Где обедает, буфетчик недосчитается то столовой скатерти, то серебряных ложек. Да потом заключает контракт и едет по России читать лекции о своих похождениях. И теперь на Кубань пожаловал. Вчера в ресторане "Нью-Йорк" уложил в мешок сорок бильярдных шаров, а им до тысячи рублей цена, и как будто так и надо. Никакой пристав Цитович не справится с ним. Три чемодана оставил у носильщиков на Черноморской станции, а с тремя в город, но гостиницы не приняли, он назад. Сел в уголок в зале первого класса. Толпа зевак на него смотрела: сам Фосс! "Я,- говорит им,- ехал из Царицына, думал скрыться от дураков, а их, оказывается, и в Екатеринодаре в избытке". И сплюнул в сторону. А буфетчик уже к нему с бутылками кваса бежит! "Скажи им, - говорит, за созерцание моей особы я беру с каждого рыла по пятаку..."
- И откуда вы, молодой человек, все знаете? - спрашивал Бабыч Попсуйшапку с удивлением.
- Гм... Я ж тут живу. Кто с базара идет - к нам в мастерскую. И рассказывают. В "Кубанском курьере" писали, как наши, из черной сотни, ездили в Царское Село. Они прибыли, около часа ждали выхода государя, значит. Там камер-лакеи в золоченых ливреях разносят чай, кругом все блестит. И, пока ждали, вступили якобы в беседу с лакеями. Узнали, что государь часто бывает печальным. Никто ж держать язык за зубами не умеет.
- Офицерам связываться с газетными писаками незачем,- сказал Бабыч.- Я читаю "Кубанские областные ведомости"... Та впустите его,- приказал Бабыч адъютанту,- а то будет кричать через дверь, у мастера от его шуток мерка из рук выпадет. Пустите, чего он пришел?
Через минуту в кабинет ступил сияющий Лука Костогрыз.
- От бисовы души! - как будто бы ругался он на охрану.- Заслонили нашего батьку пушками та саблями. А я уже не справлюсь. Колысь валял кучами, ну все! Нема силушки, батько. Ух, еле добрался до тебя, Михайло Павлович, заморился! Здравствуйте! - низко, театрально поклонился он.- Слава героям, слава Кубани. И вам тоже,- повернул голову к Василию Попсуйшапке, провел пальцем по длинным висячим усам.
Наказный атаман уже вытянул пухлую руку с толстыми пальцами; Костогрыз подошел, двумя руками взял руку Бабыча, чуть поднял ее к груди и, тряся, наконец сказал, заглядывая в глаза без боязни, по-товарищески:
- "Ведомости" читаю с приказами та думаю: чего ж Михайло Павлович не кличет? Или забыл? Ну, я зато сколько раз собирался. И в городе на базаре бываю - зайти? Та ладно, не стану беспокоить, ему, дай-кось, не до меня. То, слышу, по области хвосты атаманам крутить поехал, ай как бы и я проскочил по степи! Та ноги, ноги, батько, мои усыхают, нема того уж, шо было: встанешь на зорьке, выведешь Ленивца та промнешь его, ач!
- Не прибедняйся, Лука.
- Я смалу прибедняюсь, то ты не знаешь меня? Оно так. Я и на кулачки ще могу. И под гармошку пройдусь на свадьбе. Да если молодого за чуб схвачу, то до земли аж притяну. Но не то!
- Не то? - хохотнул Бабыч.
- Не-е, не то, не то!
Мастер Попсуйшапка диву давался, как вольно болтает Костогрыз с наказным атаманом. Знать, в одних боях подставляли под пули свои головы. А чинов разных добились. Или Бабычу приятно показать перед чужим, какой он тоже простой? Но на параде и в театре его видели хмурым. Одно слово: начальство.
- А ты б, хлопец, и мне папаху сшил! - привлек Костогрыз к разговору и Попсуйшапку.- Старуха завезла мою на степь, наткнула на палку птиц пугать, и на парад выйти не в чем.
- Пожалуйста,- покорно сказал Попсуйшапка.- Какую вам? Черную, белую? Молдавского курпея, решетиловского, крымского, бухарского? - Он даже нагнулся к старику, глаза засияли, наступила его минута, человека мастерового.- Мы шьем с братом разные. Мы недавно Султан-Гирею папаху сшили. И шляпу можно. Заказывайте.
- Мне б такую, шоб я шапку в руки - и опять казак! В баню приеду, найду тебя, хлопец.
- Пожалуйста,- кланяясь головой, говорил Попсуйшапка.- Всегда рады, Лука Минаевич.
- А откуда ты меня знаешь, хлопче?
- Гм! Вами вся Кубань гордится, и то, что вы на обедах говорите, в любой бане повторяют. Вы ж телохранителем Александра Второго были? И ранение первого марта получили, на одно ухо оглохли? Ну! - Попсуйшапка поднял голову с гордостью за свою память.- Я хоть и учился за три копейки у дьякона, а от других не отстаю.
- За какие три копейки?
- Мать моя побелила дьякону хату за три копейки, а он меня в приходскую школу устроил. Вот я и говорю всем: учился за три копейки у дьякона.
- Присядь, Лука,- сказал Бабыч и обошел стол, опустился в кресло у стены, на которой во весь рост красовался с портрета государь Николай Александрович.
