***
Марья Дмитриевна, Валентина и Лелечка долго не спали в эту ночь. Из своей крохотной комнатки в одно оконце, выходящее на залив, Валентина пробралась к матери и сидела на их общей широкой постели, поджав под себя босые ножки.
- Ведь я хорошо сделала, что отказалась возвращаться к этому привереднику, как вы думаете, мама? - шепотом спрашивала она утонувшую среди груды подушек Марью Дмитриевну.
- Как тебе, деточка, удобнее, так и поступай! - уклончиво отвечала та, не без тайной грусти вспомнив о внезапно утерянной статье тридцатирублевого месячного дохода.
- А по-моему, Валя права! - как бы угадывая тайные мысли матери, вступилась Лелечка. - Гордость прежде всего! Вот еще! Богач он, так и издеваться над бедными может!.. Молодец Валентина, люблю таких! - и она звонко чмокнула сестру в самые губы.
- Да дадите ли вы, наконец, спать, сороки неугомонные? Ведь завтра на лекцию ни свет, ни заря надо! - раздался недовольный голос Павлука, спавшего за дощатой перегородкой вместе с братом, в гостиной.
- Самому не спится, а другие мешают, видите ли! - бойко отрезала из-за стенки Лелечка.
- Корюшкой только кормить умеешь! Уж ты молчи, стрекоза!
- Ну, вас, горластые! - послышался недовольный сонный голос Грани, - к завтра латыни не готовил, вставать рано надо, а они трещат!
- Гране вставать рано! Слышите? - озабоченно произнесла Марья Дмитриевна. - Спите с Богом, дети, завтра наговоритесь!
Шепот прекратился. Дети улеглись…
Через полчаса мирный храп наполнял все уголки серого домика.
V
Скромный маленький Василеостровский театр был набит битком публикою. Этому способствовали отчасти и праздничный день, и дебют молодой актрисы, "Валентины Денисовны Лоранской", как гласила розовая афиша, наклеенная у входа. Преобладали по большей части студенты, курсистки, приказчики, изредка мелькал скромный сюртук армейского офицера. Кое-где чернели в своих форменных курточках гардемарины и кадеты морского корпуса. Все это непринужденно болтало и смеялось, рассаживаясь по местам и весело приветствуя знакомых.
Десятка два медиков столпились около входа в партер, окружив Павла Лоранского и нетерпеливо поглядывая на сцену. Павлук казался озабоченным. Он, видимо, волновался за сестру.
- Что, Володя, - поймал он за рукав шедшего из-за кулис Кодынцева, - волнуется она?
- Уж и не говори! - махнул рукою тот. - Лелечка меня уже в аптеку за валерьянкой посылала. Ты бы ей брома пред театром дал!
- Ну, вот еще вздор! Валентина и бром! Не вяжется как-то. И чего волнуется, как девчонка, право! Надо пойти… - и, пожав плечами, Павлук энергично двинулся за кулисы.
- Посторонним вход воспрещается! - остановил его у самой двери внушительного вида сторож.
- Какие такие посторонние! сестра моя там! - завопил Лоранский и, отстранив бдительного стража с дороги, прошел за кулисы.
Валентина сидела перед зеркалом в отведенной для нее маленькой уборной, одетая в ярко-красную шелковую кофточку, сшитую совместными усилиями ее и Лелечки. Гладкая, с небольшим треном, песочная юбка сидела на ней, как влитая. Ради условий сцены нужно было загримироваться. Но Валентине не хотелось портить красками лицо и она только провела тушью под глазами и усилила этим их темную глубину, оставив бледными щеки. Но от этого грима получилось нечто чужое в красивом лице. Этому способствовала немало измененная прическа из ее высоко поднятых густых, черных волос.
Павлук вошел и замер на пороге.
- Что ты? - проронила Валентина по адресу вошедшего брата, устремившего на нее восхищенный взор.
- Ах, шут возьми! - произнес он растерянно, - и Валька и не Валька как будто! Ну, и тип же у тебя! Скажу без лести, брат… молодчина!
- Правда? Правда? - полувопросительно, полуутвердительно произнесла Лелечка и, как девочка, запрыгала на одном месте и захлопала в ладоши.
Валентина заглянула в зеркало и по ее красивому лицу проскользнула самодовольная усмешка. Потом брови сдвинулись и она сказала озабоченно:
- У меня четвертый акт не выходил на репетиции! Неприятно.
- Брось, все как нельзя лучше выйдет! Ты не трусь только!
В этот миг Граня появился на пороге уборной с великолепной палевой розой в руках.
- Это тебе от Володи! - произнес он торопливо.
- Ах, он милый! - произнесла Валентина и понюхав цветок, приколола его к груди.
Послышались первые звуки оркестра.
- Уходите, уходите! - накинулась Лелечка на братьев, шутливо выталкивая их из уборной. - Валин выход из первых. Спешите на места, чтобы не пропустить ни одного словечка!
