Было душно. Духота не спадала за ночь, хотя и стоял конец августа. И Нефёдов подумал, что правильно сделал, выйдя из гостиницы без пиджака, а только взяв из бумажника своё командировочное удостоверение. В райисполкоме, куда он собирался зайти с просьбой поставить где надо число (убыл), подпись и печать, его знали. Он был там дня три назад, по дороге в совхоз…
Привокзальные площади везде начинают жить рано. От столовой толстая женщина катила на перрон мармитку с пирожками. Старик в морском кителе поливал единственную клумбу вокруг памятника Владимиру Ильичу. В киоске "Союзпечать" Нефёдов купил газету и вдруг обнаружил, что сегодня воскресенье.
- У, чёрт!
В райисполкоме в воскресенье никого нет. Другие конторы тоже закрыты.
Конечно, можно бы послать удостоверение в совхоз по почте. Но Нефёдов был аккуратист и не мог простить себе забывчивости. Потом вдруг потеряется. А двадцать рублей… Может, даже чуть больше. Жалко. Пропадут ни за что, ни про что.
Досадуя, он побрёл по центральной (и единственной) асфальтированной улице Ливн. От неё убегали закоулки - в одну сторону - к скошенному полю, где, махая хвостами, тянулось стадо, а в другую - к реке, где гортанно кричали гуси. Видно, хозяйки полоскали бельё и пугали их. Перед Нефёдовым толпой перешли дорогу другие гуси, спеша к реке, на зов сородичей. Разделив гусей на два батальона, загремели телеги - одна с яблоками в ящиках, другая с разодетыми бабами, которые держали на коленях пузатые корзинки. Вероятно, вырядились на воскресный базар.
Яблоки оставили в воздухе короткий душистый след, тут же стёртый керосинным запахом, - навстречу вёл свою лошадь с железной бочкой на колёсах керосинщик, н до рези в ушах дребезжал колокольчиком.
Пройдя по этому районному проспекту, Нефёдов пересчитал замки и ставни на всех учреждениях.
- Тэк-с…
Радость ждала Нефёдова в самом конце проспекта. Там, за железной оградой, за высокой травой, среди которой была вытоптанная волейбольная площадка, краснело здание школы, и в открытом окне нижнего этажа Нефёдов увидел крупную женскую голову, обвитую толстенной косой. Голова склонилась над столом.
В коридорах школы скребли полы, мыли стены, крашеные скучноватой масляной краской, и Нефёдов принял людей, одетых в простое и грязное, в основном тоже женщин за ремонтных рабочих. Но та женщина, которую он увидел в окне, оказалась директором и с улыбкой сказала, что это родители, энтузиасты, готовили школу к приёму учеников.
- В будни-то все заняты, - объяснила она.
- Похвально, - заметил Нефёдов, приглядываясь к пей и убеждаясь, что у неё и правда всё было крупное: коса, и щёки, и даже уши, и всё остальное.
- Вы насчёт приёма? - спросила она.
- Да нет, - ответил Нефёдов, - тут такое недоразумение…
Женщина была перед ним добродушная, добрая на вид, и он рассказал, в чём дело, и попросил сделать ему отметку. Вот, ещё не убыл из Ливен, но убывает на первом поезде. Чья подпись и печать - для бухгалтера всё равно. Был здесь - без обмана.
- Удостоверьте факт. Печать у вас есть?
Женщина посмотрела на него как на несмышлёного ученика и покачала головой,
- Печать-то у меня, конечно, есть, но поставить её вам, простите, я не поставлю. Не могу.
- Но почему же? - искренне удивился Нефёдов. - Вот он я… Сижу в Ливнах. Упустил за делом такой пустяк в совхозе, как эта самая отметка. Помогите рассеянному человеку.
- Вы не рассеянный человек, - сказала директриса, - а странный. Печать!
Нефёдов сохранил на лице ласковую улыбку.
- Вы такая молодая и уже директор! Такая приятная женщина и такая строгая.
Он бил на человечность.
- Может, я потому и директор, что строгая, - вразумила она.
- Но ведь это бесспорный факт, что я здесь, - не сдавался Нефёдов, сдерживаясь, чтобы не вспыхнуть, и помня, что эта вспыльчивость всегда его губила. - Был в совхозе, это отмечено. Сегодня уезжаю. Сейчас… Через два часа. Больше вам удостоверять нечего, а вы отказываете… Почему?
- Потому что вы приехали не по нашей линии, - сказала директриса. - Если бы по нашей… А то не по нашей!
И когда Нефёдов услышал это, он поднялся и пробормотал:
- Человек человеку брат.
Директриса выпрямилась и гневно выпалила, припечатав тяжёлой ладонью по столу:
- Не бросайтесь принципиальными словами!
На улице он крепко почесал себе темя и почувствовал голод. Ужин вчера в совхозе был ранний, торопливый, а сегодня Нефёдов только нюхал, как пахнет щами.
Дорогу переходили рыбаки, видно отец с мальчиком. Оба в подвёрнутых штанах, у обоих удочки и мелкая рыбёшка на шнурках с палочками, у каждого отдельно - чтобы похвалиться дома собственным уловом. Нефёдов остановил их и стал расспрашивать, какое учреждение открыто в воскресенье в районном центре. Это заставило старшего рыболова закурить и задуматься, после чего, с паузой, он сказал:
- Кинотеатр. И церковь.
