Гудела Дума, заполнявшаяся боярами, ждали возглашения царёвой воли, вздыхали по усопшему, жалели вступающего в нелёгкую упряжь царскую. А по щекам Фёдора катились крупные, с горошину слёзы, и никто не смел осудить его, все понимали состояние отрока. Лишь князь Долгорукий не мог с этим смириться. Сипел над ухом царевича:
- Вытри слёзы, Фёдор. Стыдись.
Глава 2
ПРОЩАЛЬНАЯ ГРАМОТА
После похорон великого государя Алексея Михайловича собрались родные его в верхней горнице погоревать вместе, поплакать, ну и посоветоваться, как дальше жить.
- А где ж Наталья Кирилловна с крестником? - хватился Фёдор Алексеевич. - Позовите кто-нибудь.
Но отчего-то никто не шевельнулся, а Софья Алексеевна сказала:
- Обойдёмся без мачехи.
- А и верно, - поддержал её Иван Михайлович Милославский. - С какими глазами ей являться после той ночи с беззаконным притязанием на престол.
- Да уж что и говорить, - отозвалась Татьяна Михайловна. - Такая молодая, да ранняя. Не ожидала я от Наташки такой прыти, не ожидала.
Неожиданно захихикал сидевший у окна царевич Иван, все оборотились к нему: с чего это он? А он смеялся, не замечая, что привлёк общее внимание.
- Ваня, что с тобой? - спросила тётка Анна Михайловна, сидевшая рядом.
- Хы-хы, когда гроб-то с крыльца несли, боярин-то Одоевский споткнулся да растянулся на ступеньках-то. Гы-гы-гы.
Все переглянулись: что, мол, взять с глупенького, мал ещё, всего десять годков. Но Софья Алексеевна оборвала весельчака строго:
- А ну-ка перестань, дурак.
Иван испугался, притих, но ухмылку с лица так и не мог согнать, из похорон ему больше запомнилось падение на крыльце старого боярина.
- Надо что-то с нарышкинским гнездом делать, - сказал Иван Михайлович. - Ванька не оставит нас в покое, уж наверняка плетёт что-то.
- Выгнать их обратно в Смоленск, - предложила Татьяна Михайловна.
- Нет, в Смоленск нельзя, там у них сторонников много сыщется. Ещё и поляков могут натравить на Москву. Надо в другую сторону.
- А зачем выгонять-то? - спросил Фёдор. - Дядь? Тёть? За что вы на них?
- Федя, ты молод, всего не понимаешь... - ласково начал Милославский.
- Но я же царь, должен знать.
- Царь ты, царь, Фёдор, но пока во всей этой паутине разберёшься, позволь нам, старикам, с этим управляться.
- Но крестника своего я в обиду не дам, - сказал твёрдо Фёдор. - Как-никак, я перед Богом отец ему.
- А никто и не собирается Петра обижать. Пусть живёт себе, мы разве о нём говорим. Мы о недругах наших речь ведём. О твоём, Федя, спокойствии печёмся. О твоём!
- Да, - неожиданно вспомнила Татьяна Михайловна. - Надо послать кого к патриарху Никону в Ферапонтов монастырь, пусть он пришлёт грамоту о прощении покойного государя Алексея Михайловича.
- Это верно ты заметила, Татьяна. Я пошлю туда боярина Фёдора Лопухина. Он уговорит упрямца.
- Надо бы как-то облегчить ему ссылку, Федя, - посмотрела Татьяна Михайловна на племянника.
- Э-э, нет, - возразил Милославский. - Ещё рано. Греха с патриархом Иоакимом не оберёшься.
- А что они не поделили? - спросил Фёдор.
- Как что? А патриаршество. Никона-то за что выслали? Он решил выше царя возвыситься, вот на этом и свернул себе шею А после него патриархом рукоположен Иоаким. Теперь если вернуть Никона, что ж получится? Он себе доси патриархом считает, Иоакима клянёт. Пусти его в Москву, впору будет бежать отсель, мамаево побоище начнётся. Нет уж! Пусть лучше сидит в Ферапонтовском. Тут ты, Татьяна, не сбивай царя. Не толочь, что не скисло.
- Но, Иван Михайлович, я же не говорю везти его в Москву, я ж о полегчении участи.
- Не боись, Таня, он и лам не трудно живёт. Всех поколачиюет, даже из пищали палит, сказывают, по птицам. За одно это можно из иереев извергнуть.
Вдруг резко отворилась дверь и на пороге появился протопоп Андрей Савинов - духовник умершего царя. Глаза его недобро поблескивали, да и весь его вид являл скорее кулачного бойца, чем мирного иерея.
