Опять телефон. Ган взял трубку и без раздражения сказал: "Вы не туда попали".
- На ком мы остановились? На Толбине. Думаю, с ним будет все благополучно. Номер третий: Малых. Кстати, он требует, чтобы его фамилию склоняли: Малых, Малыха, Малыху и так далее. Как вы видели, не терпит своего имени "Руслан". А жаль, хорошее имя. Знаете, говорят, люди делятся на кошек и собак. Малых - типичная собака. Пылок, привязчив. Обожает своего научного руководителя, Игоря Константиновича Полынина. Теперь готов обожать вас.
- Это-то меня и смущает.
- Потерпите. Еще что? Женат, двое детей, мальчики-близнецы, точные копии его и друг друга. Разумеется, обожает жену и детей.
- Хороший специалист?
- Безусловно. Фабрицкий вообще плохих не берет.
- Я буду первым исключением?
- Уверен, что нет. Есть вопросы по Малыху?
- Пожалуй, нет. Остался тот, постарше, в очках.
- Полынин? А вот это загадка. Рассказать о нем, что знаю, берусь. Объяснить не могу. Вещь в себе. Человек, несомненно, блестящий, широко образованный...
- Болтливый.
- Есть отчасти. Любит держать трибуну. Но не зря: часто высказывает дельные мысли. Знает массу языков, не только читает и пишет на них, но и разговаривает. Включая самые экзотические: японский, венгерский. В пункте анкеты "какими языками владеете?" написал "разными". Солидное научное имя не только у нас, но и за рубежом. Все это на поверхности, остальное под замком. Никого близко не допускает. Кстати, к вопросу о собаках и кошках. Полынин - кошка в химически чистом виде. Кошка, которая гуляет сама по себе. Что еще? Да, не женат. И, сколько мне известно, никогда не был. Старый холостяк, в наше время уникум.
- Мне этот уникум не понравился.
- И зря. Интереснейшая личность.
- Возможно, во мне говорит зависть. Может быть, если бы...
- Понимаю. Но не спешите зачислять себя в неудачники. Самая плохая позиция.
- Не буду спешить. Видите, какой я послушный.
- Тогда разорвите заявление и бросьте в корзину.
Нешатов, колеблясь, послушался.
- Так-то лучше, - одобрил Ган. - Ну как, стала душа бессмертнее?
- Самую чуточку.
- Приходите каждый раз, когда усомнитесь в ее бессмертии.
- Хорошо. Поскольку я остаюсь, скажите, чем мне заняться?
- Возьмите у Лоры отчеты за последние годы, почитайте, разберитесь. Присмотритесь к тематике отдела. Мы вас торопить не будем.
Нешатов вышел. Ган вынул платок, отер лоб и руки. Он устал. Разговор с Нешатовым был тяжел даже физически. Надо ли было его уговаривать? Может быть, ушел бы и дело с концом?
Ган отворил форточку с косым крестом и подставил лоб под свежую струю воздуха.
Зазвонил телефон.
"Так и живем", - сказал себе, подходя, Ган.
7. Вечером
- На такую зарплату хрен у вас кто пойдет, - сказал Картузов. - Лучше ящики пойду грузить, капустой торговать, помидорами. Утечка, усушка, какой-никакой, а приварок. И от людей уважение. А кой мне почет техником? Ни тебе инженер, ни тебе золотарь. Нынче честь - возле еды-питья да мануфактуры. А вашу эн-тэ-эр я в гробу видел. На такую зарплату...
"Хоть не ругается, и то спасибо", - подумала Магда.
- Николай Федотович, мне совсем немного от вас надо. Только эту гайку отвернуть. Сама не могу, руки слабые.
- Эх ты, комариха! - пожалел ее Картузов, взял гаечный ключ и загремел им, пытаясь ухватить гайку. - Ставят таких тоже. Ни лудить, ни паять, только книжки читать.
- Паять я умею, - обиделась Магда. - Все свои схемы сама паяю.
- Это такое присловье. Про вашего брата-ученого. Фыр-фыр, у него идеи! Давай ему двести двадцать! А у меня самого, может, идеи не хуже ваших.
- Что же вы их не осуществите?
- А когда? Как просплюсь, все забываю. А у пьяного идей до пса, а руки не ходят. Так и живу. А жалко! Идеи - высший класс, как огурчики. Боюсь, кто-нибудь сплагиачит. Подслушает этакий очкарик, выдаст препринт...
"Ну, пошли умные слова, - думала Магда, - сейчас начнет ругаться". Но Картузов не спешил с руганью.
- Раз, два, взяли! - бормотал он, орудуя ключом. - Три, четыре, взяли... - ключ все соскальзывал. Картузов отвернул гайку, но не ту.
Магда рассердилась:
- Заверните обратно! Я не ту просила отвернуть, а эту!
- Постой, не торопись! - Картузов размахивал ключом. - И ту отверну, и эту! У меня идеи зашевелились! Все раскручу, разверну к чертовой матери. Завтра соберу по своей идее. Ты запиши, чтоб не забыть: правое напряжение подать налево, левое - направо. Будет в сам-раз!
- Николай Федотович, не надо!
Она потихоньку-полегоньку отталкивала его от установки.
- Прошу вас, оставьте как есть. Завтра мне Феликс все сделает.
