Соня побежала, нескладно выбрасывая длинные ноги. Магда сняла пальто, вошла в комнату. У стола сидела Соня с аптечным пузырьком в руке.
- Это нечестно! - сказала она, обращаясь ко всему миру. - Как только взяла бутылочку, плач прекратился. Буквально ни одной слезы!
- Что поделать? Следующий раз наплачешь.
У них с Соней был уговор: плакать только в бутылочку, а когда наберется полная, мама даст за нее три рубля. Такой суммой Соня еще никогда не владела и плохо представляла себе, как ее можно истратить. Она разглядывала бутылочку на свет:
- А куда делись прошлые слезы?
- Наверно, высохли.
- Это нечестно. Плачешь, стараешься, а они высыхают. Давай по-другому договоримся: я наплачу, измерим сколько, и когда в сумме наберется бутылочка, ты мне дашь три рубля. Договорились? Интересно, сколько в ней кубических сантиметров?
Соня жила в странном мире мер - линейных, квадратных, кубических, в мире минут, секунд и терций, градусов и их долей. Это ей заменяло старинный сказочный детский мир, где волшебные принцы целовали в уста спящих красавиц...
Она принесла графин с водой, маленькие весы с набором разновесок. Началось наливание. Слезы были забыты: никак не удавалось попасть струей воды в горлышко. Вскоре мать и дочь хохотали, наливая и разливая воду. Наконец удалось и налить, и взвесить. Странное дело: пузырек с водой весил двадцать граммов, а без воды - двадцать пять. Этот парадокс ничуть не смутил Соню:
- Вес воды - минус пять граммов. Значит, объем - минус пять кубических сантиметров.
- Сонюшка, это же абсурд. Объем отрицательным не бывает.
- Почему? Все бывает отрицательным.
"Боже мой, до чего же их приучают формально мыслить, - думала Магда, - эти множества с первого класса... Отрицательный объем уже не вызывает сомнений. А может быть, в ее мире отрицательный объем - нечто вроде волшебного принца?"
- А бабушка спит? - спросила она, чтобы сменить тему.
- Нет. Письма читает. Расстраивается, - Соня посмотрела на часы, - уже два с половиной часа. Я засекла.
Магда стукнула в дверь соседней комнаты.
- Ты, Машенька? - спросил голос.
- Я, Софья Николаевна.
- Войди. Тебе можно.
За столом сидела еще нестарая, красивая, снежно-седая женщина с такими же, как у Сони, траурно-черными глазами. Перед ней лежали стопки писем.
- Машенька, если бы ты знала, читаю, пытаюсь осмыслить свое прошлое... В чем я была виновата?
Черные глаза поплыли, совсем как у Сони.
- Ни в чем вы не были виноваты.
- Может быть, если бы я воспитала его иначе...
- Говорят, дело не в воспитании, а в генах. Не мучьте себя. Уберите-ка в стол ваши реликвии и пошли пить чай. Я с работы принесла эклеры, совсем свежие, тают во рту.
Проза жизни помогла. Софья Николаевна уже улыбалась, вытирая глаза. Услыхав про эклеры, Соня закричала "ура!" и побежала ставить чайник. Такие ночные пиры они себе иногда позволяли.
За столом говорила больше всех Соня - сама себя перебивая, но вдохновенно.
- Мамочка, ты когда-нибудь видишь сны не от себя, а от другого лица?
- Кажется, нет.
- А я вижу! Например, от лица линейки. Вообще неодушевленных предметов. А сегодня я видела сон от лица молодого мужчины. Ему, то есть мне, двадцать два года. Я хочу стать моряком, а тетя не позволяет. Тогда я ее убил.
- Боже мой! - ахнула Софья Николаевна. - Убил свою тетю! Что за дикость! Вот видишь, Маша, я тебе говорила, что ей рано читать Достоевского.
- Ничего не рано! - обиделась Соня. - Я ее не под влиянием Достоевского убил, а совершенно самостоятельно.
- Экий бред! - сказала Магда. - И тебе не жалко было, когда ты убил свою тетю?
- Не жалко.
- Ну и поколение растет, - вздохнула Софья Николаевна. - Никакой морали!
- Постойте, сейчас разберемся, - сказала Магда. - Слушай, Софья, говори правду, всю правду и ничего, кроме правды. Было тебе жалко тетю?
Соня смутилась:
- Ну, совсем немножко, под самый конец, перед тем как проснуться.
- Жалел ты, что ее убил?
- Жалел, - призналась Соня и заплакала.
- Стоп, в бутылочку, - напомнила Магда.
- Сумасшедший дом! - сказала Софья Николаевна. - И я такая же!
- А теперь, молодой мужчина, тебе пора спать, и никаких отговорок.
- С одним условием: ты мне расскажешь про иглу.
- Договорились.
Соня пошла мыться, а Магда со свекровью разговаривали вполголоса.
- Не понимаю этого воспитания, - роптала Софья Николаевна, - девочке тринадцатый год, она и без того инфантильна, а ты еще поощряешь, рассказываешь про какую-то дурацкую иглу...
