- Ото такие, наверно, брехуны и турецкому султану письмо составляли.
- Такие, как я. Ще хуже.
- Без чарки и дня не проводите?
Костогрыз с чего-то уставился на портрет царя Николая, перекрестился и сказал Бабычу:
- Не при открытом портрете государя будь сказано, но, господи прости, их батько Александр Третий играют в шашки, и, как императрица Мария Федоровна пройдет мимо, он руку за голяшку, пузырек оттуда р-раз и выбулькает немножко. А я сбоку на часах стою. Ну! И казаки наши шутили: дай боже, шоб добре пилось и елось, а работа на ум не шла. А в Петербурге тож угощали.
Пора было остановить Костогрыза и выпроваживать.
- И уродило ж тебя, Лука,- сказал Бабыч.- Ты и правда веришь в эту брехню? Видно, горилку пьешь по целому чайному стакану.
Лучше не пускать казака больше, его словом не заткнешь.
- Горилка, как та добра девка, хоть кого с ума сведет. Паны не слишком-то казакам по чарке давали: они больше сами пили. Но был генерал - угадайте кто? - Костогрыз с торжествующей угодливостью помолчал.- Батько ваш Павел Денисович. Не его ли черкесы боялись? Не он ли с адагумским отрядом расчищал низовую Кубань? Черкесы звали его Бабука.
- Ты думаешь, я не знаю про своего батька?
- А вот и не знаешь, шо было под станицею Уманскою в лагерях. Атаман отдела посозвал всех после парада и давай нас лаять. Мы стоим и молчим: ему хоть как старайся, а он шо-нибудь выкопает и начинает чистить редьку.
- О, чтоб с тебя дух выперло, Лука,- ты опять за балачку.
- Отолью ще одну пулю и кончу. Стоим, слушаем. Колы выходит ваш батько! Прислушался к лаю, подошел и давай нас хвалить, шо мы самые лучшие во всех делах казаки, на нас вся надежда начальства. А потом приказывает: "Айда все за мною, выпьем по чарке!" Привел нас в лагерный шинок. "Наливай,- приказывает жиду,- горилки". Тот посчитал нас всех пальцем и налил каждому особую чарку. Бежит он с теми чарками на подносе, а батько ваш, царство ему небесное (и матери вашей Дарье так же!), как крикнет: "Это что?! Ты с ума сошел? Вот этим героям подаешь какие-то наперстки?! Налей нам всем чайные стаканы!" Тот поналивал стаканы, до краю полные. Взял ваш батько стакан и сказал: "Ваше здоровье, казаки!" И, прости господи нас всех, выглотал весь стакан до дна! А мы, на него глядя, тож так. Эх, пропало казачество. Может, с твоим приходом, батько, мы, куда ни повернемся, будем опять первыми. Пошли нам, господи, шо было в старину.
- Время другое, Лука.
- Оно, может, так. Глянь на мою голову, на ней уже волосья повылезли, та и ум с ними. Да и ты, батько, седой весь. Ой, не дай боже. Для кого кресты надевать? Пришел до тебя, вытряхнул всю суму. Шо на це батько скажет?
- Слава богу, шо мы казаки,- сказал Бабыч, но сказал без души, как начальник, который каждую минуту знает, над кем он стоит и кто над ним. Лука же распустился со своими чувствами чересчур и готов был горевать до самой ночи.
- Сколько с вашей Пашковки в Петербурге?
- Богато наших. Сейчас чего не служить. Под тою же Уманскою в лагерях разве так, как теперь, нас гоняли? Та шо говорить... Мало кто оставался небитый. Есаул Толстопят, батько вашего друга, по случаю окончания сборов гуляет на квартире с офицерами. "Паны атаманы! Дарю казакам сто рублей на водку! - в шапку бросает.- Кто еще жалует казаков?" - и носит шапку по залу. Пропало, сгинуло казачество... И могилу старого Бурсака затоптали. До того дойдет, шо наших могил, может, и искать будет некому.
Бабыч, не желая последнего сближения и откровенности, выпрямился и принял начальственную позу.
- Вон,- вынул лист с приказом,- сейчас разрешаю выходить на службу с батьковской или дедовской шашкой.
- Добре. Пошли нам, господи, шо было в старину. Я так каждое утро крещусь.
Бабыч в своей утренней молитве не признался.
- Ох, я строгий до тебя шел, батько. Прямо ругаться думал.
- И не боишься меня?
- А чего? Не родись я таким веселым, та если б у меня были сапоги продолжать учебу, я б тоже до генерала дошел.
- До генерала аж? - Бабыч захохотал.
- А шоб меня моя Одарушка в хату не пустила и шоб меня дети варениками не угощали - дошел бы до генерала, если б не мой язык и не сапоги. Я поругаюсь с бабкой, то кричу: "Тебе мало, шо я урядник, хочешь выпихнуть в есаулы?" Шо вы смеетесь?