- Ага-а, весь царствующий дом здесь, - вскричал он. - Это хорошо. Все сразу узнаете, какое кощунство свершил ныне патриарх, какое беззаконие, какую поруху порядку!
Духовник царя - лицо особое. Только ему исповедуется царь, только он знает самое сокровенное о царе, о его грехах явных и тайных. Именно он, духовник, утишает душевные страдания своего высокого подопечного. Поэтому он вхож к царю в любой час дня и ночи.
Оттого протопоп Андрей и ворвался в верхнюю горницу безо всякого стеснения и разрешения. И всеми присутствующими это было воспринято как должное.
- В чём дело, святой отец? - спросил Милославский. - Какую поруху совершил патриарх?
- Вы разве не видели? Он на отпевании вложил в руку государя прощальную грамоту.
- Ну и что?
- Как "ну и что"? - взвизгнул протопоп. - Я! Я должен был вложить государю эту грамоту. Я его духовник - не Иоаким. Я!
Все переглянулись. Татьяна Михайловна сказала:
- А ведь верно. Духовник должен вкладывать прощальную грамоту.
Слова царевны подлили масла в огонь. Протопоп, сжав кулачки, забегал по горнице, заговорил сбивчиво, бессвязно, через едва сдерживаемые рыдания:
- Я этого так не оставлю... Я этого не попущу... Я убью его... Я его... У меня уже есть полтыщи оружных людей. Я им только прикажу.
Все видели, что бедный протопоп впал в истерику, и молчали, дабы не усугублять дела. Татьяна Михайловна уже жалела о том, что поддержала несчастного. А он, приняв молчание едва не за согласие с ним царствующей семьи, распалял себя всё более и более и под конец начал грозить уже им, царствующим:
- ...Ежели вы не скинете тотчас этого злодея Иоакима, то я вас прокляну. Слышите? Прокляну весь род ваш.
Последние слова он буквально прорыдал и выбежал из горницы, хлопнув дверью, словно из пищали пальнул.
Все долго и недоумённо молчали. Наконец Фёдор вздохнул:
- Бедный отец Андрей, до чего обидели его.
- Э-э, нет, Фёдор Алексеевич, - заговорил Милославский, - такого не след спускать даже духовнику. Ишь ты гроза: "прокляну". Да за одно это на плаху можно послать.
- Но он же был любимцем у батюшки.
- Ну и что? Так теперь можно детям покойного проклятьем грозить? Нетушки, Федя, ты не заступайся. Я ныне ж Иоакиму слово в слово всё передам. Он на него сыщет управу.
- А может, не стоит патриарха расстраивать.
- Стоит, стоит, - вмешалась Софья. - Не скажет Иван Михайлович, так я передам. Ишь, вздумал кому грозить! Мы эту грозу кнутом так уходим, что навек заречётся.
Милославский сдержал своё слово, в тот же день пересказал всё патриарху и ещё добавил к этому:
- Государь надеется, что ты достойно накажешь оскорбителя царской чести, но и твоей тоже, владыка.
Иоаким, супя косматые брови, отвечал Милославскому:
- Спасибо, боярин, что не утаил такой крамолы. Сотворю там, что Анд рюхе небо с овчинку покажется. Передай государю, сего дела я не спущу. У меня четырнадцатого марта Собор, мы его на Соборе не токмо извержем из сана, но и упечём туда, где Макар телят не пас.
- И в железы его, в железы, то-то бы государя порадовали.
- Ино ладно. Будут Андрюхе и железы.
Говорить Иоакиму о Никоне Милославский не стал, потому как знал, что одно упоминание о нём приведёт патриарха в неистовство. Знал он и то, что если Никон узнает, что просьба о прощальной грамоте исходит от Иоакима, то тоже не даст прощения усопшему ни за какие посулы. Поэтому, вызвав к себе боярина Лопухина, повёл речь издали:
- Ты, Фёдор Авраамович, очень уважаемый человек в царской семье. Государь так и сказал, что, кроме тебя, никто не сможет сотворить сие богоугодное дело быстро и хорошо ко всеобщему удовлетворению.
- Какое дело, Иван Михайлович? - спросил Лопухин в нетерпении, вполне насладившийся столь лестной аттестацией. - Для государя я горы сворочу.
Милославский, опустя очи долу, дабы в глазах боярин не угадал искру насмешки, сказал:
- Горы, Фёдор, сворачивать не надо будет. Тут гораздо всё проще, хотя и очень ответственно и важно.
Для вящей значительности Иван Михайлович помолчал, словно колеблясь, доверять ли сие дело своему собеседнику. И опять начал издали:
- Ты же, наверное, знаешь о бывшем патриархе Никоне.