Молодые люди покорились со смехом, звучавшим, однако не совсем естественно: братья волновались за сестру, потому что маленькая семья Лоранских билась одним пульсом и жила одними общими интересами.
На пороге они столкнулись с высоким худым старичком, трагиком труппы.
- А-а! - радостно протянула ему навстречу руку Валентина. - Как я рада, что вы пришли!
- Я не мог не прийти, детка! - произнес старый актер. - Я, как истинный жрец искусства, считаю своим долгом благословить каждую или каждого, вновь вступающего в его священный храм. Я благословляю лишь талантливых, Валентина Денисовна, потому что сцена и так ломится под напором бездарностей, годных быть ремесленниками, но не артистами. Благослови вас Бог, детка! - произнес он торжественно. - Несите высоко знамя искусства, Валентина Денисовна, работайте, трудитесь, потом и кровью создавайте роли… Добивайтесь совершенства и Боже вас упаси играть ради безделья, скуки, ради выставки красоты и нарядов. Я первый тогда отвернусь от вас, как теперь первый протягиваю к вам благословляющую руку.
- Михайло Михайлыч! - произнесла Валентина дрогнувшим голосом. - Сестра - свидетельница, - и она обняла Лелечку, - что я исполню ваше желание. Я вам даю эту клятву.
- Ну, тогда с Богом! - и старик Сергеев (фамилия трагика) с отеческой нежностью перекрестил и поцеловал Валентину.
И Лелечка увидела нечто, чего не видела никогда: прекрасные всегда спокойные глаза ее сестры были полны слез. Гордая, спокойная Валентина плакала впервые.
В этот вечер шла увлекательная захватывающая своим сюжетом драма одного из модных писателей.
Пленительный, странный и загадочный характер героини вполне отвечал данным Валентины, и потому, когда последняя, с убитым горем лицом, вышла на сцену, узнав только что о разорении горячо любимого отца по ходу пьесы, театр встретил молодую девушку громким взрывом рукоплесканий.
И Валентина как-то разом наэлектризовалась при первом же звуке этого приветствия. Легкая краска естественного румянца заиграла на лице девушки, оживляя его…
Лелечка, сидевшая в третьем ряду кресел, вся похолодела от ожидания.
- Господи, Господи! вывези! Валюша, голубушка! - лепетала она беззвучно одними губами и поминутно взглядывала на своего соседа, Граню.
Окружающая публика с удивлением оглядывала рыженькую девушку с короткими кудрями и возбужденным личиком.
- Родственница дебютантки! - снисходительно произнес какой-то студент позади кресла Лелечки.
- Сиди смирно, Лелька! - сердито буркнул Граня. - Что за охота срамиться: смотрят ведь.
Но Лелечка притихла и без него, потому что Валентина заговорила.
И точно не Валентина заговорила, а кто-то другой, обладающий нежным бархатистым контральто, с чуть вибрирующими верхними нотами. По крайней мере, ни Лелечка, ни братья ее не подозревали, что может сделать акустика театра с красивым, звучным голосом их сестры.
И играла Валентина горячо, искренне, с тем неуловимым отпечатком индивидуальности, который так дорог в каждом талантливом человеке.
Измученная до последней степени своими заботами и печали, героиня пьесы достигла той точки душевного отчаяния, когда остается одно - удалиться от мира и уйти в монастырь. И это все движение души особенно ярко вылилось в исполнении Валентины.
Так именно передавала роль Валентина и это выходило прекрасно.
Публика неистовствовала, как может только неистовствовать публика с неиспорченным вкусом и здоровыми требованиями: стучали каблуками, хлопали до мозолей на руках, кричали до хрипоты. И Валентина выходила на авансцену в каком-то сладком дурмане, потрясенная и взволнованная и еще более красивая в этом несвойственном для нее волнении.
В уборной ее уже ждали свои: Леля, Павел, Граня и Кодынцев.
Лелечка, лишь только вошла Валентина, бросилась ей на грудь со слезами, лепеча совсем по-детски, растерянно и пылко:
- Милая! милая! Господи! как хорошо! Я плакала! Валечка! прелесть! восторг мой!
- Да ты и теперь плачешь, - насмешливо прищурился на нее Павлук и потом взял руку Валентины и галантно приложился к ней, произнеся с комической важностью: - Моя великая сестра! прими лобзанье твоего не великого брата!
Кодынцев молчал. Но его сияющие глаза с таким красноречивым восторгом были устремлены на лицо невесты, что Валентине не надо было никаких излияний с его стороны: она и без них видела, как горд и счастлив ею ее Володя. И не только он, а и все ее гордились ею, Валентиной; даже сдержанный Граня и тот не удержался от похвалы:
- Молодец! Жаль, что мамы нет в театре… А знаешь, - добавил он, слегка нахмурясь, - Вакулин здесь.
- Старик?
- Нет, молодой! В первом ряду сидит. Важно!
- Как он явился? Ведь, ты ему не послал билета, - взволновалась Валентина.