"Что же ты про домну Стефаниду помалкиваешь? - думал Артамон Сергеевич. - Посмотрел и забыл? Или вся эта радость от соблазнительных предвкушений?"
Пошли в комнаты, Артамон Сергеевич прочитал письмо Лазаря Барановича, поговорили о "Трубах", о Киеве.
- Афанасий Лаврентьевич твердит: Киев не стоит крови, которую придётся пролить за его удержание. Казаки - народ непостоянный, измена для них не позор - выгодное дельце. Его послушать: судьба Российского царства на Варяжском море, в свояки Европе тянет. Для него юг - басурмане, тьма невежества.
- Император Константин с императрицей Еленой - тьма? Византия? - Артамон Сергеевич говорил твёрдо, жестоко. - Киев - матерь русских городов. Оставить мать за порогом дома - бесчестие. У иудеев двенадцать колен, а народ единый. У нас, слава Богу, всего три колена - Русь Белая, Малая, Великая. Без единства - худо. Султан, глядя на казацкие распри, разохотился Украиной владеть... Не прав Афанасий Лаврентьевич.
- Я Киев не отдам, - сказал царь.
7
Артамон Сергеевич с головой ушёл в сафьяновое дело. Уже через неделю сносно разбирался в качестве козлиных шкур, из которых делали сафьян, знал снасть - скобели, скребницы для удаления шерсти, клевцы - доски, которыми мяли шкуры, добиваясь нежной мягкости. Красильное производство было похитрее: чернильные орешки, купорос, квасцы, поташ, зола, соль, цветные индийские сандалы, святогорский лист...
Козлиные шкуры тысячами штук покупали во Владимире, в Торжке, но привоз был помалу и из других городов - из Каширы, Калуги, из Рязани, Шуи, Твери, Переяславля...
Не хуже царя искал Артамон Сергеевич мастеров: одного, чтоб изготовил чудо-сафьян, другого - чтоб мог пошить сапожки прелести несказанной. Мастеров искать - всё равно что золото. Что блестит - обманка. Истинные золотые руки могли быть у такой голи перекатной, у такой пьяной, битой рожи, что только перекреститься да заплакать от обиды.
Суета суетой, а на Русскую землю накатывала жданная, но бедовая весна. Вспухали реки, безудержное половодье затапливало деревни и даже города. Плавали на воротах, коров поднимали на крыши и сами сидели рядком - воробушки бескрылые. Беда, но весёлая!
Зайцы, а то и лисы прибегали на взгорья, ждали, когда вода спадёт, вместе с людьми, с собаками. Гуси-лебеди, пролетая, садились бесстрашно на скотные дворы, подкармливались.
Алексей Михайлович весну встретил как молодой. Надежды взыгрывали в нём безымянные, но лёгкие, счастливые. И - на тебе! Напасть.
День был добрый, память Феодора Сикеота - подвижника, возлюбленного Господом Богом и Богородицей, ангела-хранителя царевича Фёдора. В отрочестве будущий святитель исцелён был двумя каплями росы, павшими с лика Спасителя из-под купола храма. Во епископах превозмог смертельную отраву - получил от Богородицы три зерна. И это он, Сикеот, истолковал патриарху Фоме ужасное знамение, когда во время Крестного хода в Константинополе кресты сами собой стали колебаться и раскалываться: "Грядёт ересь иконоборчества".
В день памяти преподобного 22 апреля Алексей Михайлович молился в домовой церкви, и только кончилась служба, явился Богдан Матвеевич Хитрово. Отбил две дюжины поклонов и два письма подаёт.
- Подмётные, великий Государь. Истопник нашёл в Царицыной палате. Под дверь сунули.
- Читал?
- Читал! В одном навет на Авдотью Ивановну, в другом похвала Наталье Кирилловне.
- А ну, давай! - государь выхватил письма и стремительно прошёл в кабинет.
Грамотки бросил на стол, сидел, не дотрагиваясь до них. Кипел: "Дожили. Заговорщики по Терему ходят, смотрят, пишут. Кто?!"
Войти к государю не смели.
"Сыск нужен. Строжайший сыск".
Превозмог себя, взял одну из писулек и сразу понял - змеиное сочиненьице. Наталья-де Кирилловна хоть и хаживала в лаптях, но нрава кроткого. Косолапа маленько, так оттого, что в деревне вырастала, никто за ней не смотрел. Коли приставить доброго учителя, походка может и исправиться. Господа Бога девица любит, боится, а то, что в иноземные бесстыдные наряды нынче рядится, да иноземные скоромные кушанья в посты отведывает, да органы слушает, да бесовские пляски пляшет, так то по молодости... Нагляделась на житье Немецкой слободы...
Хулений на Авдотью Ивановну Алексей Михайлович читать не захотел... Изумился подписи: "Артемошка". Так бы Артамон Сергеевич и кинулся писать про Немецкую слободу под своей крышей.
- Кто?! - во весь голос грянул.
В дверях тотчас появился стольник.
- Ступай! Ступай! - махнул ему рукою Алексей Михайлович. - В сердцах сказалось. Нет, погоди! Пусть придёт ко мне Дементий Башмаков... Стой, говорят тебе! Ты его найди, скажи, чтоб пришёл, да не тотчас, а погодя...
Оставшись один, сокрушал сердце худыми мыслями: "Отравят, сатанаилы. Коли письма свободно бросают на царицыной половине, и царицу молодую отравят. Трёх зёрен у меня нету!"
