Роман "Я пришел дать вам волю" – это широкое историческое полотно, содержащее правдивый рассказ о сложных и драматические перипетиях крестьянского восстания под водительством атамана Степана Разина. Произведение это отличается напряженностью повествования, яркими образами героев, и прежде всего Степана Разина, колоритным языком. В. Шукшин мастерски рисует размах Крестьянской войны, показывает ее роль в формировании героических черт русского национального характера.
Содержание:
Василий Макарович ШУКШИН - Я ПРИШЕЛ ДАТЬ ВАМ ВОЛЮ 1
Часть первая - ВОЛЬНЫЕ КАЗАКИ 1
Часть вторая - МСТИТЕСЬ, БРАТЬЯ! 36
Часть третья - КАЗНЬ 60
Василий Макарович ШУКШИН
Я ПРИШЕЛ ДАТЬ ВАМ ВОЛЮ
Часть первая
ВОЛЬНЫЕ КАЗАКИ
Каждый год, в первую неделю великого поста, православная церковь на разные голоса кляла:
"Вор и изменник, и крестопреступник, и душегубец Стенька Разин забыл святую соборную церковь и православную христианскую веру, великому государю изменил, и многия пакости и кровопролития и убийства во граде Астрахане и в иных низовых градех учинил, и всех купно православных, которые к ево коварству не пристали, побил, потом и сам вскоре исчезе, и со единомышленники своими да будет проклят! Яко и прокляты новые еретики: архимандрит Кассиап, Ивашка Максимов, Некрас Рукавов, Волк Курицын, Митя Коноглев, Гришка Отрепьев, изменник и вор Тимошка Акиндинов, бывший протопоп Аввакум…"
Тяжко бухали по морозцу стылые колокола. Вздрагивала, качалась тишина; пугались воробьи на дорогах. Над полями белыми, над сугробами плыли торжественные скорбные звуки, ниспосланные людям людьми же. Голоса в храмах божьих рассказывали притихшим – нечто ужасное, дерзкое:
"…Страх господа бога вседержителя презревший, и час смертный и день забывший, и воздаяние будущее злотворцем во ничто же вменивший, церковь святую возмутивший и обругавший, и к великому государю царю и великому князю Алексею Михайловичу, всея Великая и Малыя и Белыя Россия самодержцу, крестное целование и клятву преступивший, иго работы отвергший…"
Над холмами терпеливыми, над жильем гудела литая медная музыка, столь же прекрасная, тревожная, сколь и привычная. И слушали русские люди, и крестились. Но иди пойми душу – что там: беда и ужас или потаенная гордость и боль за "презревшего час смертный"? Молчали.
…"Народ христиано-российский возмутивший, и многие невежи обольстивший, и лестно рать воздвигший, отцы на сыны, и сыны на отцы, браты на браты возмутивший, души купно с телесы бесчисленного множества христианского народа погубивший, и премногому невинному кровопролитию вине бывший, и на все государство Московское, зломышленник, враг и крестопреступник, разбойник, душегубец, человекоубиец, кровопиец, новый вор и изменник донской казак Стенька Разин с наставники и зломышленники такого зла, с перво своими советники, его волею и злодейству его приставшими, лукавое начинание его ведущими пособники, яко Дафан и Авирон, да будут прокляты. Анафема!"
Такую-то – величально-смертную – грянули державные голоса с подголосками атаману Разину, живому еще, еще до того, как московский топор изрубил его на площади, принародно.
– 1 -
Золотыми днями, в августе 1669 года, Степан Разин привел свою ватагу с моря к устью Волги и стал у острова Четырех Бугров.
Опасный, затяжной, изнурительный, но на редкость удачливый поход в Персию – позади. Разницы приползли чуть живые; не они первые, не они последние "сбегали на Хволынь", но такими богатыми явились оттуда только они. Там, в Персии, за "зипуны" остались казачьи жизни, и много. И самая, может быть, дорогая – Сереги Кривого, любимого друга Степана, его побратима. Но зато струги донцов ломились от всякого добра, которое молодцы "наторговали" у "косоглазых" саблей, мужеством и вероломством. Казаки опухли от соленой воды, много было хворых. Всех 1200 человек (без пленных). Надо теперь набраться сил – отдохнуть, наесться… И казаки снова было взялись за оружие, но оно не понадобилось. Вчера налетели на учуг митрополита астраханского Иосифа – побрали рыбу соленую, икру, вязигу, хлеб, сколько было… А было – мало. Взяли также лодки, невода, котлы, топоры, багры. Оружие потому не понадобилось, что работные люди с учуга все почти разбежались, а те, что остались, не думали сопротивляться. И атаман не велел никого трогать. Он еще оставил на учуге разную церковную утварь, иконы в дорогих окладах – чтоб в Астрахани наперед знали его доброту и склонность к миру. Надо было как-то пройти домой, на Дон. А перед своим походом в Персию разинцы крепко насолили астраханцам. Не столько астраханцам, сколько астраханским воеводам.
