Начавшаяся перепалка заставила Лаудена, который больше всего на свете ценил мир и спокойствие, поспешно вмешаться в разговор.
- Как ни странно, - сказал он, - но мне на своем веку пришлось испробовать все эти способы добывания хлеба насущного.
- Вы имели самородок найти? - жадно спросил немец, изъяснявшийся на ломаном языке.
- Нет, - ответил Лауден. - Я занимался всякими глупостями, но все таки не золотоискательством. Любой дурости есть предел.
- Ну, а контрабандной торговлей опиумом вы занимались? - поинтересовался кто то еще.
- Занимался, - ответил Лауден.
- Выгодное дело?
- Еще какое!
- И покупали разбившийся корабль?
- Да, сэр, - ответил Лауден.
- Ну, и что из этого вышло?
- Видите ли, этот корабль был особого сорта, - объяснил Лауден. - По чести говоря, я бы никому не советовал заниматься этим видом деятельности.
- А что, его разбило в щепы на мели?
- Вернее будет сказать, что из за него на мели оказался я, - заметил Лауден. - Не сумел преодолеть трудностей.
- А шантажом занимались? - осведомился Хэвенс.
- Само собой разумеется! - кивнул Лауден.
- Выгодное дело?
- Видите ли, я человек невезучий. А так, наверное, выгодное.
- Вы узнали чью нибудь тайну? - спросил уроженец Глазго.
- Великую, как этот океан.
- Тайну богача?
- Не знаю, что вы называете богачом, но эти острова он мог бы купить и не заметить, во что они ему обошлись.
- Ну, так за чем же дело стало? Вы не могли его разыскать?
- Да, на это потребовалось время, но в конце концов я загнал его в угол и…
- И что?
- Все полетело вверх тормашками. Я стал его лучшим другом.
- Ах, черт!
- По-вашему, он не слишком разборчив в выборе друзей? - любезно осведомился Лауден. - Да, пожалуй, у него довольно широкий круг симпатий.
- Если вы кончили болтать чепуху, Лауден, - сказал Хэвенс, - то нам пора идти ко мне обедать.
За стенами клуба во мраке ревел прибой. В темной чаще кое где мерцали огоньки. Мимо по двое и по трое проходили островитянки, кокетливо улыбались и снова исчезали во мгле, а в воздухе еще долго держался запах пальмового масла и цветов франжипана. От клуба до жилища мистера Хэвенса было два шага, и любому обитателю Европы они показались бы двумя шагами по волшебной стране. Если бы такой европеец мог последовать за нашими двумя друзьями в дом, окруженный широкой верандой, и в прохладной комнате, с жалюзи вместо стен, сесть с ними за стол, на белую скатерть которого падали цветные тени от бокалов с вином; если бы он мог отведать экзотические кушанья: сырую рыбу, плоды хлебного дерева, печеные бананы, жареного поросенка с гарниром из упоительного мити и царя всех подобных блюд - салат из сердцевины пальмы; если бы он мог увидеть и услышать, как некая прелестная туземка, слишком скромная для супруги хозяина и слишком властная для любого иного положения, то появляется в столовой, то исчезает, браня невидимых помощников, а потом мгновенно очутился в родном лондонском пригороде, он сказал бы, протирая глаза и потягиваясь в своем любимом кресле у камина: "Мне приснилось дивное местечко! Ей-богу, это был рай!" Однако Додд и его хозяин давно уже привыкли ко всем чудесам тропической ночи, ко всем яствам островной кухни и принялись за еду просто как люди, давно проголодавшиеся, лениво перебрасываясь словами, как бывает, когда немного скучно.
Вскоре разговор коснулся беседы в клубе.
- Вы никогда еще не болтали столько чепухи, Лауден, - заметил Хэвенс.
- Мне показалось, что в воздухе запахло порохом, вот я и заговорил, чтобы отвлечь их. Однако все это вовсе не чепуха.
- Вы хотите сказать, что все это правда: и опиум, и покупка потерпевшего крушение корабля, и шантаж, и человек, который стал вашим другом?
- Все правда, до последнего слова, - ответил Лауден.
- Кажется, вы действительно много испытали на своем веку, - сухо сказал Хэвенс.
- Да, история моей жизни довольно любопытна, - отозвался его друг. - Если хотите, я расскажу ее вам.
Далее следует повесть о жизни Лаудена Додда, не так, как он поведал ее своему другу, а так, как он впоследствии записал ее.
