- Здесь! - почему-то воскликнул Владимир Николаич. - Тут вот в чем дело: они все на известном уровне, а я - отстал, когда принялся злоупотреблять-то. Ну, и… наметилось такое охлаждение. - Владимир Николаич говорил об этом, не сожалея, не огорчаясь, а как бы даже злясь на этих, которые "на известном уровне". - Но они об этом еще крупно пожалеют. Я им не… это… не мальчик, понимаешь, которого можно сперва не допускать к себе, потом, видите ли, допустить. У меня ведь так: я молчу, молчу, потом ка-ак покажу зубы!.. Меня же вот в районе-то - все же боятся. Как выезжаю куда с ревизией… А дело в том, что меня иногда как сильного бухгалтера просят из других учреждений съездить обревизовать на местах. Как приезжаю, так сразу говорят: "Дятел прилетел!" Страх и уважение нагоняю. Меня же ничем не купишь. Сколько уж раз пытались: то барана подсунут, то намекнут: мол, шифоньер по заказу сделаем или книжный шкаф… Фигу! А один раз поехал в промартель, тут вот, километров за сорок, ну, сижу в конторе. Приходят: "Владимир Николаич, мы тут валенки хорошие катаем… Может, скатать?" Что ж, давайте, говорю. Я заплачу по прейскуранту, все честь по чести. Это не возбраняется. Ладно. Через два дня приносят валенки. Так они что сделали: чтоб угодить мне, взяли да голенища-то несколько раз - вот так вот - изогнули, изогнули… Раза в три слой получился.
- Как бурки?
- Как бурки, только это не бурки, а нормальные валенки, но с голенищами такая вот история. Ладно. Я помалкиваю насчет голенищ. Сколько, спрашиваю, стоит? Да ничего, мол, не надо. Кэ-эк я дал счетами по столу, как заорал: цена?! Полная стоимость по прейскуранту! И - развернуть голенища, как у всех трудящихся!.. Я вам покажу тут!..
Прохожие, некоторые, стали оглядываться на них - Владимир Николаич всерьез кричал.
- Потише, Владимир Николаич, - попросила Груша. - А то оглядываются.
- Да, да, - спохватился Владимир Николаич. - Это не очень интеллигентно. Горячность чертова…
И вот пришли они домой к Владимиру Николаичу.
Этакая уютненькая квартирка в пятиэтажном кирпичном ковчеге… Вся напрочь уставленная и увешанная предметами.
- Ну-те-с… вот здесь мы и обитаем! - оживленно сказал хозяин.
И стал вежливо, но несколько поспешно предлагать Груше: снять плащик шуршащий, болонью, сесть в креслице, полистать журнал с картинками - с журнального столика на гнутых ножках… Вообще дома он сделался суетливым и чего-то все подхихикивал и смущался. И очень много говорил.
- Раздевайтесь. Вот так, собственно, и живем. Как находите? Садитесь. Я знаю, вы сейчас скажете: не чувствуется в доме женской руки, женского глаза. Что я на это скажу? Я скажу: я знаю! Не хотите? - журналишка… Есть любопытные картинки. Как находите квартирку?
- Хорошо, хорошо, Владимир Николаевич, - успела сказать Груша.
- Нет, до хорошего тут еще… Нет, это еще не называется хорошо. - Владимир Николаевич налаживал стол: появилась неизменная бутылка шампанского, лимоны в хрустальной вазочке, конфеты - тоже в хрустальной вазочке. - Хорошо здесь будет… при известных, так сказать, обстоятельствах.
- Холодильник-то как? В очереди стояли?
- В очереди. Мы вместе в очереди-то стояла, а когда разошлись, я сходил да очередь-то переписал на новый адрес - на себя. Она даже не знает - ждет, наверно. - Владимир Николаич посмеялся. - Ругает, наверно, советскую власть… Прошу! Сейчас мы еще музыку врубим… - Владимир Николаич потрусил в другую комнату и уже оттуда сообщил: "Мост Ватерлоо"!
И из той комнаты полилась грустная, человечнейшая мелодия.
Владимир Николаевич вышел довольный.
- Как находите? - спросил.
- Хорошо, - сказала Груша. - Грустная музыка.
- Грустная, - согласился Владимир Николаич. - Иной раз включишь один, плакать охота…
Груша глянула на него… И что-то в лице ее дрогнуло - не то жалость, не то уважение за слезы, а может, - кто знает? - может, это любовь озарила на миг лицо женщины.
- Прошу! - опять сказал Владимир Николаич.
Груша села за стол.
- Нет, жить можно! - воскликнул Владимир Николаич. И покраснел. Волновался, что ли. - Я так скажу, Агриппина Игнатьевна: жить можно. Только мы не умеем.
- Как же? Вы говорите, умеете.
- В практическом смысле - да, но я говорю о другом: душевно мы какие-то неактивные. У меня что-то сердце волнуется, Груша… А? - Владимир Николаич смело воткнулся своим активным взглядом в лицо женщины, в глаза ей. - Груша!
- А?
- Я волнуюсь, как… пионер. Честное слово.
Груша смутилась.
- Да чего же вы волнуетесь?
- А я не знаю. Я откуда знаю? - Владимир Николаич с подчеркнутым сожалением перевел взгляд на стол, налил в фужеры шампанского. - Выпьем на брудершафт?
- Как это? - не поняла Груша.
