Солнце всходило: золотой край горел из-за синей мглы горизонта. Анна взошла на вершину обрыва, туда, где вчера Логин измял собранные им ландыши. Дали открывались из-за прозрачного, розовато-млечного тумана, который быстро сбегал. Сырость и холод охватили Анну. Было весело. И грусть примешивалась к веселости. Все было вместе: и радость жизни, и грусть жизни. В теле разливалась холодная, бодрая радость; на душе горела грусть. Мечты и думы сменялись…
Река с розовато-синими волнами, и белесоватые дали, и алое небо с золотистыми тучками - все было красиво, но казалось ненастоящим. За этою декорациею чувствовалось колыхание незримой силы. Эта сила таилась, наряжалась, - лицемерно обманывала и влекла к погибели. Волны реки струились, тихие, но неумолимые.
"Какая сила! - думала Анна. - Бесполезная, равнодушная к человеку… И все к нам безучастно и не для нас: и ветер, бесплодно веющий, и звери, и птицы, которые для чего-то развивают всю эту дикую и страшную энергию. Ненужные струи, покорные вечным законам, стремятся бесцельно, - и на берегах вечнодвижущейся силы бессильные, как дети, тоскуют люди"…
Дома Анну встретила тоненькая, смуглая девушка с резкими, угловатыми движениями и неприятно-громким смехом. У нее черные брови; густые черные волосы заплетены в косу, которую она обвила вокруг головы. На ее худощавых щеках играет густой румянец. Это - дочь бывшего здешнего чиновника Дылина; он был исключен из службы за запойное пьянство, служил потом волостным писарем, но и оттуда его удалили за неумеренные поборы с крестьян; пристроился наконец писцом у "непременного члена". Недавно умер от перепоя. Осталась жена и девять человек детей. Вся эта ватага жила в маленьком домике, на одном дворе с квартирою Логина.
Девица, которая явилась теперь, ранним утром, к Анне, - старшая из детей. Зовут ее Валентиною Валентиновною или, сокращенно, Валею, что к ней больше идет: очень еще она юна и шаловлива. Она после смерти отца получила место учительницы в сельской школе, близ усадьбы Ермолина. Теперь она шла в свою школу из города, где была с вечера у матери.
Смерть отца была для Валиной семьи счастием: он не пропьет теперь жениной одежды и не переколотит дома всего, что ни попадет под пьяную руку. А чувствительные городские дамы пришли на помощь сиротам, пристроили Валю, определили двух ее подростков-братьев на инженерные работы, которые производились близ нашего города, и наделяли семью и одеждою, и пищею, и деньгами. Ермолиных Дылины считали в числе своих покровителей и потому забегали к ним в чаянии получить какую-нибудь подачку или работу. И теперь на Вале надеты подаренные Анною красная кофточка и синяя юбка. Башмаки, купленные для нее Анною, Валя оставила в городе; здесь она ходит босая, из подражания Анне и по привычке из детства.
- Вот, Валя, - сказала Анна, - вы целый год живете рядом с Логиным-то-то вы его, должно быть, хорошо знаете.
- Ну да, - ответила Валя с резким смехом, от которого Анна слегка поморщилась, - где там его узнаешь!
- А что ж? - спросила Анна. - Однако как ты смеешься, Валя!
Валя покраснела и перестала смеяться. Она относилась к Анне с некоторою робостью и почитанием и старалась подражать ей во всем.
- Да Василий Маркович такой неразговорчивый, объяснила она. - И гордый очень. И смотрит как-то так…
- Как же?
- Да как-то уныло, и точно он презирает.
- Ошибаешься, Валя: он не гордый и никого не презирает.
- Только я его боюсь.
- Что ж в нем страшного?
- Да у него глаз дурной.
- Что ты, Валя, - что это значит?
- Ну вот, посмотрит и сглазит.
- Ах, Валя, а еще учительница!
- Да правда же, Анна Максимовна, есть такие глаза. Уж это у человека кровь такая. Он и сам не рад, да что ж делать, коли кровь…
- Перестань, пожалуйста.
- Вот, вы ни в чох, ни в сон не верите.
- Какая ты еще неразумная девочка, Валя!
- Какая я девочка! Мне уж скоро двадцатый пойдет.
- То есть недавно восемнадцать исполнилось, и ты еще лазаешь по заборам. Где это ты приобрела?
Анна взяла Валину руку, на которой через всю ладонь проходила красная, узенькая, совсем еще свежая царапинка.
- А это я об мотовиловский забор, - без всякого стеснения объяснила Валя.
- Как же это так?
- А мы за сиренью ходили.
- В чужой сад, через забор, воровать цветы! Валя, как вам не стыдно!
Валя покраснела и хохотала.
- Ну так что ж такое! - оправдывалась она. - Цветы все крадут, даже комнатные, примета есть - лучше растут. Да и куда им сирень, у них много, даром отцветут.
- А если поймают?
- Не поймают, - убежим.
- И вы опять и нынче, как в прошлом году, будете бегать с братьями и сестрами воровать чужой горох? Право, Валя, я совсем на вас рассержусь.
- Да ведь какой же кому убыток, если возьмем по горсточке гороху?