- Сяду, хоть стоять должен перед тобой, а я сяду все ж, спасибо, батько.
- Рассказывай. Можете идти,- сказал он Попсуйшапке.- Адъютант приедет к вам.
- Спасибо,- польщенно откланивался Попсуйшапка и торопливо, бочком, отступал к двери.- Благодарю вас, ваше превосходительство, рад выполнить заказ по чистой совести. А вы заходите, Лука Минаевич, я у Хотмахера на Красной, перед магазином Запорожца и музыкальным братьев Сарантиди, под гостиницей "Лондон" - помните? Мы вам сошьем такую кубанку, что позавидуют.
- Ото с удовольствием зайду, колы мед на базар привезу. Это до Хотмахера наш атаман с Пашковки водил казаков за папахами - отправлял на службу?
- Ну а как же! Тридцать папах взяли. И с Васюринской атаман привозил, тоже тридцать штук примеряли. И Елизаветинская у нас берет, там атаман строгий, мужчина высокого росту, а как человек - ну прямо замечательный...
- Я с его батьком на шапсугов ходил. Он на войсковом кругу часы раздавил. Та ты ж, Михайло Павлович, тоже должен помнить. А-ат было смеху. Шли ж на параде мы, несли на Крепостную площадь вдвоем грамоту матери Екатерины Второй. Он, покойник, и каже: "Шось в чебот запхалось та трет ногу". Разуться та поглядеть некогда. Народу скрозь натолкано, а потом обед с начальством. Напились, наелись на войсковой кошт, пришел домой уже на ночь. Стала баба стягивать с него чеботы, колы выпала какая-то желтая пышечка. Очи наставила, а то золотые часы! Он их колысь у Туретчине купил. Провалились с кармана за голяшку, он и раздавил.
- И брешешь же, Лука! - топнул ногой Бабыч.
- А шоб меня моя бабка рогачом стукнула - так! Дойду, дойду до вас. Выделывайте шкурку.
- Пожалуйста,- опять поклонился мастер.- Брат мой вам шкурку тибетского козла так выкурит, что взглянешь - она белая-белая, и слеза покатится, такая белая.
- Работайте, работайте,- выпроваживал его Бабыч к выходу, так как Попсуйшапка, увлекаясь выгодной беседой, забывал, где находится.
- Надо, пока молодой, что-то делать. Деньги зарабатывать. Только следить за собой, и будет толк. Приготовься к осени, приготовься к зиме,- рассуждал Попсуйшапка, как старик.- В карты не играть. За картами да прозевал одну ярмарку да другую, а товар лежит. Не хлопать ушами. Вот вам и счастье. Отстоял ярмарку в Березанской, а там и Никольская в Темрюке. А за Никольской Троицкая, Преполовенская, и так аж до осени. Ну, до свидания, благодарю покорно.
- Це хорошие мастера,- похвалил Костогрыз Попсуйшапку, когда он вышел.- Вся Пашковка у них шьет.
- Ну, с чем пришел ко мне, казак?
Костогрыз вздохнул, потрогал на голове оселедец, накрутил конец на ухо и тем вызвал у генерала улыбку.
- С горем пополам.
- И опять стихи есть?
- Мне сегодня семьдесят второй годочек,- начал читать Костогрыз.- Купил вина и водки я из бочек. А потому часам ко двум просил бы вас к себе, Наум.
Костогрыз один глаз зажмурил, другим хитро спрашивал: ну, как, батько кошевой?
- Почему Наум? Кто такой Наум? И два года себе убавил.
- А так, для складу.
- Чем стихами баловаться, Лука, лучше бы оставил нам досужие записки о Черномории.
- Я казак и богато писать не научился. Два слова скажу: "Тарасе, не бреши!" И хватит.
- Шо ж вспоминать будут о нас?
- А мы кого помним? - Лука пошел в наступление.- Чуешь, батько? Мы кого помним? Я затем и пришел.
- Тогда рассказывай.
- Если все рассказывать, батько кошевой, это мне у тебя до вечера сидеть и без родной горилки не обойдемся. А у тебя служба. Начальству надо говорить тихо; колы какую-нибудь пулю отольешь - оно не расслышит и не рассердится. Я же казак крикливый.
В самом деле, Костогрыз, подобно большинству казаков, рвал голос, будто ругался, и слова шутливые, ласковые покрывались грубостью.
- Покричи, покричи. Да не перепугай. Какое ж у тебя горе? Дети на льготе, внуки в войске. Донесений, чтоб провинились, мне нет.
- Ой, не дай боже такого. Если съедят в трактире "Медведь" шесть раков и запьют пивом, то чебот не теряют.- И вдруг Костогрыз насупился, вынул из кармана люльку, ткнул концом в Бабыча: - Где, Михайло Павлович, могила кошевого атамана Бурсака, знаешь?
- Где...- чуть приподнял над столом руки Бабыч.- Где могила Чепиги, всех первых атаманов, там и могила Бурсака,- на войсковом кладбище, вон,- вытянул он палец,- под старой Воскресенской церковью.
- Где ж она там? Вот то-то и оно, шо ее нету. Потому я и пришел. Интересный я тебе сон расскажу сейчас.