Голос дамы стал еще слаще, когда она спросила, вынимая из кармана портмоне:
- Нельзя ли кругло… двести?.. Ведь некоторые ученицы платят вам по четыреста рублей в год, а в других пансионах… Сказать по правде, я бы не подумала забирать девочек из такого образцового пансиона, где они находятся под настоящим материнским присмотром, где такой порядок, прекрасные манеры, если бы вы согласились на восемьсот рублей в год… Вы не поверите, какое мы переживаем страшное время! Ячмень подорожал вполовину, а хмель… О пани Ляттер! Прибавьте к этому три мили ужаснейшей дороги до станции и болезнь моего мужа, да и мне самой в будущем году тоже надо опять ехать в Карлсбад… Клянусь вам, сегодня нет никого несчастнее фабрикантов, а все думают, что нам только птичьего молока не хватает, - закончила дама, вытирая, на этот раз полотняным платком, слезы, которые лились у нее из глаз. Кружевной платочек предназначался для других целей.
- Что ж, пусть на этот раз будет двести, - медленно произнесла пани Ляттер.
- Милая моя, дорогая! - воскликнула толстуха с таким видом, точно она готова броситься пани Ляттер на шею.
Та любезно поклонилась, взяла две сторублевых кредитки и, вырезав из счетной книги квитанцию, вручила ее толстухе, на лице которой, словно два облачка, бегущих по прояснившемуся небу, рисовались умиление и радость.
Проводив шуршащую и сверкающую драгоценностями даму в приемную и подождав, пока она уйдет, пани Ляттер велела слуге:
- Попросите панну Говард.
Она вернулась к себе и в раздражении начала ходить по кабинету. Ей представились стеклянные глаза учителя, который держал большой палец левой руки за лацканом сюртука и безропотно согласился получать в месяц на двадцать четыре рубля меньше, и рядом ореховое платье и блестящие драгоценности толстухи, которая урвала у нее за полугодие пятьдесят рублей.
"Ах, как все это нелегко! - сказала она про себя. - Кто нуждается, тот должен уступать. Так было, есть и будет".
В дверь постучались.
- Войдите.
Дверь отворилась, и в комнату не вошла, а влетела восемнадцатилетняя девушка и вдруг остановилась перед начальницей. Это была брюнетка, среднего роста, с правильными чертами лица. Черные кудряшки рассыпались по невысокому лбу, точно она быстро бежала навстречу ветру, серые глаза, смуглое лицо и пунцовые губы кипели здоровьем, энергией и весельем, которое она сдерживала только потому, что была у начальницы.
- А, Мадзя! Как поживаешь? - промолвила пани Ляттер.
- Я пришла сказать вам, - торопливо заговорила девушка, приседая, как пансионерка, - что была у Зоси Пясецкой. У бедняжки небольшой жар, но это не страшно, она только огорчена, что завтра не сможет быть на занятиях.
- Ты целовала ее?
- Не помню… Но я вымыла лицо и руки. И у нее нет ничего опасного, - прибавила девушка с непоколебимой уверенностью, - она такая милая, такая хорошая девочка!
Пани Ляттер улыбнулась.
- Что случилось в третьем классе? - спросила она.
- Право, ничего. Учитель - он очень почтенный человек - обиделся совершенно напрасно. Он думал, что Здановская смеется над ним, а на самом деле Штенгль показала ей на крыше трубочиста, ну та и рассмеялась. Прошу вас, - проговорила она с такой мольбою в голосе, точно речь шла об освобождении от каторжных работ, - не сердитесь на Здановскую. Учителя я успокоила, - шаловливо продолжала она, - взяла его за руку, заглянула ему умильно в глаза, и он уже ничего плохого о Здановской не думает. А она, бедняжка, так плачет, так рыдает, что даже мне ее жалко…
- Даже тебе? - улыбнулась начальница. - А что, панна Говард наверху?
- Да. У нее сейчас Эля и пан Казимеж, они беседуют об очень умных вещах.
- Наверно, о независимости женщин?
- Нет, о том, что женщины должны сами зарабатывать себе на жизнь, что они не должны быть слишком чувствительными и во всем должны походить на мужчин: быть такими же умными, такими же смелыми… Погодите, кажется, сюда идет панна Говард.
- Зайди ко мне, Мадзя, после шести, я дам тебе работу, - смеясь сказала пани Ляттер.
Девушка исчезла в дверях, ведущих в приемную, а в это время распахнулась внутренняя дверь, и на пороге появилась высокая дама в черном платье. Лицо у нее было продолговатое, все какое-то розовое, волосы белесые, точь-в-точь такого цвета, как воды Вислы в разливе, грудь как доска, держалась дама как аршин проглотила. Надменно кивнув начальнице головой, панна Говард спросила контральто:
- Вы хотели меня видеть, сударыня? - Она произнесла эти слова так, точно хотела сказать: "Кому надо меня видеть, тот мог бы и сам ко мне прийти".
