Она одевалась перед зеркалом, Полынин стоял рядом, держа корзинку, перевязанную платком, в которой возился и попискивал Чёртушка. Даная запахнула пальто, поправила волосы, брови и вдруг сказала:
- Знаете, я очень одинока. А вы?
- Уже привык.
- Может быть, вы все-таки могли бы в меня влюбиться?
- Исключено. Я, знаете, туп на любовь.
- Это я сдуру сказала. Считайте вопрос снятым. И вообще, я люблю одного человека, но без взаимности. Сказать, кого?
- Не надо.
- Ну, давайте корзинку. Спасибо за все. За чай, за котенка, за музыку. Будьте здоровы!
- Я провожу вас.
- Не надо.
Ушла.
18. Разговор в лаборатории
- Магдалина...
- Что?
- Ничего. Просто мне нравится звук твоего имени.
- А мне не нравится. Родители, не подумав, назвали какой-то библейской грешницей.
- Не библейской, а евангельской.
- Все равно. До грешницы я не дотягиваю.
- И все-таки: Магдалина, Магдалина... Знаешь, на кого ты похожа с этой прической? На юношу с какого-то портрета эпохи Возрождения или Средних веков. Юношу в черном бархатном берете...
- Ростом мала.
- Это для нашего времени ты мала ростом. С тех пор человечество выросло. Знаешь, какие были тогдашние богатыри? По нашим стандартам - мелкота. Вес мухи. Я недавно в музее примерял мысленно рыцарские доспехи - латы, кольчугу, панцирь. Смешно: на половину меня не хватило бы. Так что когда мы читаем: "Богатыри в стальных доспехах..."
- Стальные души у них были. А где ваши стальные души, сегодняшние мужчины?
- Мы уступили их вам, женщинам.
- И напрасно. Сохранили бы свое при себе.
- Вы же не сохранили женственность.
- Некоторые сохранили. Я - нет.
- И все-таки: Магдалина, Магдалина... Не имя, а музыка. Магдалина, я тебя люблю. Известно тебе это?
- Допускаю. Не уверена.
- И ты это говоришь после... после того?
- Я уже говорила тебе: "то" было ошибкой. Осторожнее, у меня паяльник.
- Не буду. Но почему ошибкой?
- В таких вещах нет логики, нет "почему". Что-то такое не загорелось. Если тебе надо кого-то винить, то вини меня.
- Я хотел бы все-таки знать: чем я тебе не угодил? Чем я хуже других? Хотя это глупый вопрос. Давно знаю, что хуже. Во всем, всегда.
- Не кричи. Ничем ты не хуже других. Между прочим, "других" я не люблю тоже.
- Хорошее утешение. Их много было?
- О нет.
- Кто же именно? Не Фабрицкий ли?
- Таких вопросов ты мне задавать не вправе.
- Не буду. Прости, не сердись.
- Я уже простила.
- Люблю твой гнев: вспыхивает и тут же гаснет.
- Люби мой гнев, это можно.
- Если бы я был художником, я бы написал твой портрет: "Девушка с паяльником". Знаешь, сейчас луч солнца сзади упал на твое ухо, оно засветилось розовым, и я впервые понял выражение "ушная раковина".
- Обыкновенное ухо.
- Меня не покидает мысль, что, если бы я был кандидатом, ты бы иначе ко мне относилась.
- Глупо до предела. Какое это имеет отношение к ученой степени?
- Тебе хорошо, ты уже защитилась.
- Защитишься и ты, если для тебя это так важно. Работать ты умеешь. Если надо, я охотно тебе помогу.
- Не надо. Женщина в стальных доспехах.
19. Овощная база
- Вы знаете, - сказал Фабрицкий, - что нам сегодня предстоит. Обсуждать вопрос не будем, теорию я и без вас знаю. Перед нами конкретная ситуация: предложено проработать день на овощебазе. И мы выходим. Вопросы есть?
- Все ли выходим, и если нет, то почему? - спросил Коринец.
- Отвечаю: Максим Петрович в командировке.
- Как всегда, - подсказал Коринец.
- Как почти всегда. Анну Кирилловну как женщину, скажем деликатно, не самого юного возраста я освободил своей властью.
- А Шевчук почему не явился? - спросила Даная.
- Он у нас на полставки.
- Ну и проработал бы полдня. Без него скучно.
В этот самый момент явился Шевчук. Маслянистый, сияющий, с сигаретой на нижней губе. Все засмеялись.
- В чем дело? Я опоздал?
- Мы как раз обсуждали вопрос, почему вы не принимаете участия в нашем культпоходе, - ответил Фабрицкий. - Некоторые дамы выражали сожаление.
- А я, как видите, явился. И полный трудового энтузиазма. Хочу воспеть поход на базу в стихах. Уже придумал первые строки: "Без этой базы я б загнуться рад, обрыдло было прозябать без базы..."
- Не надо! - застонали кругом.
- Нет, вы вслушайтесь, какие аллитерации: "Прозябать без базы"! Инструментовка на "б" и на "з"!
- Обойдемся без инструментовки, - решительно сказал Фабрицкий.
