Временами небо прояснялось - тогда пламя свечей бледнело. Высокий крест, который прежде фигурировал в торжественных процессиях, крест, изукрашенный золотыми ветвями оливы, сверкал в потоке света. Блестели серебристые и лысые головы слушателей, прислонившихся к спинкам дубовых стульев. Потом вдруг небо снова изменялось, по всему разливалась тень, подобно легкому туману. Слабая, еле уловимая волна фимиама струилась в воздухе. На единственном алтаре, в стеклянных вазочках два полуувядших букетика фиалок дышали весной, и эти два легких замирающих аромата словно несли с собой ту же поэзию мечты, которую музыка будила в душах старцев в то время, когда рядом с ними в других душах рождались иные мечты, как заря над тающими снегами.
Джорджио с наслаждением воспроизводил эту картину, оживляя ее дыханием поэзии.
- Ну разве это не кажется невероятным, необычайным? - воскликнул он. - В Риме, городе интеллектуальноинертном, какой-то учитель музыки, буддист, опубликовавший два тома критических заметок о философии Шопенгауэра, позволяет себе роскошь исполнения мессы Себастьяна Баха единственно для своего удовольствия в таинственной часовне, перед аудиторией великих ученых меломанов, дочери которых участвуют в хоре. Чем не страница из Гофмана? В весеннее хмурое, но теплое утро эти старые философы покидают лаборатории, где они упорно трудились над тайнами жизни, и собираются в уединенной часовне, чтобы предаться упоению, сближающему их сердца, чтобы воспарить над жизнью, чтобы пережить идеальные грезы. И посреди этого сборища старцев - развивается дивная музыкальная идиллия между кузиной и другом буддиста. И когда кончается месса, ничего не подозревающий буддист представляет божественной Ипполите Санцио ее будущего возлюбленного… - Он, разумеется, и встал.
- Я, кажется, совершил поминовение по всем правилам?
С минуту Ипполита молчала, углубленная в свои мысли. Потом сказала:
- Помнишь? Была суббота - канун Вербного воскресенья…
Затем она, в свою очередь, встала, подошла к Джорджио и поцеловала его в щеку.
- Хочешь выйдем? Дождь перестал.
Они вышли и стали ходить по влажной платформе, светившейся под слабыми лучами солнца. Холод заставлял их дрожать.
Вокруг зеленели маленькие неровные холмики, изборожденные солнечными бликами, тут и там большие лужи отражали бледное небо с его лазурью, прорывавшейся между снежными облачками. Измокшее деревцо минутами блестело на солнце.
- Это маленькое деревце запечатлеется в нашей памяти, - смотря на него, заметила Ипполита. - Оно так одиноко. Так одиноко!
Раздался звонок, возвещающий прибытие поезда. Было четверть пятого. Носильщик предложил взять им билеты. Джорджио спросил:
- Когда мы приедем в Albano?
- Около семи часов.
- Почти ночью, - заметила Ипполита.
Несколько продрогшая, она взяла Джорджио под руку, радуясь мысли, что они проведут этот холодный вечер вдвоем в безвестной гостинице, возле пылающего камина.
Заметив, что она дрожит, Джорджио спросил:
- Хочешь войти?
- Нет, - отвечала она. - Видишь, выглянуло солнце. Я согреюсь.
Ее охватывала безотчетная жажда близости возлюбленного. Она прижалась к нему с порывистой лаской, в ее голосе, взгляде, движениях - во всем ее существе появилось что-то неотразимо манящее. Она хотела излить на возлюбленного все чары своей женственности, хотела заворожить его, ослепить, хотела, чтобы сияние счастья настоящего затмило в его глазах отблеск счастья минувших дней.
Она хотела казаться ему более нежной, более пленительной, более желанной, чем в былые дни. Ею овладел безумный страх: что, если он оплакивает женщину минувшего, тоскует о пролетевшей радости, находит лишь в далеких днях высшие восторги упоения? Она думала:
"Какой грустью повеяли на меня его воспоминания. Я еле удержалась от слез. Быть может, его душа томится?"
Страшной тяжестью ложится на любовь прошлое!
Она думала: "Быть может, он устал от меня, но еще не сознает этой усталости, не отдает себе отчета и живет иллюзиями. Быть может, я уже не в силах дать ему счастье? Если я и дорога ему, то не потому ли, что ему дорога его собственная тоска? Увы! Я и сама редко испытываю возле него полное блаженство, я тоже страдаю. А между тем я люблю его, люблю свои страдания, жажду его любви и без нее не могу себе представить жизни. Почему же мы так печальны, если любим друг друга?"
Она крепко оперлась на руку Джорджио, и в глазах ее сквозь облако дум светилось глубокое нежное чувство.
