- Нет, не всех. Это Гоша Фабрицкий, сын Александра Марковича. Я его с пеленок знаю. И в институте у меня учился. Блестящий был студент, на голову выше всех на курсе. Когда окончил, его направили в аспирантуру. Руководить попросили меня. Я согласилась с радостью. А теперь я его просто не узнаю! Совершенно одичал на любовной почве. Двадцать пять лет балде, а уже дважды женат, один развод в прошлом, другой намечается. Променял кукушку на ястреба. Впрочем, она на ястреба не похожа, скорей на уховертку. Черная такая, острозубая, типичная собственница. Заниматься перестал совсем, свои собственные публикации и то забывает. Теряет двойки и минусы, путает строки со столбцами, в обозначениях хаос. Прошлый раз принес доказательство - какая-то непристойность, научный стриптиз. Главное, способности незаурядные, но ужасен этот перекос в сторону личной жизни... Папа-то, Саша Фабрицкий, мы с ним давно знакомы, тоже был бабником, но ничего похожего. И до сих пор бабник, но легкий, летучий, неприлипающий. Бабы так и глядят ему в рот. Он входит - охорашиваются, окрыляются, тоже летят куда-то ему вслед. Со всеми любезничает, но семья всегда на первом месте. На таком уровне бабничество даже прогрессивно. А у сына каждый раз трагедия. Влюбляется, отдает всего себя, поступает в рабство, готовит ей завтрак, носит кофе в постель, она требует все больше, он постепенно прозревает, разочаровывается, смотришь, и разлюбил. А на горизонте уже другая. Самое ужасное, что страдают дети. Все слова от него отскакивают, абсолютно упругий удар. Когда влюблен, глохнет. Я думаю, если бы Ромео был в аспирантуре, у него тоже не ладилось бы с диссертацией...
Нешатов слушал угрюмо. Юный Ромео в аспирантуре ему не понравился.
- Юрочка, знаете, почему я вас попросила остаться? У меня к вам конструктивное предложение. Хотите возглавить мою лабораторию? Я вам охотно уступлю должность старшего научного. В роли руководителя вы будете куда больше на месте, чем я...
- Что вы, Анна Кирилловна! Ведь вы же доктор наук... - усмехаясь, сказал Нешатов.
- Доктор... Когда это было? Диссертация моя давно устарела, тематика отцвела... В те идиллические времена сравнительно просто было защитить докторскую. По нынешним стандартам я бы не прошла. Тогда женщины-ученые были наперечет, особенно в технических науках, каждая защита - событие. Мне даже предлагали защищать диссертацию Восьмого марта, я не согласилась, прошла в феврале - единогласно. А если правду сказать - что я смыслю в технике? Пустякового повреждения не могу устранить. Вы - другое дело. Давайте-ка на мое место, а?
- Благодарю, но отказываюсь. Руководить кем бы то ни было я не согласен.
...Он вдруг увидел, ясно, до боли, трещины на потолке, кровавую руку...
- Ну не хотите руководить, идите рядовым сотрудником.
- Нет, и рядовым не согласен.
- Какая-то универсальная гордость. Юра, мне очень грустно. Жизнь нас растащила в разные стороны. Не понимаю, не чувствую вас.
- Я сам себя не понимаю, не чувствую...
Когда он вышел, на лестнице стояла Даная.
- Наконец-то. А я вас жду. Наша бабка любит поговорить. Можно вам задать вопрос?
- Пожалуйста.
- Ведь вы пришли сюда, чтобы еще раз на меня поглядеть?
- Допустим, - сказал Нешатов, которому ничего такого и в голову не приходило.
- Значит, я вам нравлюсь?
- Допустим и это.
- Может быть, вы в меня влюблены?
- Ни в коем случае.
- Это неважно. Вы семейный?
- Нет.
- Это хорошо, не люблю разрушать семьи. Давайте поедем за город. У вас машина?
- Нет у меня машины. Не было и не будет.
- Тем лучше. Поедем общественным транспортом.
- А куда?
- Там видно будет...
Там не было видно. Там было вообще почти темно. Когда они вышли из автобуса на какой-то неизвестной ему остановке, день уже кончился. Широкое озеро отражало дымный закат, над которым в сиреневом небе уже прорезался серпик луны, а недалеко от него сияла ровным светом крупная вечерняя звезда.
"Зачем она меня сюда притащила? - думал Нешатов. - И чем все это кончится? Ох, не связываться бы мне с ними, с женщинами. Каждая по-своему Марианна. Или того хуже, Алла..."
Вошли в лес. Под ногами шуршали опавшие листья, целые вороха листьев. Они сели на лежачий ствол дерева. Пахло грибами.
- Тебе не холодно? - спросила Даная.
- Нет, ничего.
- А меня уже пробирает.
Она спрятала руки в рукава куртки, подняла воротник. Голова у нее была не покрыта, лицо слабо белело в темноте, казалось маленьким и детским, волосы темными. Она тихо вздохнула и поцеловала его холодными губами. Он ее обнял, прижал к себе. Куртка была холодна и шуршала. В сущности, все это было ненужно: Даная, куртка, холодные губы. Но какие-то волны в нем все-таки ходили. По поверхности, не затрагивая глубины.
