- Я ничего не знаю о папином завещании. Вы не представляете, мадам, какую вы мне причиняете боль. Давайте говорить о другом.
- Ви знаете и обязаны мне сказать, petite dur-tête, - или я вам мизинчик сверну!
С этими словами она схватила мою руку и, злобно смеясь, неожиданно заломила мизинец. Я вскрикнула - она продолжала смеяться.
- Будете говорить?
- Да, да! Отпустите! - кричала я.
Она, однако, не сразу выпустила мою руку, но тянула пытку и, не замолкая, смеялась. Наконец отпустила.
- Она будет корошей дьеткой и все расскажет своей сердобольни gouvernante. Что это ви, глюпышка, расплакались?
- Вы сделали мне очень больно… вы сломали мне маленький пальчик, - всхлипывала я.
- Подуть на пальчик надо, глюпышка, поцельовать - только и всего! Противная девочка! Никогда больше не буду с вами играть, никогда. Пойдемте домой!
Всю дорогу домой мадам угрюмо молчала. Не отвечала мне, держалась с высокомерием, притворялась обиженной.
Впрочем, скоро она уже была прежней мадам и вернулась к вопросу о завещании, но теперь не допытывалась прямо, а прибегала к хитрости.
Почему все мысли этой ужасной женщины были сосредоточены на завещании моего отца? Какое ей до этого дело?
Глава VII
Церковь Скарздейл
Думаю, вся женская прислуга в нашем доме боялась эту коварную чужестранку - исключая миссис Раск, которая открыто враждовала с ней, хотя могла дать волю чувствам только в моей комнате:
- Откуда она явилась? Она француженка? Она из Швейцарии? Или, может быть, из Канады? Помню, еще девчонкой, видела я одну такую, вот уж было отродье! И с кем она жила? Где ее близкие? Никто из нас ничего про нее не знает… знаем не больше дитяти… разве что господину о ней известно, уж он наверняка справлялся… И все она секретничает с Энн Уикстед. Этой я скажу, чтобы делом занималась. Вечно сплетничают, шушукаются. Уж точно не свою подноготную она перед Энн открывает. Мадам Выуди да Обнаружь - так я ее называю. Умеет подольститься ко всем и каждому, умеет, старая лиса. Прошу прощения, мисс, но что она такое, я вам скажу: дьявол во плоти - и сомневаться нечего. Я ее первый раз поймала, когда она воровала джин, прописанный господину доктором, и подливала в графин воды, злодейка. Ее только лови… Все горничные ее боятся. Говорят, нечисть она… то ли ведьма, то ли привидение, - я и не удивляюсь. Кэтрин Джонс нашла ее наутро после того, как она на вас рассердилась, спящую в постели одетой, уж и не знаю почему… Она на вас страху нагнала, мисс, так я считаю, сделала вас нервной, как не поймай что…
Мои нервы в самом деле были расстроены, и, чем дальше, тем беспокойнее я становилась. Думаю, эта циничная женщина все понимала и только со злорадством усугубляла положение. Я постоянно опасалась, что она прячется где-нибудь в моей спальне, чтобы, выбравшись ночью, напугать меня. К тому же она начала появляться в моих снах - всегда в чудовищном облике, - что усиливало безотчетный страх, который она вызывала во мне в дневные часы.
Однажды мне приснилось, будто она, безостановочно говоря что-то шепотом так быстро, что я не могла разобрать ни слова, вела меня за руку в библиотеку и при этом другой рукой держала свечу у себя над головой. Мы крались, точно грабители глухой ночью, и остановились у старого дубового шкафа, на который отец обратил мое внимание в том престранном разговоре. Я понимала, что мы совершаем нечто запретное. В дверце был ключ - ужасаясь греха, я отказывалась повернуть ключ, а она все шептала, шептала мне в ухо какую-то бессмыслицу. И я повернула ключ. Дверцы медленно растворились - там, внутри, с лицом белым и мрачным, стоял мой отец; он сурово взглянул на меня. Жутким голосом он возопил: "Смерть!" В тот же миг загасла свеча мадам, а я с криком проснулась в полной темноте, все еще воображая, что нахожусь в библиотеке. С час после этого меня била нервная дрожь.
Любое, даже самое незначительное происшествие, имевшее отношение к мадам, вызывало среди горничных бесконечные толки. Тайно или открыто, но почти все они ненавидели ее и боялись. Они решили, что она добивается особого расположения "господина" и что со временем потеснит миссис Раск, если вообще не займет ее место, а их всех прогонит. Думаю, честная домоправительница не пыталась разубеждать их.
Припоминаю, что именно тогда к нам в Ноул заглянул странный, похожий на цыгана разносчик. Я и Кэтрин Джонс прогуливались невдалеке от дома, когда он подошел ко входной двери и опустил свой сундучок на низенькие перила.
Чего только не было у него - ленты, бумажная материя и шелка, чулки, кружева, даже какие-то поддельные украшения. Едва он успел разложить товар - а для обитателей тихого деревенского дома это зрелище весьма привлекательно, - как на дворе появилась мадам. Рот разносчика растянулся в улыбке, и он приветствовал ее, выразив надежду, что "мадамзель" чудесно поживает, хотя он "никак не думал увидать ее здесь".
