Шубников наблюдал за Белокопытовым, поражаясь, какой он быстрый и точный в каждом движении. "Истинно влюблен в нее, влюблен бессловесно, и потому душа его в восторге", - продолжал размышлять Шубников.
- Ну как, Северьян Архипыч, не обидится наша гостья на скудость угощения? - обеспокоенно сказал Белокопытов, присаживаясь к столу.
- Да что вы, Ефрем Маркелыч, с какой стати? Мы же не готовились к встрече с ней! - воскликнул Шубников, но тут же про себя опроверг собственные слова: "Я-то не готовился, а он готовился, и, судя по всему, давно. И сам не свой теперь. Каждая жилка трепещет в нем буйством и глаза горят огнем".
Но вот за дверью раздались шаги и на пороге появилась Луиза. Шубников посмотрел на нее и замер, а Белокопытов вскочил с табуретки, порывисто шагнул навстречу к ней, но тут же сдержал себя и отступил на полшага. Ему хотелось обнять девушку, прижать к себе.
- Боже мой, как пришлась ей по плечу Ксюнешкина одежка, - заметил Белокопытов. - Брат Северьян Архипыч, ты посмотри-ка, вылитая она, Ксюшенька! - И он схватил Шубникова за плечо, и тот почувствовал, как дрожит его большая горячая рука.
- Да не видел я вашу Ксюнешку, Ефрем Маркелович, не видел!
- Как две капли воды! Луиза, родная, прости еще раз, что грубо втащил тебя в седло. Пожалуйста прости и садись вот сюда. Она любила сидеть на этом месте. Вот тут, вот сюда. - Он суетился около нее, двигал табуретку, смотрел завороженными глазами на Луизу.
- Он приглашает вас, Луиза, за стол, просит не стесняться, есть сколько хочется, - Шубников не стал переводить все, что сказал Белокопытов, подумал: "Надо успокоить его. Он очень возбужден, может сделать что-нибудь не то и не так и будет ему потом стыдно и горько".
- Вы успокойтесь, Ефрем Маркелыч. Все у вас хорошо. И она довольна, видите, как повеселело ее лицо. Она совсем еще юное существо, и ей необходимо доброе попечение старших.
Шубников заметил, что Луиза прячет свои руки, держит их ладонями вверх.
- Рыбу солили. Солью руки разъело, - смущаясь, сказала Луиза, и Шубников пожалел, что так излишне был внимателен к ее рукам.
- Чем бы, Ефрем Маркелыч, руки ей полечить? - обратился Шубников к Белокопытову и кивнул на Луизу. - Говорит, что к зиме рыбу солили.
- А сейчас живицу кедровую принесу. Лучшего лекарства не придумаешь. - Он схватил со стола остроконечный охотничий нож и поспешно выскочил из дома.
- За лекарством пошел для ваших рук, - объяснил Шубников девушке.
- Вы так любезны! Заживет! - чуть улыбнулась Луиза, а Шубников промолчал, видя, что этот разговор девушке неприятен.
"Безжалостная каторга там, у этих монашек, - подумал Шубников и вновь украдкой осмотрел Луизу. - Какой бурей сюда ее занесло? Что заставило ее жить и страдать в этой трущобе?"
Белокопытов не вошел, а влетел. На ноже блестели несколько ядреных капель чистейшей смолы, снятой с кедра.
- Пожалте! - Белокопытову очень хотелось самому взять Луизины руки и нанести смолу на трещины кожи. Но вдруг робость охватила его и он попросил сделать это Шубникова.
Луиза покорно положила руки на стол, и Шубников осторожно снял капли смолы с ножа на ее руки, слегка растер их, по подсказке Ефрема Маркеловича.
- День-два, и кроме следа от смолы ничего не останется. Все заживет, - наблюдая за движениям Шубникова, сказал Белокопытов, и полное, раскрасневшееся лицо его сияло удовольствием.
Едва окончили эту операцию, самовар заворковал, запыхтел, и Белокопытов залил кипятком фарфоровый чайник, заполненный чаем и смородиновыми листьями. За столом Белокопытов то и дело угощал Луизу и Шубникова, пододвигал к ним тарелки со снедью, обещал к ужину приготовить свежую дичь.
Луиза все еще присматривалась к мужчинам, но стала уже спокойнее, ела с аппетитом, без стеснения.
Трапеза протекала неспеша. Шубников надолго замолкал, а без него разговор вести было некому. В такие минуты Белокопытов с обожанием в глазах посматривал на Луизу и, чувствуя свою беспомощность в общении с ней, опускал голову.
После еды Белокопытов настоял, чтоб Луиза отправилась в горницу и отдохнула. Но она и встать не успела, как в открытую дверь дома донесся заливистый лай собак.
- Кто-то припожаловал, да еще с собаками, - с тревогой в голосе сказал Белокопытов и кинулся к окну. - Северьян Архипыч, уведите ее в горницу от греха подальше. Одно из двух: либо пасечник мой пришел, либо Манефа-настоятельница послала своих дозорных. Я выйду, посмотрю…
Белокопытов одернул рубаху, выпрямился, попутно резким взмахом руки открыл дверь в горницу, и Шубников пропустил Луизу, наказав сидеть тут, пока он сам не придет за ней.