- Не любишь меня? - спросила Даная. - Я так и знала.
- Пожалуйста, не говори, - взмолился Нешатов и закрыл глаза.
В молчании и тьме волны ходили сильнее. С ним была не полузнакомая Даная. С ним были обе сразу - Марианна и Алла, он их ненавидел, но в каком-то смысле все же любил. Попросту говоря, они были женщины. Давно он не держал в руках женщину.
13. Трехмерная развертка
Ган сидел в тесноте за телефоном и казался на удивление старым. Нос висел ниже обычного, губы шевелились нехотя.
- Нет, нет, нет, - говорил он. - Этот вопрос я не могу решить без Фабрицкого. Да, да, да. Позвоните через неделю. Да, да, да. Через неделю. Всего хорошего.
Он положил трубку и отсутствующим взглядом уперся в Нешатова.
- Я к вам, Борис Михайлович.
- Садитесь, я вас слушаю. Только насчет бессмертия души сегодня способствовать не могу, она и у меня самого сегодня не очень бессмертна. Прихворнул. Да и устал. Пора бы уж вернуться Фабрицкому.
- Я вас долго мучить не буду. Постараюсь быть кратким. Я прочитал все ваши отчеты и окончательно убедился, что для такой работы я не гожусь. Мартышка и очки. На днях я был в лаборатории Анны Кирилловны и устранил там пустяковое повреждение. Это было как глоток свежего воздуха после парной бани. Я бы охотно пошел на должность техника или лаборанта... Не буду же я хуже Картузова?
- В тысячу раз лучше. Но об этом и речи быть не может. Отдел кадров не пропустит.
- Ну, ладно, не настаиваю. Меня вполне устраивала бы должность младшего научного, если бы не прилагательное "научный". Вашей науки я не понимаю и не приемлю. Этот заумный язык с загогулинами...
- Загогулин от вас никто не требует. Нам от вас нужны инженерные идеи.
- Кстати, о них. Некая идея, не бог весть какая, у меня появилась. Речь идет о том эксперименте со световым табло. Помните, вы меня туда водили? Тогда в разговоре возник вопрос о трехмерной развертке, о трудности ее создания. Так вот, несколько дней назад мне пришло в голову возможное решение. Третья координата - цвет. И не табло, а дисплей.
- Поясните.
- Очень просто. Третья координата - амплитуда сигнала - кодируется цветом изображения. Известно, что человеческое восприятие хорошо реагирует на цвет. Цветные сигналы издавна применяются на практике. Я сразу же набросал схему дисплея. Потом доработал. Вот она.
Нешатов вынул из кармана в несколько раз сложенный лист миллиметровки и развернул на столе. Ган в него вгляделся. Сперва бегло, потом все пристальнее. Задал несколько вопросов. Понял.
- Юрий Иванович, вы, так сказать, гальванизируете мой труп. Ведь я тоже когда-то был инженером. Интересно, интересно... Только осуществимо ли?
- Почему нет? Принципиальных трудностей не вижу.
- В жизни властвуют как раз не принципиальные трудности. Материальное обеспечение, оборудование, финансирование, включение в план и тому подобное. Но идея ваша мне понравилась. Знаете что? Посоветуемся с Магдалиной Васильевной.
Зазвонил телефон. Ган взял трубку, с несвойственной ему краткостью ответил: "Я занят. Позвоните через час".
Пошли в лабораторию. Нешатов был оживлен, почти весел. Коленчатые трубы над головой, шедшие зачем-то по всем коридорам, уже виделись привычными, как и ящики, загромождавшие проход. Идея трехмерной развертки была, в сущности, нехитрой. Но Ган ее одобрил, значит, не так уж она плоха. Тень прежней увлеченности пролетела, опахнув его крыльями.
Он мысленно увидел Магду с ее угловатыми плечами на фоне цветного дисплея, и у него как-то болезненно потеплело в груди. Что за чушь? Не влюбился же я в нее! Ну нет. С этим покончено. Да там, в сущности, и не во что влюбляться.
В лаборатории все было как всегда; у пульта стояли Магда с Толбиным и, похоже, ссорились.
- Не помешаем? - спросил Ган.
- Пожалуйста, - сухо ответила Магда.
Сегодня она была бледна, нехороша, даже волосы тусклы. "И что это пришло мне в голову? - спросил себя Нешатов, припоминая болезненное стеснение, с которым только что думал о ней. - У нее, видно, роман с Толбиным, ну и бог с ними".
- Вот у Юрия Ивановича тут появилась интересная идея, - сказал Ган.
Схему разложили, стали изучать с пристрастием. Нешатов смятым голосом давал пояснения. Ему задавали вопросы. Он отвечал, чувствуя себя человеком. Давно забытое ощущение...
Наконец Магда сказала:
- Тут что-то есть.
В этой скупой похвале можно было прочесть многое: и признание, и удивление, и даже чуточку зависти... И даже намек на симпатию, как ни странно.
- Идея вполне естественная, - вмешался Толбин. - Когда я предлагал нечто подобное, меня не поддержали. Помните, я предлагал кодировать амплитуду яркостью?