеках пламя. И мальчиковая стрижка, которую Надя поначалу признала неудачной, так подходила ей. Короткое простенькое платьице с пояском делало ее стройной, изящной, будто выточенной. "Будет, кажется, у нас Варька красавицей", - не без зависти подумала Надя.
- Ой, Надюш, такая поездка! Знаменито, чеслово! Чуть не целый день ездила, а все равно кой-куда не поспели, - восторженно заговорила Варя.
- Ну, брат, и сестрица у тебя, Надюша, - ласково посматривая на Варю, сказал Валерий, устраивая на круглую вешалку синий плащ и соломенную шляпу. - Почемучка! Куда ни кинет взгляд, давай объясняй, что к чему… мозоль на языке набил…
- Живо мойте руки - и за стол! Я с утра ничего не ела, - приказным тоном сказала Надя.
- А мы с Валерой перехватили… На инструментальном заводе как раз обеденный перерыв объявили. Вкуснота, Надюш! Неплохо, скажу тебе, рабочих питают, - не утрачивая восторженности и продолжая сиять своим глазастым и скуластеньким лицом, сказала Варя.
- "Неплохо рабочих питают!" - передразнила Надя сестру. - Пташка ты еще, Тростинка! Ты что же, думаешь, секретарю горкома из общего котла подали?..
Варя обескураженно замолчала, не понимая, что скрыто за этими словами сестры.
- А что же? Разве они успели б сварить особо? - развела руками Варя, и вид ее сразу поблек.
- Сварить особо не успели, а зачерпнули с донышка котла и подали вам кусочки пожирнее, - язвительно сказала Надя.