- Давайте я вас перекрещу, и мы станем друзьями. Это выбор моего сердца. Перемена жизни, как говорят гадалки.
- Не довольно ли на сегодня?
- Если вы скажете, что будет завтра, я вас отпущу. Я совершил дерзость, но вы увидите, что я благородный человек.
Она молчала, выражая все свое презрение к его разгульной болтовне.
- Вы мне давно нравитесь, Калерия. Я не раз слышал ваш небесный голосок. Такая в нем высокая нота, и смех ваш - перелив колокольчика. В шуме толпы на Красной я тотчас же ловлю, что смеетесь вы. Не верите? Вы даже плачете звонко. Не верите? Когда же вы с подругами болтаете под часами у магазина Гана, в вашем голоске столько радости,- просто, черт возьми, я готов бы обворовать этот золотой магазин и высыпать все кольца на вашу головку.- Толстопят улыбнулся, приглашая Калерию ответить тем же. Калерия как будто размышляла, что ей делать. Толстопят вытянулся к ней как жираф.- Небесный голосок молчит. Я знаю, я все погубил. Вы мне не простите? Не простите, да? Умолкла навеки. Охрипла - наверно, мама утром поила холодным молоком. Бедняжка. А левый глаз хитрый. Левый глаз любит хорунжего Толстопята. Завтра и правый полюбит. Так же?
Подобно ребенку, поспорившему, что он не разомкнет губы, сколько бы его ни смешили, Калерия улыбнулась и с досады прикрылась ладошкой.
- Возьмите у меня шестое чувство,- приставал Толстопят.- Я богатый. Вот был бы я Сахавом, у меня обувной магазин, автомобиль, первый в Екатеринодаре, не на извозчике поймал вас, а на автомобиле - вы бы меня задушили в объятиях. Руки были бы волосатые, но это ничего. Так же? А то хорунжий, казак, куркуль. Или вам нужен граф Воронцов-Дашков? Но он старый. Не советую. Давайте я сосватаю вас за Луку Костогрыза, ему всего семьдесят четыре года. А речи на обедах говорит, а романсы поет. И стихи пишет: "Швырнул Задеку я из рук, та и попхався я в Темрюк, встретил дивчину як гречу, та й понявкав ии в Керчи". Наш Пушкин.
- Отстаньте, отста-аньте, ради бога!
Над головой Калерии висела картина Жиранда "Продажа невольниц". Обнаженные турчанки, еще дети, дожидались после купальни своей участи; одна из них, которую высокий торговец в длинных одеждах подвел к властелину, стыдливо согнулась вперед и прятала под рукою свое лицо. Грешные мысли обуяли Толстопята. Он бы не прочь поменяться местами с деспотом и согласился бы любить всех этих хорошеньких невольниц. Маленькая кудрявая Калерия не понимает, с кем ее счастье, а у него нет над нею восточной власти. Он украл ее невзначай, когда она шла от доктора Лейбовича, увидела его и будто не узнала, но гордо, игриво вытянула шейку и потом оглянулась. Это его и вскинуло. Терешка ехал пустой по Рашпилевской. Толстопят поманил его перчаткой, прыгнул на ступеньку и сказал, чтобы тот притерся к тротуару. Калерия что-то сообразила и прибавила шагу. Они нагнали ее. Толстопят спрыгнул, накинул на нее толстую кавказскую бурку, подхватил на руки и занес в фаэтон. "Гони к Губкиной!" - крикнул Терешке. Извозчик не успел возразить. Калерия потеряла сознание. Толстопят прижимал ее к себе. Она очнулась, разорвала его руки. Он снова запахнул ее в бурку с головой. Подкупленная прислуга в гостинице провела в номер на втором этаже. Толстопят свалил Калерию на диван и не позволял ей кричать. "Будет хуже!" - стращал он ее и не мог прикинуть, что теперь делать, зачем ему она тут.
- Я вас засватаю,- сказал Толстопят.- Пошлю своего друга на переговоры с вашей матерью.
Она молчала.
- Наш Екатеринодар - большая станица, тут все известно про каждого. Каждую субботу, в шесть часов вечера, вы говорите родителям, что идете к Нине, выбегаете на угол Екатерининской и Красной, садитесь на извозчика. Куда вас возят?
- Не ваше дело.
- Я вас ревную.
- Я с вами даже незнакома.
- Будем считать, что познакомились.
- Я была бы неприличная барышня, если бы считалась вашей знакомой без посредника.
- Я на вас глядел на льду Карасуна. В прошлом году на ситцевом вечере вашу подругу - она музыкантша? - оштрафовали на рубль за платье. Вы не помните, как я на вас смотрел?
Калерия пошевелилась и отвернулась, как будто собиралась спать. Толстопят подсел к ней, точно к больной:
- Хотите воды?
- Вы поступили со мной как с дамой полусвета.
- Простите! - Толстопят стукнулся на колени и приложил руку к сердцу.- Вы не пожалеете.
- Разыграть изящный флирт вам не удастся.
- В вашем доме бывал мальчиком мой друг Дёма. Вы играли в "флирт амура", помните?
- Примите более удобную позу.
- Не встану, пока не простите!
- Я презираю вас,- сказала Калерия спокойно.- Отпустите меня, или я скажу наказному атаману. Что вам от меня угодно? - Она встала. Поднялся с колен и Толстопят.- Зачем все это?
- Я вас люблю...
- Какой вы глупый.
У Толстопята задрожала нижняя губа: он признался и был тут же унижен.
- Прыгну с кручи! Прыгну с кручи, где Бурсаковские скачки! В Кубань прыгну, чтоб доказать вам.
- Я вижу, у вас еще не весь хмель вышел. Сколько у наших казаков дури.
Калерия, видимо, успокоилась, и больше всего оттого, что Толстопят плошал с каждой минутой. Вся его первая удаль намокла, и он стал как тряпка. Он подошел к пианино, поднял крышку, взял несколько аккордов. Потом ухнул на круглый стульчик, зло врезался локтями в клавиши. Что вытворяет вино: Толстопята ценили на службе в 1-м Екатеринодарском полку, он был из хорошей семьи - четыре старших брата, сестра-мариинка, их отец воспитывал в строгости. Но как выпьет казак,- шашку в руки - и рубать!
Ему было двадцать два года, а ей восемнадцать. Она жила недалеко от гостиницы "Нью-Йорк" в большом доме с вазами на фронтоне. Широкоглазый Толстопят нравился девочкам смалу, ему больше всех писалось интимных вопросов, когда они, пятнадцатилетние, играли в "флирт амура". Тетушка Дёмы покупала коробку с карточками, каждый брал себе несколько штук, читал и думал, какую цифру он сейчас назовет и передаст карточку тому, кого "любит". Начать можно было с простого, не стыдливого: "Что вам нравится?", "Когда ваш день рождения?", потом отважиться и отчеркнуть под цифрой такое: "Почему вы не бываете в обществе?", "Могу ли я вас проводить?" - и с трепетом ждать ответа. Игра-шутка возбуждала юное любопытство к той правде, которой жили взрослые; они поторапливали тайну, скрытую в словах романса, напеваемого в соседней комнате тетушкой: "...и жизнь ушла навеки за тобой!" О-о, какой райский лес впереди. Скоро ли прискачет их время? Кажется, никогда не дорастешь.
Теперь Толстопят спел ей этот нежный романс.
Счастье мне и радость обещала,
Ты ушла, и жизнь ушла навеки за тобой...
Калерия понимала, что он объясняется с ней, льстит чужими словами и очищается. Сколько раз бывало: идет она летом на закате по Екатеринодару, не там, где шашлычные и винные погребки, а по аристократическому уголку, и послышатся из окон скрипка, рояль, чей-то голосок, и захочется так же блаженно страдать и клясться в любви.
Толстопят смолк. Уже в полной тишине независимо от них царствовала мелодия романса - в душе каждого, и кто о чем думал, чего желал - другому не передавалось.
- А знаете, что вас ждет? - спросил Толстопят.- Вы теперь будете думать обо мне. Проснетесь, а на памяти я.
- Я вспомню о вас, чтобы пойти и сказать наказному атаману. О том, какие у нас офицеры.
- У нас смена власти.
- Ничего. Бабыч накажет.
- Власть в первые дни всегда добрая. Сегодня пятница? А пятница - это, говорят, день Венеры.
Он хватался за любой пустяк, чтобы продлить свидание. Он чувствовал свое бессилие, страсть его перешла в мужское упрямство, когда во что бы то ни стало хочется сломить женское сердце. Он пел Калерии - почти не помогало, она лишь переставала плакать и обзывать; он рассказывал ей любовные приключения, истории дуэлей в Петербурге, пикантные исповеди на судебных процессах - глаза ее загорались, но, едва он потягивался к ней, она холодно вздрагивала и надувала губы. Эта маленькая сдобненькая барышня, в легком бреду конечно же чаявшая всего того, что случалось с героинями фривольных романов, отказывала ему в простой беседе. Он все испортил диким поступком. В домашних покоях, в саду грезится о любви без стыда; в жизни нужны приличия. А ничего привлекательного, когда мужчина скромен как девушка. Чужие происшествия только подталкивали Толстопята. Каждый день разыгрывалось что-нибудь. Терешка растреплется на стоянке извозчикам, и будет наутро знать весь город. И ничего! Другие истории замнут это похищение уже через месяц. Угрожающие записки с требованием денег на революционные дела производят фурор пошумнее.
Через пятьдесят лет пьяная глупость Толстопята казалась... Но, простите, об этом в конце.
- Вставайте, вставайте, вы свободны,- сказал Толстопят уныло и просто.- Добродетель ваша достойна всяких наград. Не мне катать вас до Бурсаковских скачек и Панского кута. Но как удивительно бог все устраивает: мы с вами увиделись, ссорились, а между тем...- Толстопят глазами сказал, что это прощание их не означает конец всему.- Я провожу вас к фаэтону.
Каменная спина мордастого Терешки возвышалась на облучке. Толстопят сунул ему пять рублей, помог Калерии войти в фаэтон.