- К сожалению, спрашиваете меня вы, а не более ответственные лица. Но мне кажется, что средства есть. Все знают, какой плодотворной оказалась бионика, идея которой в том, что искусственная структура подражает живому организму. Своего рода "экономическая бионика" тоже могла бы быть полезной. Ведь в личном хозяйстве овощи не гниют? Надо бы что-то позаимствовать из этого опыта. Обходилось бы хранение несколько дороже, но зато не гибли бы те луковицы, которые мы теперь без всяких эмоций бросаем в бочку с отходами...
- Игорь Константинович, ваши конструктивные предложения мы охотно выслушаем на научном семинаре, - сказал Фабрицкий. - А пока что все разговоры о состоянии овощей запрещаю. Проще всего считать, что за гниль отвечаем не мы, а кто-то другой. Конечно, в принципе он должен отвечать за свой участок работы, а мы - за свой. Но на деле этот "он" попросту не существует. Никто не хочет отвечать за овощи, все за науку. Тому, кто первым заговорит о плохом состоянии овощей, предлагаю перевестись на должность директора базы. Посмотрим, будут ли у него гнить овощи?
- Ловок командовать, - сказал Нешатов Гану. - "Запрещаю" - и баста, - тяжелое раздражение против Фабрицкого ворочалось у него в душе. Раздражала лихая манера говорить, раздражал помпон.
- В принципе он прав, - устало ответил Ган. - Критиковать гнилые овощи слишком легко, чтобы этим стоило заниматься.
Бледность Гана становилась пугающей.
- Вам нужно выйти на воздух, - сказал Нешатов. - Вас-то зачем он сюда притащил?
- Как раз меня Александр Маркович хотел освободить. Я сам пошел. Не хочется еще в старики.
Тут из-за двери раздалось неистовое гиканье.
- Что там такое? - с любопытством спросил Фабрицкий. - Овощи взбесились?
Отворили тяжелую дверь и увидели картину: посреди большого чана в резиновых сапогах плясал по шинкованной капусте Шевчук. Из-под ног взлетали клочья капустного месива. В увлечении он азартно гикал. Рядом с чаном, подпершись рукой, стояла толстая хозяйка базы и приговаривала: "Вот мужик! Сила!"
- Я - Том - Сойер. Я - Том - Сойер! - орал Шевчук в такт прыжкам. - Я - крашу - забор! Все - вы - мне - завидуете! Кому - уступить - сапоги? Возьму - дешево!
- Я те дам уступать сапоги! - сказала женщина. - Добро казенное, я за него отвечаю.
Глядя на пляшущего Шевчука, всем и в самом деле захотелось попрыгать, но хозяйка была непреклонна:
- На него записаны, с него и сниму.
- Дивертисмент окончен, - сказал Фабрицкий, - предлагаю вернуться к рабочим местам.
- Где мальчики? - хватилась Даная.
Отец был невозмутим:
- Никуда они не денутся. Где-нибудь здесь.
И в самом деле вскоре из глубины хранилища послышался рев. Рома и Дима, перемазанные с ног до головы, подрались из-за большой морковки, которую кто-то почти целую бросил в отходы.
- А вы говорили: не слышно и не видно, - философски сказал Малых. - Теперь и слышно, и видно.
Он отвел близнецов к водопроводной колонке и неумело, по-мужски, вымыл им лица и руки. Спорную морковку демонстративно выбросил:
- Ни тому, ни другому.
Крик мальчиков перешел на другую ноту. В нем слышались попранные права человека. Малых поднял обоих за шиворот, стукнул их друг о друга и усадил на ящик. Рома и Дима успокоились, как по команде, и снова начали толкаться спинами.
- Зря ты их сюда привел, - сказала Магда.
- Ничего, пусть познают жизнь во всех ее аспектах.
Чем дальше, тем меньше было овощей и больше гнили. Запах становился убийственным.
- Предлагаю спеть, - сказал Фабрицкий. - "Нам песня строить и жить помогает". Вы-то не знаете, а я помню, но сначала текст был другой: "Нам песня жить и любить помогает". Потом, из воспитательных соображений, "любить" заменили на "строить". Предлагаю вернуться к старому тексту. А ну-ка хором, раз, два...
Запели - кто в лес, кто по дрова. И только сильный и верный голос Данаи, отдельно от хора, вел мелодию. Нешатов настроился и с чем-то вроде благодарности в душе стал слушать только этот голос. Сам не поющий, он болезненно не выносил фальши. Обернулся на Магду: неужели поет? Нет, сидит с закрытым ртом, обчищает луковицу.
С песней и в самом деле пошло бодрее: скоро бочка с отходами наполнилась до краев.
- Обратимся к администрации, - сказал Фабрицкий. - Забыла она о нас, что ли?
Заглянули в соседнее помещение. Шевчука в чане с капустой не было. Они с администрацией сидели на ящике. Он ей читал стихи. Застигнутый на месте преступления, он с блудливой улыбкой встал.
- Вам что? - спросила администрация.
- Еще одну бочку для отходов.
- Нет у меня бочек. Вы, ребята, пошабашьте. Я вам все равно полный день начислила.