- А знаете, тут что-то есть, - вмешался Полынин. - Этот метаславянский язык: "обрыдло было". Продолжайте, Даниил Романович.
- Пока есть только четвертая строка: "Как мильонер, перебирать алмазы". Немного подумаю, сочиню и третью...
- Думать не надо, вот она: "Бегу бегом, не требуя наград". Отшлифуйте и вставьте.
- "Бегу бегом, не требуя наград, как мильонер, перебирать алмазы..." - задумчиво повторил Шевчук. - Нет, не то. Вы не уловили духа торжественной медитативности произведения...
Со всех сторон посыпались варианты третьей строки. Шевчук отверг все: "Нет, товарищи, оставьте меня наедине с моей музой".
- Ну, ладно, - прервал стихотворчество Фабрицкий, - перейдем от художественной части к деловой. Объявляю поход открытым.
Двинулись. Впереди оперным шагом шел Фабрицкий в лыжном костюме и вязаной шапочке. Обтянутые икры играли, красный детский помпон болтался на шнурке с боку на бок. Рядом с Фабрицким под пару ему шагала Лора в ярком свитере, в дорогих джинсах. Ее светлые волосы стелились по ветру. По сравнению с этой нарядной парой все остальные выглядели люмпен-пролетариями: старые брюки, куртки, раздрызганные сапоги. Малых вел за руки двух своих близнецов, Рому и Диму. Мальчики катились, как послушные шарики.
На овощебазе пришедших встретила суровая толстая женщина в ватном комбинезоне. Она пересчитала рабочую силу. Дойдя до Малыха с близнецами, спросила:
- А эту мелкоту чего привели?
- Могу уйти, - сердито ответил Малых. - Детский сад на карантине, мать больна, я - кормящий отец. Протестуете - уйду.
- Да ладно уж, пускай будут, только без хулиганства.
Испуганные мальчики сопели носами. Они были в точности одинаковые: черноглазые, крепенькие, мохнатенькие.
Женщина распоряжалась:
- Этих на лук, тех на морковку, а этого, потяжельше, капусту топтать, - указала она на Шевчука. - Сапоги выдам под залог паспорта.
- Паспорта с собой нет. Членский билет Дома ученых годится?
- С фотом? Давай сюда.
Женщина взяла билет, удалилась в кулуары и вынесла огромные, крепко пахнущие резиновые сапоги.
- По полу не топай, только по капусте. Понятно? Остальных - лук, морковку перебирать, гнилье сюда, в бочку. Сидеть на ящиках, только аккуратно, они у нас квелые.
Лора опасливо оглядела ящик, вынула газету, разостлала. Женщина на нее накинулась:
- Разоделась, как на бал. Тоже мне работники! Сразу видно - НИИ. Прошлый раз тоже с ниёв приходили, не столько наработали, сколько по карманам рассовали...
- Потрудитесь вести себя прилично! - сверкнул глазами Фабрицкий. - Как ваша фамилия?
Она не испугалась:
- Шевчук - мое фамилие.
Взрыв хохота, которого не могла понять распорядительница, ее ошеломил. Она только водила глазами. Даниил Романович милостиво улыбался. Кое-как распределив рабочую силу по участкам и отдав распоряжения, женщина удалилась, захватив с собой однофамильца, Фабрицкий открыл "дипломат" и раздал каждому по паре резиновых перчаток:
- Частная собственность на средства производства. Поскольку база ими не обеспечивает, взял эту функцию на себя. За прокат - десять копеек с пары. Кому дорого, могу уступить.
Сотрудники, смеясь, натянули перчатки, сели на ящики, взялись за работу. Рома и Дима, сидя на одном ящике, молча и напряженно толкались спинами.
- Какие воспитанные мальчики! - восхитилась Даная. - Их не слышно и не видно.
- Услышите и увидите, - мрачно предсказал Малых.
Овощи были в ужасном виде. Морковь еще туда-сюда, а лук наполовину сгнил. Облепленные слизью луковицы выскальзывали из пальцев.
- От этого запаха мне прямо дурно, - пожаловалась Лора. - Чувствую, что упаду в обморок.
- Обмороки отмерли еще в начале века с отменой корсетов, - сказал Полынин. - Когда женщины носили корсеты и туго шнуровались, обморок был нормальной физиологической реакцией на что угодно: на мышь, информацию, дурной запах. В наше время, когда женщины носят брюки, они по части обмороков уравнены с мужчинами. Обморок как у тех, так и у других - очень редкое явление.
- Когда на меня упал шкаф, - сказал Малых, - я был близок к обмороку.
- А как себя чувствовал шкаф? - спросил Толбин.
Смех. Нешатов сидел рядом с Ганом и заметил его крайнюю бледность. Покатый лоб покрылся каплями пота. Было видно, что "редкое явление" вот-вот произойдет...
- Игорь Константинович, - спросил Коринец, - вы, кажется, большой сторонник физической работы? Эта вам тоже нравится?
- Нет, эта мне в высшей степени отвратительна. И не из-за запаха, а потому что я вижу загубленный человеческий труд. Мне мучительно жаль всего, что у нас пропадает, гниет, расточается.
- Что же вы предлагаете? - спросил Толбин.