Два пути домой: Волгой через Астрахань и через Терки рекой Кумой. Там и там – государевы стрельцы, коим, может быть, уже велено переловить казаков, поотнять у них добро и разоружить. А после – припугнуть и распустить по домам, и не такой оравой сразу. Как быть? И добро отдавать жалко, и разоружаться… Да и почему отдавать-то?! Все добыто кровью, лишениями вон какими… И – все отдать?
– 2 -
…Круг шумел.
С бочонка, поставленного на попа, огрызался во все стороны крупный казак, голый по пояс.
– Ты что, в гости к куму собрался?! – кричали ему. – Дак и то не кажный кум дармовшинников-то любит, другой угостит, чем ворота запирают.
– Мне воевода не кум, а вот эта штука у меня – не ухват! – гордо отвечал казак с бочонка, показывая саблю. – Сам могу кого хошь угостить.
– Он у нас казак ухватистый: как ухватит бабу за титьки, так кричит: "Чур на одного!" Ох и жадный же!
Кругом засмеялись.
– Кондрат, а Кондрат!.. – Вперед выступил старый сухой казак с большим крючковатым носом. – Ты чего это разоряешься, што воевода тебе не кум? Как это проверить?
– Проверить-то? – оживился Кондрат. – А давай вытянем твой язык: еслив он будет короче твово же носа, – воевода мне кум. Руби мне тада голову. Но я же не дурак, штоб голову свою занапраслину подставлять: я знаю, што язык у тебя три раза с половиной вокруг шеи оборачивается, а нос, еслив его подрубить с одной стороны, только до затылка…
– Будет зубоскалить! – Кондрата спихнул с бочонка казак в есаульской одежде, серьезный, рассудительный.
– Браты! – начал он; вокруг притихли. – Горло драть – голова не болит. Давай думать, как быть. Две дороги домой: Кумой и Волгой. Обои закрыты. Там и там надо пробиваться силой. Добром нас никакой дурак не пропустит. А раз такое дело, давай решим: где легче? В Астрахани нас давно поджидают. Там теперь, я думаю, две очереди годовальшиков-стрельцов собралось: новые пришли и старых на нас держут. Тыщ с пять, а то и больше. Нас – тыща с небольшим. Да хворых вон сколь! Это – одно. Терки – там тоже стрельцы…
Степан сидел на камне, несколько в стороне от бочонка. Рядом с ним – кто стоял, кто сидел – есаулы, сотники: Иван Черноярец, Ярослав Михайло, Фрол Минаев, Лазарь Тимофеев и другие. Степан слушал Сукнина безучастно; казалось, мысли его были далеко отсюда. Так казалось – не слушает. Не слушая, он, однако, хорошо все слышал. Неожиданно резко и громко он спросил:
– Как сам-то думаешь, Федор?
– На Терки, батька. Там не сладко, а все легче. Здесь мы все головы покладем без толку, не пройдем. А Терки, даст бог, возьмем, зазимуем… Есть куда приткнуться.
– Тьфу! – взорвался опять сухой жилистый старик Кузьма Хороший, по прозвищу Стырь (руль). – Ты, Федор, вроде и казаком сроду не был! Там не пройдем, здесь не пустют… А где нас шибко-то пускали? Где это нас так прямо со слезами просили: "Идите, казачки, пошарпайте нас!" Подскажи мне такой городишко, я туда без штанов побегу…
– Не путайся, Стырь, – жестко сказал серьезный есаул.
– Ты мне рот не затыкай! – обозлился и Стырь.
– Чего хочешь-то?
– Ничего. А сдается мне, кое-кто тут зря саблюку себе навесил.
– Дак вить это – кому как, Стырь, – ехидно заметил Кондрат, стоявший рядом со стариком. – Доведись до тебя, она те вовсе без надобности: ты своим языком не токмо Астрахань, а и Москву на карачки поставишь. Не обижайся – шибко уж он у тебя длинный. Покажи, а? – Кондрат изобразил на лице серьезное любопытство. – А то болтают, што он у тя не простой, а вроде на ем шерсть…
– Язык – это што! – сказал Стырь и потянул саблю из ножен. – Я лучше тебе вот эту ляльку покажу…
– Хватит! – зыкнул Черноярец, первый есаул. – Кобели. Обои языкастые. Дело говорить, а они тут…
– Но у его все равно длинней, – ввернул напоследок Кондрат и отошел на всякий случай от старика.
– Говори, Федор, – велел Степан. – Говори, чего начал-то.
– К Теркам надо, братцы! Верное дело. Пропадем мы тут. А уж там…
– Добро-то куда там деваем?! – спросили громко.
– Перезимуем, а по весне…
– Не надо! – закричали многие. – Два года дома не были!
– Я уж забыл, как баба пахнет.
– Молоком, как…
Стырь отстегнул саблю и бросил ее на землю.
– Сами вы бабы все тут! – сказал зло и горестно.
– К Яику пошли! – раздавались голоса. – Отымем Яик – с ногаями торговлишку заведем! У нас теперь с татарвой раздора нет.
– Домо-ой!! – орало множество. Шумно стало.
– Да как домой-то?! Ка-ак? Верхом на палочке?!
– Мы войско али – так себе?! Пробьемся! А не пробьемся – сгинем, не велика жаль. Мы первые, што ль?