Мысли бежали вприскочку: "В клетках да в веригах я не сиживал, яко Феодор Сикеот, в пещерах себя не закапывал... Ничего духовными очами не вижу, духовными ушами не слышу. Все молитвы - не слава Тебе, Господи, а подай... Подай войско - недругов одолеть. Подай денежек - казна обнищала. Подай здоровья, подай жизни!.. Подай, подай... Феодор полководцу Маврикию предсказал, что станет императором. И стал. Двадцать лет страной правил".
"А кто мне предречёт? Крепок ли корень дома моего? Алексея Бог взял... Боже мой! Боже мой! Такого света!.. Фёдор - дитя. Когда ещё в возраст-то войдёт".
- Господи! - Пал перед иконами, возглашая: - Слава Тебе, Владыка владеющих, Судне живых и мёртвых, Надеждо ненадёжных, Утешение плачущих, Слава нищих. О, Иисусе, Сокровище Ты наше нетленное, Богатство неистощимое, Пище крепкая, Питие неисчерпаемое...
Душа после молитвы охолодала, обволоклась смирением. Тут и явился Дементий Башмаков.
Дементия Алексей Михайлович любил. Дело вершит круто, но всегда честно. Мзды не терпит. Хитрость пред ним хвостом по-собачьи виляет.
Лицо у Дементия пожалуй что и простоватое, но глаза! Алексей Михайлович под взглядом дьяка Тайного приказа чувствовал, как все грешки всплывают со дна души. Какого цвета глаза у Дементия, Алексей Михайлович, пожалуй, и не знал, зрачки поражали, чёрные, как дула ружей.
- Прочитай. - Царь показал дьяку на письма.
Дементий прочитал.
- Ну, что думаешь? Кто затейник?
- А кто письма принёс?
Вопрос как вопрос, но словно зубами ухватил. Намертво.
- Богдан Матвеевич. Ты что это уж! Письма истопник нашёл.
Дементий вздохнул:
- Как же ему было не найти?.. Ишь какие кошачьи хитрости. Порочат Авдотью Ивановну как хвалят: встаёт до зари, песни поёт, растратчица - подавать нищим любит, простое платье носит, пшённая каша для неё - самая вкусная еда, а хвалят Наталью Кирилловну как порочат... Враги Артамона Сергеевича писали.
- Ты не гадай, найди. Догадками злодея не припрёшь... Тоска берёт, Дементий, от такого воровства. Ищи самым скорейшим обычаем.
- За Иваном Шихиревым я уже послал.
- Спрашивай с него строго, а всё-таки не обижай. - Ресницы у государя вздрогнули, но поглядеть на Дементия не решился. - Я тебя о том прошу...
- Я не злодей, великий государь. - Дьяк поклонился в пояс, пошёл, но в дверях остановился, ожидая, не будет ли ещё какого приказа.
- Дементий! - сказал государь. - Я в Измайлове был. Уж очень куры плохо несут... Ты мне давал писанье Аввакумово, протопопа нашего, бедного расстриги. У него курочка, пишет, в Сибири была, несла по два яйца каждый день... Найди смышлёного подьячего, пусть кур купит... Индийских хорошо бы, немецких и русских, самых лучших, чтобы и неслись хорошо, и чтоб дородством радовали... Я поглядел - иные куры как цыплята. Яйца от таких небось не больше голубиного. Ни пера, ни мяса!
- Полянскому скажу, Даниле Леонтьевичу.
- Вот хорошо! - обрадовался царь. - Данила Леонтьевич человек дельный. Ну да поможет тебе Господь Бог! Я, Дементий, в большом гневе из-за сих подмётных писаний.
8
Московский сыск копает уж так глубоко, что в земле дыры от его усердия. Приезжал Дементий в Новодевичий монастырь, монахинь расспрашивал, слуг домны, повидался и с самой Стефанидой. Впрочем, ни единым нескромным вопросом не потревожил её сиятельство. Спрашивал именем великого государя о здравии, нет ли каких челобитий, лепо ли житье, не теснят ли.
А сам глазами по лицу, как по сундукам, и в глаза, в глаза, ища в них донышка.
Домна Стефанида отвечала коротко. Мол, Бог здоровье даёт. Челобитий писать причины нет. Житье монастырское строгое, но матушки к ней, чужестранке, милостивы, жалеют.
Дементий и сам видел: письма-подкидыши происхождения не здешнего. Прощаясь, поднёс домне подарок от царевны Татьяны Михайловны - атлас и камку. Ахнуло у домны сердце: судьба её решена, не быть ей русскою царицей.
Грехи тяжкие, призадумывалась, примеривалась к высокому месту, слова русские схватывала на лету, запоминала. К монашенкам приглядывалась, училась быть русской.
Когда Дементий ушёл, домна Стефанида кинулась перед иконами на колени, а в голове ни единой молитвы. На Спаса смотрела. В золотые глаза, в зияющую бездну зрачков. Такие же зрачки были и у этого царского человека... Такие же, да не такие. Царский слуга не словами - очами её распытывал, а Господь Бог не спрашивает, зовёт к Себе, в Вечность.
- О, Иисусе Христе! Неужто кончилась моя жизнь? Я с господарем моим всё ждала, ждала истинной жизни, а её всё не было, и нет, и не будет.