Пани Ляттер усадила учительницу на диван, сама села в кресло и, сжимая длинные руки панны Говард, задушевно сказала:
- Я хотела поговорить с вами, панна Клара. Но прежде всего, прошу вас, не думайте, что я хочу вас обидеть…
- Я и мысли такой не допускаю, чтобы кто-нибудь имел право обидеть меня, - проговорила панна Говард, высвободив свои руки, которые в эту минуту стали влажными и холодными.
- Я очень ценю ваши способности, панна Клара… - продолжала пани Ляттер, глядя в белесые глаза учительницы, у которой на лбу обозначилась морщина. - Я восхищаюсь вашими познаниями, вашей работой, добросовестностью.
Розовое лицо панны Говард начало хмуриться.
- Я ценю ваш характер, знаю, какие жертвы вы приносите ради общего блага…
Лицо панны Говард еще больше нахмурилось.
- Я с удовольствием читаю ваши замечательные статьи…
Словно целый сноп солнечных лучей озарил в эту минуту лицо панны Клары, разорвав тучу, чреватую громом.
- Я не во всем с вами согласна, - продолжала пани Ляттер, - но много размышляю над вашими статьями…
Лицо панны Говард совсем прояснилось.
- Бороться с предрассудками трудно, - сияя, ответила учительница, - но я считаю своей величайшей победой, если читатели хотя бы только задумываются над моими статьями.
- Значит, мы понимаем друг друга, панна Клара?
- Безусловно.
- А теперь позвольте мне сделать вам одно замечание, - сказала начальница.
- Пожалуйста…
- Так вот, панна Клара, ради того дела, которому вы себя посвятили, будьте осторожнее в разговорах с ученицами, особенно не очень развитыми, и… с их матерями.
- Вы полагаете, что мне грозит какая-то опасность? - воскликнула панна Говард густым контральто. - Я ко всему готова!
- Я понимаю, но не готовы же вы к тому, что кто-то станет извращать ваши мысли. У меня только что была особа, с которой вы наверху беседовали о независимости женщин.
- Уж не пивоварка ли Коркович? Провинциальная гусыня! - с пренебрежением прервала начальницу панна Говард.
- Видите ли, в вашем положении вы можете относиться к ней с пренебрежением, а я вынуждена с нею считаться. Знаете, как она использовала беседу о независимости женщин? Она желает, чтобы ее девочки учились рисовать пастелью и играть на цитре, а главное, чтобы они поскорее вышли замуж.
Панна Говард подскочила на диване.
- Я таких мыслей ей не внушала! - воскликнула она. - В статье о воспитании наших женщин я решительно протестую против обязательного обучения наших девушек игре на фортепьяно, рисованию, даже танцам, если у них нет к этому способностей или склонности. А в статье о призвании женщины я заклеймила тех кукол, которые мечтают только о том, чтобы сделать партию. Я с этой дамой вовсе не говорила о том, какими должны быть женщины, а только о том, как они воспитываются в Англии. Там женщина получает такое же образование, как и мужчина: она учится латыни, гимнастике, верховой езде. Там женщина ходит одна по улице, совершает путешествия. Там женщина свободна, и ее уважают.
- Вы знаете Англию? - спросила вдруг пани Ляттер.
- Я много читала об этой стране.
- А мне пришлось там побывать, - прервала ее пани Ляттер, - и, уверяю вас, воспитание англичанок представляется нам совсем не таким, как оно есть на самом деле. Поверите ли, девочек там, например, иногда секут розгами!
- Но они ездят верхом.
- Ездят, как и у нас, те, у кого есть лошади или деньги на лошадей.
- Значит, девочек можно обучать верховой езде и гимнастике, - решительно заявила панна Говард.
- Можно, но в пансионе нельзя открывать школу верховой езды.
- Да, но можно открыть гимнастический зал, можно преподавать бухгалтерию, учить ремеслам, - нетерпеливо возразила панна Говард.
- А если родители этого не хотят, если они желают только, чтобы девочки учились рисованию или танцевали с молодыми людьми?
- Невежественные родители не могут определять программу воспитания своих детей. Для общественных реформ существуют научные учреждения.
- А если в результате реформы сократятся доходы учебных заведений? - спросила пани Ляттер.
- Тогда руководительницы учебных заведений, вдохновленные сознанием своего общественного долга, должны пойти на жертвы.
Пани Ляттер потерла рукою лоб.
- Вы думаете, что любая начальница пансиона может пойти на жертвы, что любая начальница располагает средствами?
- Кто не располагает средствами, должен уступить тем, у кого они есть, - ответила панна Говард.
- Ах, вот как! - протянула пани Ляттер, снова потирая лоб. - Голова болит, дел сегодня было пропасть… Итак, панна Малиновская твердо решила открыть пансион?
- Она предпочла бы стать сотоварищем в каком-нибудь известном деле, и я уговариваю ее побеседовать с вами.