- Это у нас вошло в традицию.
В самом деле, уже несколько лет, с тех пор как ушел отец и Соня плохо стала спать по ночам, Магда каждый вечер рассказывала ей сказки своего сочинения. Чем глупее, тем лучше. Любимая была - про иглу. Софья Николаевна этого не одобряла. С одной стороны, Раскольников (рано), с другой - про иглу (поздно). Когда Володя ушел, она без колебаний осталась с Магдой и Соней, хотя любила сына. Хотя воспитание девочки ее ужасало. Ложится бог знает когда, не высыпается. Какие-то дикие фантазии - моряки, убийства...
Соня мылась долго, пускала пузыри над раковиной, наконец разделась на ночь, влезла в свою кургузую, не по росту, пижаму и, перед тем как лечь, немножко попрыгала на тахте. Черные прямые волосы метались по лицу, пружины звенели и крякали. Попрыгав, она забралась под одеяло, выпростала из-под него узкие, красивые руки и потребовала:
- Про иглу.
- На чем мы остановились?
- Неужели не помнишь? Она сначала была иглой большого размера, с ножку стола. Потом хозяин переплавил ее на сковородку. А потом что?
- Потом, - фантазировала Магда, сама ужасаясь бедности своей фантазии, - она пошла жить на кухню и там подружилась с посудой. Особенно с одним маленьким ситечком...
Магда рассказывала про иглу, пока не увидела, что Соня спит.
8. Нешатов приглядывается
"Мы вас торопить не будем", - обещал Ган. И правда, никто его не торопил. О нем словно забыли.
Он сидел в общей комнате за своим угловым столом, читал отчеты, старался вникнуть, приглядывался. Пока что получалось плохо. Чем больше он читал, тем меньше понимал. Гордость и упрямство мешали ему признаться в своем бессилии.
Ребусы, ребусы... Какие-то специальные, незнакомые ему термины. Смысл некоторых он, зная английский, кое-как понимал, другие оставались непонятными. Он рылся в списках литературы, доставал книги, журнальные статьи - не помогало. Сезам не открывался. Что ж, это естественно. Однажды он выпал из науки, из круга идей - и не мог войти обратно. Как не прирастает отрезанный палец, пересаженный орган. Организм отторгает чужеродный белок.
А как просто все это было - в той, предыдущей жизни! Они с товарищами что-то придумывали, мастерили - азартно, весело. Прокладывали свою немудрящую тропку по целине. Ныне там, где была эта тропка, разлеглась широкая, изъезженная дорога. Кто только по ней не катит!
Всего этого было слишком много: отчетов, статей, рефератов, препринтов. Он барахтался в избытке информации, тонул, курил (когда рядом не было Гана) папиросу за папиросой, а потом воровски открывал форточку...
А неуправляемые мысли все уходили в сторону, показывали ему картинки. Особенно преследовала одна: букашка на берегу моря. Обыкновенная букашка, красная с черным. Взбегали волны на песок и несли букашку. Она шевелила ножками, пытаясь уцепиться за грунт. Как только ей это удавалось, приходила следующая волна... В этих книгах, отчетах он был как та букашка.
С азбуки надо было начинать, с самого начала. Он хватался за популярную литературу, которую его коллеги презрительно называли "научпоп". Читал украдкой, заслонив грудой отчетов.
Ну и что? Эти книги были еще хуже. Вместо того чтобы трезво, просто, спокойно объяснить читателю, что к чему, они из кожи лезли вон, чтобы его позабавить. Картинки, картинки, несмешные человечки с дурацкими прозвищами, а то и полураздетые грудастые девы с выпученными глазами... А чего стоил тон этих книжек - лакейский, ернический, с прибаутками и подковырками! Закрывая книгу, он каждый раз убеждался, что ничего нового не узнал.
Казалось бы, чего проще - спросить у товарищей по работе. Нет, этого он не мог. Страшно было появиться перед ними этаким голым королем. Впрочем, однажды он попробовал задать вопрос Малыху - этот как будто был попроще других. Развернул отчет, показал особенно неясное место: "Как это понимать?" Малых прочитал абзац и лаконично отозвался: "Понимать не надо".
Универсальным пониманием обладал, кажется, один Полынин. Ходячий справочник, энциклопедия. Этот человек был ему неприятен, но все же изредка Нешатов к нему обращался:
- Игорь Константинович, посмотрите, мне не совсем ясно: откуда эта формула?
("Не совсем"! Ничего ему не было ясно!)
Полынин брал журнал своими цепкими, длинными пальцами, проглядывал страницу и говорил что-нибудь вроде:
- И, батенька, что же это вас на такую ерунду понесло? Посмотрите-ка лучше в трудах четвертого симпозиума, там есть дельная статья Аббота. Этот вопрос у него под орех разделан.
- Простите, какая статья?
Полынин небрежно выписывал название статьи по-английски своим оригинальным, туда-сюда клонящимся почерком. Нешатов добывал статью. И что? К непониманию отчета прибавлялось непонимание статьи Аббота...