- А вот так вот берутся… Дайте руку. Вот так вот берут, просовывают, - Владимир Николаич показал как, - и выпивают. Вместе. М-м?
Груша покраснела.
- Господи!.. Да для чего же так-то?
- А вот - происходит… тесное знакомство. М-м?
- Да что-то я… это… Давайте уж прямо выпьем?
- Да нет, зачем же прямо? Все дело в том, что тут образуется кольцо.
- Да неловко ведь так-то.
- Да чего тут неловкого?.. Ну, давайте. Смелей! Музыка такая играет… даже жалко. Неужели у вас не волнуется сердце? Не волнуется?
- Да нет, волнуется… Господи, чего говорю-то?.. Зачем говорить-то об этом?
- Да об этом целые книги пишут! - взволнованно воскликнул Владимир Николаич. - Поэмы целые пишут.
Груша все никак не могла уразуметь, почему надо выпить таким заковыристым образом.
- Ну?.. - торопил Владимир Николаич. Он и правда волновался. Но жесты его были какие-то неуверенные, незавершенные. - Ну? А то шампанское выдыхается.
- Да давайте прямо выпьем, какого лешего мы будем кособочиться-то?
- Так образуется два кольца. Неужели непонятно? После этого переходят на "ты".
- Ну и перейдем на "ты"… без этих фокусов.
- Мы сломаем традицию. Традицию не надо ломать. Смелей!.. Просовывайте сюда вот руку… - Владимира Николаича даже слегка трясло. - Музыка такая играет!.. Мы ее потом еще разок заведем.
- Вот наказание-то! - воскликнула Груша. И засмеялась.
Витьку принялись подгонять в учебе сразу три отличницы: сестра Оля и две ее подружки, Лидок и Валя. Все девушки рослые и, как показалось Витьке, на редкость скучные. Особенно Витька невзлюбил Лидок. Лидок без конца сосала конфеты и поглаживала Витьку по голове. Витька стряхивал ее руку и огрызался. Девушки смеялись.
- Ну! - скомандовала Оля. - Повторим домашнее задание.
- Хоть уж в воскресенье-то… - попробовал было увильнуть Витька. Но Оля была непреклонна:
- Никаких воскресений! Ты у нас будешь… Циолковским.
- Нет, он у нас будет Жолио Кюри. - Лидок погладила Витьку по голове. - Верно, Витя?
- Да иди ты! - Витька так тряхнул головой, что у него шея хрустнула.
Девушки засмеялись.
- Не хочет. А кем же ты хочешь, Витя?
- Золотарем.
Лидок не знала такой профессии. Решила, что это что-то связанное с золотом.
- Ну, Витя, это тяжело. Это где-то в Сибири - там холодно.
Витя, в свою очередь, посмеялся от души. И не стал объяснять невестам, кто есть золотарь.
Сели за стол.
- Ты таблицу умножения знаешь, конечно? - начала Лидок.
- Знаю, конечно.
- Перемножь вот эти цифры. Только не сбейся.
Витька умножил скучное число на число еще более скучное, получил скучнейший результат.
- На.
- Пра-ально. Еще. Тренируйся больше.
- Ну и дура ты! - не выдержал Витька.
Лидок сделала большие глаза и перестала сосать конфетку.
- Витя, да ты что?! - изумилась сестра Оля. - Разве так можно?
- А чего она?..
- Чего она?
- "Тренируйся"… Кто же тут тренируется? Тренируются на турнике или в футбол.
- А зачем же обзываться-то? Нехорошо это.
- А еще - городской! - вставила Валя.
- Они, городские-то, хуже наших, - заметила Лидок. - Получают там раннее развитие… и начинают. - Она опять принялась сосать конфетку. - Давай дальше. Умножь от это на это.
Витька стал умножать.
Лидок склонилась над ним сзади и следила.
- Непра-ально, - сказала она. - Семью осемь - сколь-ко?
- Пятьдесят шесть.
- Ну… А ты сколько пишешь?
- Шесть пишем… А!
- Ну, о-от.
Витька принялся снова вычислять.
Лидок стояла над ним.
- Та-ак, та-ак…
- Перестань сосать свои конфеты! - взорвался Витька.
Лидок толкнула ладошкой Витьку - носом к тетрадке.
- Умножай.
- Дура, - сказал Витька.
- Папа! - позвала сестра Оля.
Из горницы вышел дядя, строгий и озабоченный: он составлял какой-то отчет, на столе в горнице лежал ворох всяких ведомостей.
- Как же ему помогать? - пожаловалась Оля. - Он на нас говорит - "дуры".
- Зайди ко мне, - велел дядя Коля.
Витька без робости зашел к дяде в горницу.
- Вот что, дорогой племянничек, - заговорил дядя, стоя посреди горницы с бумажкой в руке, - если ты будешь тут язык распускать, я с тобой по-другому поговорю. Понял? Я тебе не мать. Понял?
- Понял.
- Вот так. Иди извинись перед девками. Они целые невесты уж, а ты… Сопляк какой! С ним же занимаются, и он же начинает тут, понимаешь… Иди.
Витька вышел из горницы. Сел на свое место. Девушки неодобрительно посматривали на него.
- Попало? - спросила Лидок.
Витька взял чистый лист бумаги… подумал, глядя на крупную Лидок… И написал размашисто, во весь лист: "ФИФЫЧКА". И показал одной Лидок.