- А дядя Костя на работе сидит, - прибавил малец. - Я сейчас видел.
- Это наш военком, - объяснил отец, и они понесли рыбёшку дальше, пока не протухла.
Жара расплывалась.
В кинотеатр Нефёдов идти не рискнул - легкомысленные люди, в церкви уж и вовсе было как-то неудобно отмечать командировочное удостоверение, а вот в военкомат он завернул.
Дядя Костя, военком, был рыжий, как само солнце над Ливнами, и сидел в майке-безрукавке на стуле у подоконника перед шахматной доской. Один. На лбу его обозначилась выпуклая складка. Похоже, он решал шахматную задачу, и похоже, не получалось. Он смотрел на доску и изредка постукивал себя по лбу кулаком.
Нефёдов помедлил. Рыжие, которых он встречал в жизни, бывали либо очень злые, либо очень добрые. Люди крайностей. А тут ещё шахматная задача… Но дядя Костя уже смотрел на пего маленькими глазами в коротких и густых ресницах, тоже, понятно, рыжих.
- Кто такой?
- Командированный, - ответил Нефёдов.
- Зачем? Короче.
Нефёдов стал рассказывать о своей беде, торопясь, путаясь от этого и не зная, вспомнить ли недобрым словом школьную директоршу или умолчать, чтобы не было дурного примера, но дядя Костя решительно перебил его:
- Чего долго говорить?
Из пустой комнаты, где, наверное, собираются в ожидании новобранцы, он завёл Нефёдова в свой кабинетик и достал из письменного стола белый, захватанный пальцами мешочек с печатью. Дядя Костя расторопно пользовался ключами, когда открывал и дверь, и ящик. По- солдатски: раз-два.
- Куда бить?
Нефёдов показал и, пока дядя Костя расписывался и дышал на печать, не удержался, вставил словечко о школьной директорше.
- А! - сказал дядя Костя. - Сами жалуемся на бюрократизм, сами же и разводим. - И хлопнул печатью по его бумажке.
- Спасибо вам огромное.
- В шахматишки не играешь? Что-то кореш задерживается.
- Спешу. Позавтракать, и на поезд… Да и партнёр я слабый…
- Ну, давай! Это тебе повезло. Сказал жене, срочные дела. А сам - видишь… Дома не даёт. Сиди около неё, как будто вчера женились. Разговаривай. А о чём? Сама не разговаривает, а я говори… Ты о чём с женой говоришь? А, брат, то-то! Ну, давай, давай!
Счастливый Нефёдов не пошёл, а побежал на запах щей, что-то напевая, взлетел по узенькой лестнице в свой номер, на втором этаже, открыл визгливую дверцу шкафа и не обнаружил в нём ни своего старенького портфеля с туалетным набором и сменой белья, ни пиджака. Того пиджака, в котором были паспорт, заводской пропуск, фотография трёхлетнего сына Женьки и деньги тоже, рублей пятнадцать, на билет, на завтрак… Он обшарил номер глазами.
Не было пиджака, не было и соседа. Чувство абсолютной беззащитности охватило Нефёдова. При нём остались отмеченное командировочное удостоверение, четыре сигареты в пачке, шесть спичек в коробке и две копейки в кармане со дня отъезда в командировку, когда он разменял гривенник, чтобы позвонить жене с вокзала, да не успел… Всё это он вынул из карманов на стоя, посмотрел, сел и выпил стакан воды из гостиничного графина. Вот это уж да так да…
Такого с ним ещё не случалось.
И это всё из-за директора совхоза! Если бы не поругался с ним, то поставил бы печать на командировочном (убыл) в совхозе и уже давно бы позавтракал и закурил свою сигарету, прогуливаясь по Лив нам в ожидании поезда. И директриса школы виновата! Согласись она поставить печать, а не читай нравоучений, он не толковал бы с рыбаками, не заходил в военкомат, вернулся бы раньше в гостиницу и, глядишь, застал бы свой пиджак на месте. Так нет, одно за другим!
Всё это пронеслось в голове Нефёдова уже тогда, когда он сбегал по лестнице к дежурной, чтобы поднять крик. Но крика не поднял. Он сказал дежурной, как виноватый:
- Простите, у меня украли пиджак.
Тощая девица в старательно сделанных кудряшках вытаращила на него глаза.
- Из какого номера?
- Из тринадцатого. Несчастливое число.
- Кто с вами жил?
- Я его не знаю. Молодой. Курносый…
- Курносый - это не фамилия, - сказала девица и принялась громко щёлкать страницами регистрационного журнала.
И тут выяснилось, что в тринадцатом, кроме Нефёдова, никто не записан. Девица смотрела на него всё теми же распахнутыми от ужаса глазами. А может, у неё всегда были такие глаза, не от ужаса, а от рождения?
- Вот, смотрите сами.
Нефёдов не стал смотреть в журнал:
- Не я же у себя украл пиджак!
- Я вам верю, но не записано!
- Значит, пустили его без записи. Пускаете неизвестных людей, а они пиджаки крадут!
- Я никого не пускаю, - обиделась девица. - Вчера не я дежурила. Вчерашняя смена сменилась.