- Через то смеюсь, Лука, что мы без тебя не иначе б пропали с войском.
- За мою голову колысь черкесы десять тысяч золотом назначали. Теперь она никому не нужна, и у меня в ауле Султан-Гирея черкесы в друзьях, каждое воскресенье к нам приезжают.
Непривычная аудиенция кончалась. Наверху, на втором этаже, где кто-то играл на фортепиано, ждал Бабыча завтрак. За борщом генерал сидел с Костогрызом только на охоте в Красном лесу. В стороне принято держать верноподданных. Когда ездили запорожцы в Царское Село, за высокую милость и снисхождение почиталось соизволение Екатерины прислать при окончании стола винограду и персиков на золоченой тарелке.
- Хорошо поговорили,- сказал Костогрыз.
- Ты скажи лучше, казак, тебе, может, нужна какая помощь от меня? Хозяйство справное?
- Меня пасека кормит. Но раз ты, батько, так круто повернул вопрос, то у меня такая к тебе просьба.
- Слушаю тебя, Лука.
Лука Костогрыз уверенно взглянул на портрет государя.
- Хочу письмо царю послать!
- Чего так?
- Почтительное прошение подам царю Николаю Александровичу, скажу, шо батько ваш, Александр Третий, шутил со мною и был милостив и как-то сказал: "Помни, Костогрыз, за богом молитва, а за царем служба не пропадет, и если что с тобой случится и нужна моя помощь, то приходи ко мне, а остальное дело - уже мое". Ну, его уже нет, а я доживаю с внуками. Прошу, мол, ваше величество государь Николай Александрович, успокой мою старость, пожалей меня, возьми моего самого меньшенького внука к себе в конвой. Будьте и вы, великий государь, отцом родным до конца. И подпись: Лука Костогрыз.
- Гм...- Бабыч заерзал.- На такое прошение, Лука, надо взять у меня позволение. Или ты не знаешь по старой службе? Без меня письмо не дойдет к государю. Это все будут писать - когда ж царю руки высвободить?
- Та мне ж, не кому-нибудь,- попер Костогрыз на генерала,- его батько, Александр Третий, сказал: пиши, Лука, проси, что надо. Ач!
Бабыч ухмыльнулся: мол, временная царская ласковость всего лишь пример для двора или жест во имя доброй молвы. Но вера Костогрыза в царское обещание была столь великодушна, что Бабыч даже залюбовался казаком. Сколько всяких писем, жалоб и просьб приносили ему на стол. На некоторых, проскочивших в Петербург, стояли гневные надписи: "Строго внушить казаку такому-то, что нельзя без ведома местного начальства беспокоить его величество. Министр императорского двора граф Фредерикс". Бабыч накладывал резолюцию еще строже.
- Так дайте разрешение...
- Если хлопец красивый, здоровый, нравственности хорошей, отправим. Я скажу, когда из Петербурга приедет офицер конвоя. Лошадь купишь?
- А как же. Самую дорогую.
- Станичное общество выделит часть денег. А могилу атамана Бурсака поищем. Славу черноморскую забывать нам грех.- Бабыч уже поднялся и говорил официально.- Не горюй, Лука. Казачество ще не упало. Или ты не веришь своему кошевому?
- И дай бог, дай бог,- благодарил Костогрыз.- Позабывали роды казачьи. Нам не простится.
Костогрыз чуть не заплакал. Никому ничего не нужно, так? Все ушло, заросло бурьяном, и даже старые казаки-генералы потеряли в суете царской службы и расправы с бомбистами всякое чувство к черноморцам. И плакать некогда - Бабыча на борщ кличут.
- Колы на охоту поедем?
- На болотную птицу не езжу, а с пятнадцатого июля на перепелок вызову тебя, осенью в Красном лесу оленей погоняем.
- Там и добеседуем. Поживем ще. Казаки, колы дома кипяток с заваркой пьют, то и сахар в мед умочают. Никудышная жизнь.
- Пускай пашковцы тротуары мостят! - сказал Бабыч на прощание.
- Исправимся. Много чего бьет по нашим порядкам. Ох, и похватаю сейчас вареников. Тридцать одну штуку вчера умолол. До свидания, батько.
- Дай боже тебе, Лука, долгий век и лебединый крик.
- Челом пану кошевому.
Костогрыз поклонился портрету государя, потом наказному атаману и бодро вышел.
Бабыч перелистал свежий номер "Кубанских войсковых ведомостей", прочитал приговор станичного сбора:
"Город Екатеринодар, где завелось разбойничье гнездо, где угрожают жизни нашему наказному атаману со всеми его помощниками, недостоин той чести, чтобы в нем жил наш атаман. Зная, что генерал Бабыч с презрением смотрит в глаза смерти, мы тем не менее, для пользы всего Кубанского войска, убедительно просим его превосходительство перенести, хотя бы временно, свою резиденцию в станицу Пашковскую..."