Уходили с базы все, кроме Шевчука, он еще оставался. Лора под шумок подошла к Фабрицкому.
- Александр Маркович, у меня к вам небольшое дело.
- Слушаю вас, - сияя зубами, ответил Фабрицкий.
- Вот, - сказала Лора и вынула из кармана джинсов конверт.
- Что это?
- Письмо. От меня. Вам.
- Сейчас прочесть или дома?
- Лучше сейчас.
Фабрицкий отошел с прохода, где уже теснились уходящие, и где-то над бочкой с солеными огурцами прочел письмо. Нечто вроде модернизированного письма Татьяны. "Я вас люблю, - начиналось оно, - люблю с первого взгляда". Следовало описание первой встречи, пробуждение чувства, говорилось о том, что разница лет ничего не значит. Цитировались какие-то модные шлягеры, вовсе Фабрицкому не известные. Он читал, мысленно отмечая орфографические ошибки, но все же тронутый. Его светло-коричневые глаза быстро бегали по строчкам. Завершалось письмо словами: "Кончаю, страшно перечесть. Надеюсь на ваше благородство, что все будет между нами и не дойдет до общественности. Навеки ваша Л.".
Дочитал, улыбнулся.
- Ну, что? - спросила она. Изогнутая светлая прядь легла на плечо вопросительным знаком.
- Дорогая Лора, вы позволите мне быть с вами совсем откровенным?
- Конечно, Александр Маркович.
- Милая девушка, вы мне очень нравитесь, но у меня правило: в своем отделе романов не заводить. Это был бы инцест.
- Что-о?
- Инцест - по-русски кровосмесительство. Понимаете?
Лора кивнула. Объяснение говорило ей так же мало, как сам термин.
- Если бы вы не работали в нашем отделе, я был бы к вашим услугам. На любые роли, от нежного папаши до пламенного любовника. Вы меня поняли?
- Поняла, - как-то по-овечьи ответила Лора.
- А за ваше чувство - спасибо.
- Отдайте письмо.
- Нет, я его сохраню. На память о вас.
Фабрицкий сделал ручкой приветственное движение и побежал догонять отдел. Лора машинально взяла из бочки соленый огурец и стала его грызть.
20. Дела домашние
Очередь стояла, трижды обернувшись вокруг себя. Первые кольца перебранивались с последними. У Анны Кирилловны были рубцы на руках от двух тяжелых сумок с продуктами, но она все-таки стала в очередь. Вася, мое солнышко! Чего не сделаешь для внука!
Если бы не сумки, стоять было бы даже отдыхом. Надо купить сумку-коляску, ставить ее на пол, и никакая очередь не страшна. Где такие сумки продаются? В Гостином, что ли? Отвлекшись от боли в руках, она размышляла. Ее тревожил Гоша Фабрицкий. Как с парнем быть? Совсем разболтался. Опять не исправил доказательство: все "некогда". Взгляд нездешний, блуждающий, ошалелый. Что они только делают со своими жизнями, эти молодые? Созревают рано, женятся, расходятся, шагают по судьбам детей, и все наобум, очертя голову. Немотивированные поступки, как говорит Полынин. Вернее, поступки с мотивами, неясными самому поступающему. В одной из пьес Островского пьяный купчина вопит: "Как ты можешь мою душу знать, когда я сам ее не знаю?" Так и у меня с Гошей. Как я могу его понять, когда он сам себя не понимает? А ведь знаю его с рождения.
Где, когда, почему превратился он из пухлого ангелочка в загадочного верзилу? Спрашиваю: любил ты Валю, первую жену? Говорит: любил. Почему же развелся? Она меня не устраивала. А Иру, вторую, любил? Тоже любил. И тоже не устраивала? Ага... Понимают ли они под словом "люблю" то же самое, что когда-то понимали мы? Волшебство, чудо, преображение мира? Вряд ли. Может быть, я так понимаю слово "люблю", потому что росла под влиянием великой русской литературы, а ему эту литературу насильно впихивали в школе? Наверно, Гоше нужен был бы другой руководитель, более жесткий, более требовательный, а главное, мужчина, и, чего греха таить, помоложе, более современного склада.
А с этими разводами - прямо катастрофа. Только услышишь - поженились, обрадуешься, а они уже развелись. Слава богу, хоть мои-то не разводятся, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Но у них своя жизнь, со своими колючками.
Внук Вася - чудесный, одно сияние. Разинутый в молчаливой улыбке розовый рот, два зуба снизу, два сверху. Эта четырехзубость у детей особенно трогательна. Дочка Катя когда-то была такая же. Теперь озабоченность, складочка у губ. Жизнь сложна, кому-то она легче дается, нам с Катей - трудно. Казалось бы, живем в достатке, денег хватает, но деньги не все, далеко не все.
Зять целый день на работе. Катя топчется по хозяйству, меня нет. Разумеется, ей хотелось бы тоже работать - не зря же кончала вуз, - а как быть с мальчиком? Ясли? Все знают, что это такое. Мать - на бюллетене, потом - на справке. Разве это работа?