Картузов произнес несколько ругательств, вставляя в промежутках "Феликс-Меликс". Видно, он и впрямь собрался разнести установку к чертям. Магда узеньким кулачком ударила его в грудь. Он безмерно удивился:
- Драться вздумала, пигалица? Да тебя от земли в телескоп не видать! Мышь в коробу!
- А ну-ка вон отсюда! - крикнула Магда.
Картузов уронил ключ:
- А я что? Я ничего. Я на своих на двоих. Ты на меня не смей! Экая фасонистая! - куражась, он все же пятился спиной к двери, а Магда его подталкивала. Робость на его лице боролась с восхищением. - Ну и баба! - бормотал он. - Шамаханская царица! За такую бабу десятку не жаль! Бери последнюю! Два поллитра!
Вынув из кармана десятку, Картузов помахал ею в воздухе. Магда озверела, вытолкала его за дверь (откуда силы взялись?). Ключ повернула на два оборота и села, переводя дух.
Картузов снаружи бился об дверь и бубнил:
- Магда Васильевна, а Магда Васильевна! Если оскорбил, то извиняюсь. Докажу, только дверь расшибу к чертовой матери. Магда Васильевна! Ягодка вы моя! Я вас вот как уважаю. Вы мне как родная мать. Когда я вас оставлял без последствий?
Толчки и призывы становились все реже, наконец смолкли. Ушел? Нет, вздыхает.
"Дура несчастная, - ругала себя Магда, - взялась переделывать узел, а сама гайки отвернуть не могу. Феликс был прав, когда предлагал отложить на завтра. Позвоню-ка ему, пусть приходит на выручку".
- Слушаю, - сказал голос.
- Феликс, это я.
Голос загорелся, расплавился:
- Магда, милая, как я рад!
- Что ты сейчас делаешь?
- Ничего. Жду тебя. Приходи сейчас. Слышишь?
- Я не о том. Видишь ли, Картузов...
- Так я и знал! Что за манера всегда говорить о работе? Нет других тем? Нам с тобой нужно в конце концов объясниться. Приходи, честное слово, я тебя не трону. Только поговорим. Имею же я на это право, черт возьми? После того, что было?
Магда положила трубку.
...После того, что было? Была одна ночь. Одна-единственная. Не надо было и ее. Сама виновата. Как ему объяснить? Нечего и пробовать, бесполезно.
Телефон зазвонил. Она не подошла. Незачем. Несколько звонков опять, и все смолкло. Вспомнила о Соне, и, как всегда при мысли о дочери, ее обдало горьким теплом. Бедная девочка! Много ли мы общаемся? Сказала: приду пораньше, и вот...
Она погасила верхние лампы; в лабораторию, чуть обождав, вошел лунный свет, и тени листьев задвигались по полу. Судя по ним, на улице было ветрено. Вышла. Картузова, слава богу, не было.
У выхода пожилая дежурная в суконной куртке решала кроссворд. Магда повесила ключ.
- Что так поздно-то? - спросила дежурная. - Ан не наработалась?.. У тебя с кибернетикой как?
- Да ничего, - неуверенно сказала Магда. - А что?
- Слово: десять букв, первая "и", последняя "я", в середине "фе", основное понятие кибернетики?
- Информация, - быстро ответила Магда.
- Подходит, - сказала дежурная. - Я про кибернетику не люблю, я про артистов. Я всех артистов наизусть знаю. И по кино, и по телевидению...
А на улице и впрямь было свежо, ветрено. Луна кувыркалась среди облаков. Магда шла, вдыхая сырой, родной воздух. Шла сквозь ночное мигание города, цепочки огней, смену зеленых и красных сигналов. Машины проносились, шурша шинами по асфальту, и, удаляясь, щурили красные глаза.
Широкий мост перенес ее на ту сторону Невы; вода под ним текла темно, неслышно, холодно. Отражения огней были как золотые гвозди, вколоченные в реку; чуть размытые, они дрожали, стремились, текли. Любимая, холодная, темная вода. Феликс, южанин, этого не понимает. В ту ночь уговаривал уехать отсюда, начать новую жизнь. А для нее эта сырость, эти дожди, эта Нева, эти мосты - непокидаемы.
Вот и дом, старый, петербургский, с каменными тумбами у ворот. Черная лестница. В новых домах черных лестниц давно нет. Поднялась, отперла дверь, вошла. У порога стояла Соня, тонкая, высокая, бледная, с траурными черными глазами, этакий квартирный фантом.
- Почему не спишь?
- Мамочка, ты же обещала прийти пораньше, - упреком на упрек ответила Соня.
Тонкий голос с интонациями шестилетнего ребенка звучал странно в устах такого высокого существа. Долговязая девочка, жертва акселерации, она была почти на голову выше матери. Читать нотации, глядя снизу вверх, было противоестественно; сподручнее было оправдываться, что Магда и сделала:
- Сонечка, ты должна понять: я на работе, мало ли что могло меня задержать!
- А зачем обещала? Это нечестно!
Соня захлопала длинными ресницами, на которые уже выкатывались слезы.
- Только не плачь, маленький. Я тебя прошу.
- Хочу и плачу. Имею право. Ты меня обманула.
- Ну ладно, плачь. Но только в бутылочку.
- Ох да, совсем забыла.