Луиза побледнела, вздергивала плечами, стала снова робкой и маленькой.
- Они убьют меня! У них можно войти, а выхода назад не бывает, - вполголоса сказала она.
- Не отчаивайтесь! Ефрем Маркелыч не даст вас в обиду, - прошептал Шубников и как-то невольно погладил ее по спине.
Упрятав Луизу за перегородку, где стояла кровать и комод с вещами, Шубников вышел из дома. "Коли погоня за Луизой, пусть знают, что нас, мужчин, тут двое", - думал Шубников. Он был сейчас полон решимости отстоять ее, если б даже потребовалась сила.
Когда он вышел на крыльцо, то в раскрытые ворота увидел Белокопытова и двух женщин, сидевших в седлах на конях. Они были в такой же одежде, в какой была давеча Луиза: черный платок, повязанный вокруг головы, длинный зипун с опояской под бедрами, на ногах чирики. В руках у женщин были ременные бичи с жесткими узлами на концах. Скитские пестрые собаки, высунув длинные языки, мирно лежали на лужайке, щурили зенки.
- Откуда всадницы, Ефрем Маркелыч? - подходя к Белокопытову, спросил Шубников.
Одна из женщин вперилась в него круглым глазом, и глаз этот - непримиримо суровый, подсказал ему - вот она, палачка из монастыря, подручная настоятельницы Манефы. Второго глаза у нее не было, он вытек, когда-то и кожа, закрывшая глазницу, была замазана какой-то бордовой краской.
- Здравствуйте, барин, - сказала негромко вторая женщина и слегка тряхнула головой в черном платке.
- Происшествие у них в ските, монашка Секлетея потерялась. Не то заблудилась где-то в тайге, не то утопилась в озере. А может быть, тунгусы выкрали, в жены старшине увезли, - подчеркнуто спокойным тоном объяснил Белокопытов.
- Ну и что же они хотят от вас, Ефрем Маркелыч? - спросил Шубников.
- Спрашивают: не видел ли я Секлетею. А я говорю, весь день с городским гостем по тайге бродили и следов никаких не встретили.
- А к нам-то ездил или не ездил? Конские следы к нам ведут, - хриплым голосом сказала одноглазая и перевела свой непримиримый глаз с Шубникова на Белокопытова.
- Ездил! Я уже тебе сказал - ездил! Может быть, хочешь знать зачем? Тогда спроси свою хозяйку, она тебе, может быть, чего-нибудь обскажет, - повышая голос, с усмешкой сказал Белокопытов.
Одноглазая аж вздрогнула. Мать Манефа не любила, чтобы ей задавали лишние вопросы, и всякое ненужное любопытство пресекала строгими наказаниями.
Шубников по собственному признанию перед самим собой не отличался особой храбростью, но сейчас яростный глаз монашки вызвал у него ожесточение, и ему почему-то захотелось, страстно захотелось вселить в скитскую палачку робость, увидеть, как потухнет в ее глазу затаенная ненависть.
- Это что еще такое?! Ты что, подозреваешь доброго соседа? Ты думаешь, что ты говоришь? Или хочешь, чтоб я в ваше тайное убежище прислал на ревизию государственных чинов из города? - Шубников сам не узнавал себя. Он не просто говорил, он кричал, притоптывая ногой.
Непримиримый глаз заморгал часто-часто, на мгновение закрылся, а когда веки поднялись снова, он стал совсем иным. Не ярость, а испуг, неохватный испуг выражал этот одинокий глаз.
- Извините, барин, за неразумное слово, - прохрипела одноглазая и, присвистнув на коня, задергала поводьями узды. Собаки вскочили, кинулись обгонять коней.
Покачиваясь в седлах и боясь даже обернуться, монашки растворились в лесных зарослях.
- Ну спасибо тебе, брат Северьян Архипыч. Уж как было кстати твое появление и твой безмерный гнев. Сейчас расскажут настоятельнице о твоей угрозе. Больше огня боится ревизии. - Белокопытов готов был обнять Шубникова за такую остроумную поддержку в нужный миг.
- Пойдемте, Ефрем Маркелыч, в дом, порадуем нашу беглянку, что беда пока миновала, - сказал Шубников, и они вошли на крыльцо, широко распахнув двери в сени дома.
16
Запуржило уже с вечера. А к утру по Иркутскому тракту разыгрался такой буран, что и лес, и дорога, и подводы проезжих потонули в снежном месиве.
"Лучшей погоды для побега не придумаешь, только б не разъяснело, не ударил сильный мороз", - думала Виргиния Ипполитовна, вышагивая по тракту к месту будущего происшествия.
А за день до этого произошло то, что Виргиния Ипполитовна ждала с часу на час. В темноте раннего вечера ей в окно постучал всадник. Накинув на плечи пальто, она выскочила за ворота.
- По поручению к вам от Касьянова. Примите. - И он, не слезая с верхов, подал Виргинии Ипполитовне зубило. - Предмет запасной и к тому же для опознания вашей личности. Иметь при себе.
Далее всадник назвал место, где ей быть завтра от полдня до вечера. и передал бумажку с инструкцией, с наказом - по прочтению сжечь. Он ускакал в темноту, недослушав ее благодарности.