"Мадамзель" поблагодарила его:
- Спасибо, пожьиваю чьюдесно.
И в первый раз за все время выглядела необыкновенно взволнованной.
- Какая крясивость! - воскликнула она. - Кэтрин, бегите, скажите миссис Раск. Она хотель ноженцы, а еще крюжева… я слишаля от нее.
Кэтрин, окинув мадам долгим взглядом, ушла. Тогда мадам обратилась ко мне:
- Дьетка, дорогая, не будете ли так добры принести мой кошелек, я забыль его на столе в моей комнате. И вам советую принести ваший.
Кэтрин вернулась с миссис Раск. Наконец хоть кто-то расскажет им про эту француженку! Пустившись на хитрость, они перебирали и пересматривали товар, пока мадам не купила нужное и не удалилась вместе со мной. Но когда они, казалось, уже могли заглянуть в прошлое мадам, разносчик их обескуражил. Он ничего не помнил - он даже сомневался, что видел леди раньше хотя бы разок. Он всех француженок по всему свету кличет "мадамзель" - уж такое им всем полагается имя. А эту где ж он мог встретить? Эту, помнится, не встречал. Но каждой обрадуется, ведь молоденькие при них нет-нет, да и купят чего-нибудь.
Его скрытность и забывчивость возмущали, но Кэтрин с миссис Раск не выспросили разносчика ни на пенни - он был глуп, а может, и того хуже.
Мадам, конечно, его подкупила. Однако всякое преступление бывает раскрыто, и правда все равно обнаруживается. Том Уильямс, конюх, видел мадам с разносчиком: притворяясь, что разглядывает товар, едва не зарывшись лицом в шелка и уэлльскую шерсть, она по обыкновению быстро говорила что-то и сунула деньги, уверял Том, под материи в сундучок.
Оставив разносчика, мы с мадам отправились на прогулку, мы шли по выгону на торфяниках, что простирался между Ноулом и церковью Скарздейл. После посещения гробницы мадам не изводила меня вопросами. Она была непривычно задумчива, не слишком разговорчива и почти не пыталась совершенствовать мой французский или углублять прочие знания. Прогулка входила в заведенный у нас распорядок дня. Я несла корзинку с сандвичами: мы планировали подкрепиться, достигнув одного местечка с прекрасным видом, примерно в двух милях от Ноула.
Вышли мы чуть позже обычного и не одолели еще половину пути, как мадам ощутила крайнее "изнурение" и присела у изгороди отдохнуть. Заунывным голосом, в нос, она затянула причудливую старинную бретонскую балладу о леди со свиной головой:
Знали леди одну - не свинью и не деву,
Не из людской породы,
Не из смертных и не из мертвых.
Левые рюка с ногой у нее были на ощупь теплы,
А правые, как у покойницы, холодны.
Ее песня звучали как погребальни звон - дон-дон, -
Свиньи пугались и разбегались,
Женщины, в страхе, не приближались.
Она могля глаз не сомкнуть год и еще день.
Она могля дольше месяца сном спать мертвецким.
Никто не зналь, чем сыта она, -
Желюдями или жарким.
Говорили, она из тех бесами одержимых свиней,
Что кинулись в озеро Геннисарет{10}.
Телом ублюдок - дюшой сатана.
А еще говорили, она Вечному жиду{11} жена,
И нарушиля заповедь, соблазнившись свининой,
И свиное рило вместо лица - это знак
Павшего на нее позора и предстоящего наказания…
Ну и так далее и так далее - звонкий вздор. Чем больше я проявляла нетерпения, порываясь продолжить путь, тем упорнее мадам медлила. И я решила не обнаруживать беспокойства, но отмечала, как она, не прерывая своей безобразной декламации, поглядывает на часы и украдкой бросает взгляды в ту сторону, куда лежал наш путь, - будто ожидает чего-то.
Натешившись пением, мадам встала и в молчании зашагала вперед. Изредка она все так же украдкой посматривала в сторону деревушки Триллсворт, которая показалась вдалеке по правую руку. Поднимавшийся над деревушкой дымок прикрыл горный склон тонкой вуалью. Наверное, она догадалась, что я за ней наблюдаю, потому что спросила:
- Что за дым там?
- Это Триллсворт, мадам, там железнодорожная станция.
- О, le chemin de fer! Так близко! Я и не представляль! И куда она едет?
Я разъяснила. Вновь наступило молчание.
Церковь Скарздейл - живописнейшее и вместе с тем престранное место. Холмистый овечий выгон вдруг уходит вниз, в долину, на дне которой у живого, излучистого ручья выступают из высоких трав руины небольшого монастыря, окруженные купой величавых деревьев. Вороньи гнезда на ветвях пусты - разоренные, они давно оставлены птицами. Даже скот здесь не пасется. Заброшенность - вот имя этому месту.
Мадам глубоко вздохнула и улыбнулась.
- Спустимся, спустимся, дьетка, давайте же спустимся на погост!