Рассказ Лаудена
Глава I
Хорошее коммерческое образование
Для начала мне следует описать характер моего бедного отца. Трудно представить себе человека лучше или красивее его и в то же время такого (с моей точки зрения) неудачника: ему не повезло и с делами, и с удовольствиями, и с выбором дома, и (как мне ни жаль) с единственным сыном. Он начал жизнь землемером, стал спекулировать земельными участками, пустился в другие деловые предприятия и постепенно приобрел репутацию одного из самых ловких дельцов штата Маскегон. "У Додда голова что надо", - отзывались о нем окружающие. Но сам я далеко не так уверен в его деловых способностях. Впрочем, удачливость его долгое время казалась несомненной, а уж настойчивость была совершенно бесспорной. Он вел ежедневную битву за деньги с меланхолической покорностью мученика: вставал чуть свет, ел на ходу, даже в дни побед возвращался домой измученным и обескураженным; он отказывал себе в развлечениях - если вообще был способен развлекаться, в чем я порой сомневался, - и доводил до благополучного конца очередную спекуляцию с пшеницей или алюминием, по сути своей ничем не отличавшуюся от грабежа на большой дороге, ценой самой высокой самоотверженности и добросовестности.
К несчастью, меня ничто, кроме искусства, никогда не интересовало и интересовать не будет. Я считал тогда, что высшее назначение человека - обогащать мир прекрасными произведениями искусства и приятно проводить время, свободное от этого благородного занятия. Насколько помню, о второй половине своей жизненной программы (которую, кстати, мне только и удалось осуществить) я отцу ничего не говорил, однако он, по видимому, что то заподозрил, так как назвал мой заветный план баловством и блажью.
- Ну хорошо, - воскликнул я однажды, - а что такое твоя жизнь? Ты думаешь только о том, как бы разбогатеть, и при этом за счет других людей.
Он грустно вздохнул (это вообще было его привычкой) и укоризненно покачал головой.
- Ах, Лауден, Лауден! - сказал он. - Все вы, мальчики, считаете себя мудрецами: Но как бы ты ни противился этому, всякий человек обязан работать. И выбор только один - быть честным человеком или вором, Лауден.
Вы сами видите, насколько бесполезно было спорить с моим отцом. Отчаяние, охватывавшее меня после подобных разговоров, отягощалось еще и раскаянием, потому что я нередко грубил ему, а он неизменно бывал со мной мягок и ласков. К тому же я ведь отстаивал мои личные стремления и желания, а он думал только о моем благе, хотя и понимал его по своему. И он не терял надежды образумить меня.
- Основа у тебя хорошая, Лауден, - повторял он, - основа у тебя хорошая. В конце концов кровь скажется, и ты пойдешь по правильному пути. Я не боюсь, что мне придется стыдиться моего сына. Просто мне порой бывает неприятно, когда ты начинаешь нести чепуху.
После этого он похлопывал меня по плечу или по руке с нежностью, особенно трогательной в таком красивом и сильном человеке.
Как только я окончил школу, отец отправил меня в Маскегонскую коммерческую академию. Вы иностранец, и вам, вероятно, не так то просто поверить, что подобное учебное заведение существует на самом деле. Поэтому, прежде чем продолжить свой рассказ, я хочу заверить вас, что я не шучу. Эта академия действительно существовала, а может быть, существует и по сей день - наш штат чрезвычайно ею гордился, считая это учебное заведение высшим достижением современной цивилизации. Мой отец, провожая меня на вокзал, несомненно, был уверен, что открывает передо мной прямой и верный путь в президенты и в рай.
- Лауден, - сказал он мне, - я даю тебе возможность, какой не мог дать своему сыну даже Юлий Цезарь: возможность познать жизнь прежде, чем ты сам примешь в ней участие. Избегай рискованных спекуляций, старайся вести себя так, как следует благородному человеку, и, по возможности, ограничивайся надежными операциями с железнодорожными акциями. Пшеница всегда соблазнительна, но и очень опасна. В твоем возрасте я не стал бы начинать с пшеницы; однако другие ценности тебе не противопоказаны. Обращай особое внимание на ведение счетных книг и, раз потеряв деньги, вторично их в те же акции не вкладывай. Ну, сынок, поцелуй меня на прощание и не забывай, что ты у меня один и что твой отец будет следить за твоей карьерой с любовью и тревогой.