- По горсточке! Полные подолы!
- Ведь это же только для забавы: мы у них, они у нас могут. На репище да на гороховище все ходят.
- Иди, - я совсем сердита.
- Ну я больше не буду, право, не буду, - говорила Валя, смеялась и ластилась к Анне.
- То-то же, а то лучше и на глаза мне не показывайся. А теперь похлопочи-ка о самоваре.
Валя послушно побежала. Она была рада услужить и никогда не отказывалась, какую бы работу ни задавала ей Анна. Сегодня ей хотелось еще рассказать скандальную историю, но она еще не знала, как подступить к рассказу: Анна не любила сплетен.
Глава четвёртая
Логин сидел у Анатолия Петровича Андозерского, в кабинете, убранство которого обличало тщетные претензии на вкус и оригинальность.
Сквозь закрытые окна, за низенькими, сероватыми домишками, виднелось багровое зарево заката.
Андозерский, плотный, упитанный, лет тридцати трех-четырех, с румяными пухлыми щеками и глазами немного навыкате, неопределенного цвета, был одет в серую тужурку, которая плотно охватывала его жирное тело. Он и Логин были товарищами по гимназии и университету. Юноша Андозерский, наклонный к самохвальству, был неприятен Логину, который всегда бывал неловок и застенчив. Но в учебные годы все-таки им приходилось встречаться часто, даже горячо спорить. Через несколько лет судьба опять свела их. Андозерский уже года три занимал место уездного члена окружного суда.
- Дивлюсь я на тебя, дружище, - говорил Андозерский. - Прожил ты здесь без малого год, жил затворником, - и вдруг принимаешься, ни с того, ни с сего, туманными проектами горы двигать. Ну скажи, пожалуйста, что из этого может выйти?
Логин лениво усмехнулся и сказал:
- Да я тебя и не приглашаю, - вижу, что это не в твоем вкусе.
- Знаю, что не приглашаешь, да сам-то ты… Говоря откровенно, дружище, наше общество еще, слава Богу, не готово к этим штукам. У нас коммунизм и анархизм не ко двору.
- Помилуй, Анатолий Петрович, что ты говоришь! Какой там коммунизм! Эк тебя, куда ты вывез!
- Полно, дружище, нечего притворяться, - знаю ведь я, куда ты гнешь. Только вот увидишь, - попомни мое слово, - твои же тебя выдадут,
- Право, ты ошибаешься, - выдавать нечего: у нас нет секретов, - Андозерский недоверчиво хмыкнул.
- Ну, ваше дело. Только не надейся. Тебе ведь общество для отвода глаз нужно, - только бы позволили вам собираться. А там вы и заварите кашу.
- Анатолия Петрович, да не смеши ты, сделай милость, - досадливо возражал Логин. - Ничего такого ни у кого из нас и в мыслях нет, уверяю тебя. Что я за бунтарь? Да кто тебе говорил такие вещи?
- Сорока на хвосте принесла. Ну, да что тут… Что терять золотое время, - выпьем-ка, дружище, закусим чем Бог послал, - за стаканчиком доброго винца веселее говорится.
Андозерский встал, сладко потянулся и сощурил глазки, как разбуженный жирный кот: так и казалось, что вот он сейчас замурлычит.
- Пойдем-ка, брат, в столовую, - пригласил он Логина.
Логин а коробило и от ухваток и от слов Андозерского. Он удивлялся себе: зачем он ходит к этому неумному и неинтересному человеку? Однако, после нескольких стаканов, - а вино на самом деле было хорошо, в атом Андозерский знал толк, - Логину мало-помалу перестала казаться неприятно-пошлою рослая фигура хозяина. Даже отпечаток недалекого "себе на уме" в самодовольных чертах Андозерского теперь как будто изгладился: сидел черед Логиным только добродушный, жизнерадостный человек. Конечно, - Логин это ясно помнил, - этому добродушному и недалекому малому пальца в рот не клади, но это не мешает ему быть милейшим человеком.
- Ведь я, дружище, женюсь скоро, - откровенничал Андозерский.
- На ком? - полюбопытствовал Логин.
- На ком именно, сказать теперь, видишь ли, пока еще трудно.
Логин засмеялся:
- Это, значит, еще долгая песня.
- Да вовсе нет, чудак ты этакий: дело на мази.
- Сколько же у тебя невест?
- Стой, подожди, расскажу все по порядку. Их, видишь ли, три, то есть настоящих, стоящих внимания, три, - а вообще-то невест здесь непочатый угол. Женим, дружище, ужо и тебя. А теперь выпьем-ка за моих невест!
Он налил опустелые стаканы. Чокнулись.
- Да здравствуют твои три невесты! - пожелал Логин. - И пусть тебя повенчают разом со всеми. Андозерский захохотал.
- Уж чего бы лучше: выбирать не надо, и выгоды вместе. Да, брат, жаль, что у нас не Магометов закон: три жены, да каждая с приданым, славненький вышел бы гаремчик. Да нельзя, - гаремчик только из картинок завести можно. Кстати, покажу-ка я тебе штучку, - кажется, ты ее у меня еще не видел.