"Два года тому назад, в этот же самый час, мы выходили вместе из часовни, и он говорил со мной о безразличных вещах голосом, трогавшим душу, касавшимся ее словно ласки поцелуя, и я упивалась этой божественной лаской, как поцелуями. Я вся трепетала, чувствуя, как незнакомое ощущение проникает в меня. О, это был незабвенный час! Мы сегодня справляем 2-ю годовщину. Мы еще любим друг друга. Вот сейчас, когда он говорил - его голос волновал меня, хотя иначе, чем в былые дни, но волновал до глубины души. Перед нами целый вечер упоения. К чему эти сожаления о прошлом? Разве наша настоящая свобода, настоящая близость не отраднее всех сомнений и тревог минувшего? Даже самые воспоминания наши, такие полные - разве не придают они нового очарования нашей любви? Я люблю его, я отдаюсь ему всецело, перед его желанием я не знаю преград. Он меня перевоспитал за эти 2 года - сделал из меня другую женщину, вложил в меня новые стремления, новые чувства, новую душу Я - его создание. Он может упиваться мной, как собственной мыслью. Я вся принадлежу ему теперь и навсегда". Крепко прижавшись к возлюбленному, она страстно шепнула:
- Ты счастлив?
Джорджио взволновал тон этого вопроса. Точно горячее дуновение коснулось его, и он ощутил трепет истинного блаженства.
- Да, я счастлив, - ответил он.
Наконец, они остались одни в купе вагона. Закрыли все окна и, когда поезд тронулся, бросились в объятия друг друга с жаркими поцелуями, повторяя все ласкательные имена, изобретенные их двухлетней любовью. Потом они остались сидеть рядом, с блуждающей на губах улыбкой, чувствуя, как мало-помалу бурное волнение их крови успокаивается. Они смотрели в окно на однообразные картины, мелькающие среди тумана, окрашенного легким фиолетовым отблеском. Ипполита сказала:
- Ляг и положи голову ко мне на колени.
Он повиновался.
Она заметила:
- Твои усы растрепались от ветра.
И кончиками пальцев она убрала легкие волоски с его губ. Джорджио поцеловал ее пальцы, она провела рукой по его волосам и сказала:
- У тебя также очень длинные ресницы.
Она закрыла ему глаза, чтобы любоваться его ресницами, потом нежно коснулась лба и висков, заставляя его вновь целовать свои пальцы, склоняя к нему свою голову.
Джорджио смотрел снизу на ее губы. Они медленно открывались и закрывались, словно лепестки цветка, и всякий раз из-за них сверкала ему жемчужная белизна зубов.
Эта нежная игра навевала на них сладкую истому.
Убаюканные монотонным шумом поезда, они погружались в самозабвение, обмениваясь тихими словами любви. Ипполита сказала, улыбаясь:
- Это первое наше путешествие вдвоем. Первый раз мы с тобой наедине в поезде.
Ей нравилось повторять, что все для них ново.
Джорджио все сильнее чувствовал себя во власти желания. Он приподнялся, поцеловал ее шею как раз на месте родимых пятнышек и шепнул ей что-то на ухо. В глазах Ипполиты мелькнуло непередаваемое выражение, но она быстро сказала:
- Нет, нет. Надо остаться благоразумными до вечера! Надо уметь ждать.
Снова ее воображению предстала молчаливая гостиница, с вышедшей из моды мебелью, с большой постелью, скрытой за белым пологом.
- В Albano теперь никого нет, - говорила она, чтоб отвлечь мысли возлюбленного. - Как хорошо нам будет в тихом отеле. Нас примут за новобрачных.
Почувствовав легкую дрожь, она закуталась в мантилью и прижалась к плечу Джорджио.
- Холодно сегодня. Правда? Как только приедем, затопим камин и спросим чаю.
Они испытывали острое наслаждение, представляя себе ожидающие их восторги. Они говорили шепотом, зажигая друг в друге кровь, обмениваясь пламенными обещаниями. Но по мере того, как они рисовали себе грядущее упоение, их настоящая страсть разрасталась, становилась неукротимой. Замолчав, они слились в поцелуе и уже не слышали ничего, кроме бурного биения крови в своих жилах. Слепая, исступленная страсть охватила обоих.
Джорджио порывисто опустился на колени.
- Хочешь? - шепнул он…
Вместо ответа Ипполита упала в его объятия.
И потом обоим сразу почудилось, что какая-то пелена спала с их глаз, что внутренний туман рассеялся и очарование исчезло. Огонь воображаемой комнаты потух - постель показалась холодной, тишина безлюдной гостиницы - невыносимой. Ипполита, прислонив голову к спинке дивана, смотрела в окно на бесконечные, однообразные картины, исчезающие во мгле.
Возле нее Джорджио снова чувствовал себя во власти сомнений. Его преследовало ужасное видение, от которого он не мог избавиться, так как это было видение его души, а духовные очи не могут закрыться по воле земного существа.
- О чем ты думаешь? - тревожно спросила Ипполита.
- О тебе.
Он действительно думал о ней, о ее свадебном путешествии, об отношении новобрачных. "Конечно, она ехала с мужем, как сейчас со мной, одна. И быть может, воспоминание о тех минутах мучает ее теперь". Он думал о ласках между двумя станциями, о внезапном смятении при встрече двух взглядов, о вспышках сладострастия в долгое летнее душное послеполуденное время… Какой ужас! Он содрогнулся. Ипполите хорошо была знакома эта внезапная дрожь - симптом недуга, угнетающего ее возлюбленного. Она взяла его за руку, и спросила: