А в лесу между тем начиналось какое-то бесовское действо: скрипели стволы деревьев, тяжелые громы катились по верхушкам, пригибая их к самой земле, молнии освещали рвущуюся в агонии листву, и дождь стегал все вокруг свистящими струями.
- Гук… - внятно выговорило что-то совсем близко. Так звучит какая-нибудь древесная жила, лопнув в пригнутом стволе, но Груздев уже не был способен отдавать себе отчет в происходящем.
- Илья! - взвизгнул он пронзительным заячьим голосом. Лошадь резко дернула и все быстрее пошла под уклон.
- Илья! - снова закричал Груздев.
Опрокинувшись, он больно ударился спиной о задок телеги и в ужасном предчувствии смерти стал биться, стараясь сбросить с себя плащ. Но в это время лошадь остановилась.
- Вы бы его осадили, змея египетского, - послышался спокойный голос Ильи. - Тут за оврагом деревенька есть. Может, того… заночуем, коли спешить не надо?
- Заночуем, голубчик, заночуем… Поедем скорей, - обрадованно забормотал Груздев. - Зачем нам спешить? Только себя зря мучить, правда?
- Известное дело, - согласился Илья, сводя в овраг "египетского змея" под уздцы. - Там и погреться можно. Четвертной-то у вас найдется?
- Найдется, обязательно найдется, - горячо заверил его Груздев.
Животный страх, так унизительно корчивший его минуту назад, прошел, и теперь все в Груздеве лихорадочно радовалось присутствию живого человека.
Овраг переехали благополучно, хотя лошадь шла по брюхо в воде, а всплывшую телегу с двумя седоками упругий поток пытался стащить в сторону. Наверху по краю оврага рассыпались рыжеватые огни деревни. Заметив их, Груздев окончательно пришел в себя и даже поправил под плащом сбившийся галстук, предвидя встречу с незнакомыми людьми.
Илья постучал кнутовищем в окно одной из темных от сырости изб. К стеклу изнутри приплюснулось чье-то лицо, тотчас отпрянуло, и через минуту послышался стук засова.
- Илюха? - спросил старушечий голос.
Илья вместо ответа заворчал на лошадь и стал распрягать ее, позвякивая уздой.
- Кого везешь? - снова спросила старуха.
- Корреспондента.
"Говорят, как о мешке с мукой", - обиженно подумал Груздев. С трудом переставляя затекшие ноги, он полез на крыльцо, вошел вслед за старухой в сени, и там его густо обдало духом скотного двора.
- Одежку-то мокрую оставь тут, - ласково сказала старуха. - Ужо я высушу.
В кухне Груздев оглядел себя в маленькое туманное зеркальце. Веки у него покраснели, волосы слиплись, а щеку пробороздили потеки красноватой грязи. Безобразная, с провалившимся безгубым ртом, но приветливая и добрая старуха заметила, что гость хочет умыться. Она налила в глиняный рукомойник теплой воды, от которой у Груздева приятно заломило озябшие пальцы, и уходя за чистым полотенцем, сказала:
- Мойся, холься на доброе здоровье.
Вошел Илья. Теперь, когда тень от капюшона не падала ему на глаза, они потеряли разбойный блеск и смотрели с простоватой доверчивостью.
- А где же Надежда? - спросил он старуху.
Та, вздувая самовар, нехотя проворчала:
- Где ей быть? На посиделки ушла.
С Ильей у нее, очевидно, установился совсем иной тон - по-свойски строгий и незлобиво-ворчливый.
Пока хозяйка собирала ужин, а Илья ходил за водкой, Груздев с любопытством осматривал кухню, горницу, заглянул в боковушку, где возвышалась, вся в кружевах, широкая кровать с целой горой розовых подушек, и потрогал струны висевшей на стене гитары с большим алым бантом на грифе.
- Умеете играть?
Груздев отдернул руку и оглянулся. В горнице, заплетая перекинутую на грудь толстую блестяще-черную косу, стояла девушка, и потому, что она не улыбалась, а глаза ее смотрели из-под сросшихся бровей твердо и холодно, Груздев решил, что гитару трогать нельзя.
- Извините, - смущенно пробормотал он.
- А чего ж, играйте, если умеете, - сказала девушка. - Никому не заказано.
- А вы умеете? - осмелев, спросил Груздев.
- Я-то? Играю…
Какая-то ленивая, даже вялая грация сквозила в ее протяжном голосе, в медленном взмахе густых ресниц, в плавном движении, которым она не перебросила, а переложила на спину свою тяжелую косу. Облик ее вполне совпадал с тем обликом деревенской красавицы, который априорно сложился в представлении Груздева - именно коса, смуглый румянец, крепкие ноги в хромовых сапожках и высокая грудь были ее обязательными признаками.
Ужинать сели в горнице. Груздев со страхом посмотрел на полный стакан водки, налитый ему Ильей, но чтобы не показаться перед Надеждой хлюпиком, зажмурился и лихо вытянул все до дна. На его подвиг никто не обратил внимания. Это не понравилось Груздеву, и он решил во что бы то ни стало отличиться еще раз.
- Утром не проспи, надо пораньше выехать, - начальственным тоном сказал он Илье.
Но тот, ловя вилкой огурец в сметане, только неопределенно мотнул головой и с полным ртом промычал:
- Коа шева шить ам…
Что должно было означать "Какого лешего спешить нам?.."
Надежда сняла гитару; атласный бант мелькнул у ее плеча и, точно крупный алый цветок, зажег смуглую красоту девушки новым, романтически-странным светом.
- Вы похожи на Радду, - сказал охмелевший Груздев.
- Я читала. Ведь вы про цыганку из рассказа Горького?
Она впервые засмеялась, не то польщенная этим сравнением, не то обрадованная тем, что правильно угадала его источник.
- Тебя, бабка, в молодости, знать, цыган догнал, - неуклюже пошутил Илья, но это, вопреки ожиданию Груздева, не вызвало среди женщин никакого замешательства.
Надежда запела. У нее был сочный, грудного тембра голос, но петь она не умела. На Груздева ее пение оказало возбуждающее действие. Ему сразу захотелось разгула, пляски, рискованных приключений, а когда Надежда пропела слова "Кто же завтра, милый мой, на груди моей развяжет узел, стянутый тобой?" - и при этом коротко взмахнула мохнатыми ресницами, то эти слова зазвучали для Груздева каким-то призывом.
В это время старуха вышла, поманив за собой Илью.
"Неужели нарочно" - мелькнула у Груздева догадка.
Он подвинулся к Надежде и потрогал ее тяжелую прохладную косу.
Девушка не протестовала, только чуть приподняла брови, словно спрашивала: "Что же дальше?" И тогда Груздев, хмельной и взвинченный гитарным надрывом, тихонько повлек ее к себе.
- Вы с ней не балуйте, - сказал Илья, неожиданно появляясь в горнице с самоваром и бухая его на стол. - Во-первых, не такой она статьи баба, а во-вторых, у меня тут сурьезные дела с ней. Я же вам объяснял по дороге.
Сказано это было не зло, не угрожающе, а наоборот - миролюбиво, с доброжелательным внушением, но Груздев все-таки испугался.
За чаем, не стесняясь присутствия постороннего человека, Илья и Надежда говорили о своих "сурьезных делах". Она сразу показалась как-то взрослее, озабоченнее, когда с невеселой усмешкой на смуглых губах, сказала Илье:
- Много уж про это думано, парень… Люб ты мне, а боязно за тебя идти… Кто ты? Мужик. Было бы возможно окрутить меня по старому обычаю, без согласия, - ты бы не задумался, пошел на это. Бить, знаю, станешь, потому веришь: любить крепче буду. Со двора не пустишь: не резон, дескать, замужней бабе по клубам, по кружкам трепаться. И никакой жизни у нас не получится, себя только изломаем. Мужицкая у тебя душа, Илюха, старого завета.
- Мужицкая, - усмехнулся Илья. - И сама ведь не барыня.
- Ты за это слово обиды не имей. Я по-другому его понимаю, - без прежней ленцы в голосе сказала Надежда. - Вот коли решу, что сумею переломить тебя, что моя возьмет, тогда выйду. А пока еще не решила, не чувствую силы… Вот и весь разговор.
Она привернула в лампе фитиль и ушла в боковушку, а Илья еще долго сидел, опустив голову и в задумчивости поглаживая крышку стола шершавой рукой.
Утром, едва проснувшись, Груздев почувствовал, что совершил вчера что-то омерзительно-гадкое. Илья опять был неразговорчив, хмур и, запрягая лошадь, ругал ее змеем, драконом и недоноском.
"Презирает", - подумал Груздев, стараясь не смотреть вознице в глаза.
Ему хотелось поскорей уйти от людей, которые были свидетелями его вчерашнего поведения, и он заторопил Илью ехать.
Еще не видимое за стеной леса вставало солнце. Но ветер, растягивая по небу узкие полосы облаков, последышей грозы, дул с прежней силой, и могучие сосны издавали какое-то шипение, словно высоко над головой струя пара вырывалась из узкого отверстия.
Впереди опять открылся овраг. Опасаясь, как бы лошадь не понесла, Груздев соскочил с телеги и, цепляясь за колючие кусты можжевельника, съехал по глиняному откосу.
- Сидели бы уж, - сказал внизу Илья. - Калоши-то вон как измарали. Скиньте, я вымою.
"Конечно, презирает", - подумал Груздев, пережив унизительное сознание своей беспомощности и вообразив, какой жалкий, маленький и подавленный стоит он перед Ильей.
Он стряхнул с ног тяжелые комья глины вместе с галошами и сам стал обмывать их в луже на дне оврага.
Село, куда они пробирались, оказалось совсем недалеко. Видно, Илья не без своекорыстной цели остановился на ночлег в соседней деревне.
- Куда вас везть? - спросил он, когда въехали на широкую, как поле, улицу села с пожарной каланчой посредине. - При сельпо у нас гостиница имеется. Может, туда?
- Вези туда, - нетерпеливо сказал Груздев.
В гостинице - новой пятистенной избе с широкими окнами и запахом свежих бревен - стояло с десяток коек, но постояльцев не было. Илья громко крикнул кому-то в сенях:
- Давай-ка, мать, засамоваривай!