- Уж заходили бы, что ли ча!.. - взывал с крыльца Рябец, растерянно разводя руками, словно не ожидал, что его заросший баштан породит такое скопление народа. - Уж начинали бы… товарищ командир?.. До петухов нам толочься тут…
В комнате стало жарко и зелено от дыма. Скамеек не хватало. Мужики и партизаны вперемежку забили проходы, столпились в дверях, дышали Левинсону в затылок.
- Начинай, Осип Абрамыч, - угрюмо сказал Рябец. Он был недоволен и собой и командиром - вся история казалась теперь никчемной и хлопотной.
Морозка протискался в дверях и стал рядом с Дубовым, сумрачный и злой.
Левинсон больше упирал на то, что никогда бы не стал отрывать мужиков от работы, если бы не считал, что дело это общее, затронуты обе стороны, а кроме того, в отряде много местных.
- Как вы решите, так и будет, - закончил он веско, подражая мужичьей степенной повадке. Медленно опустился на скамью, просунулся назад и сразу стал маленьким и незаметным - сгас, как фитилек, оставив сход в темноте самому решать дело.
Заговорили сначала несколько человек туманно и нетвердо, путаясь в мелочах, потом ввязались другие. Через несколько минут уж ничего нельзя было понять. Говорили больше мужики, партизаны молчали глухо и выжидающе.
- Тоже и это не порядок, - строго бубнил дед Евстафий, седой и насупистый, как летошний мох. - В старое время, при Миколашке, за такие дела по селу водили. Обвешают краденым и водют под сковородную музыку!.. - Он наставительно грозил кому-то высохшим пальцем.
- А ты по-миколашкину не меряй!.. - кричал сутулый и одноглазый - тот, что рассказывал о японцах. Ему все время хотелось размахивать руками, но было слишком тесно, и от этого он пуще злился. - Тебе бы все Миколашку!.. Отошло времечко… тютю, не воротишь!..
- Да уж Миколашку не Миколашку, а только и это не право, - не сдавался дед. - И так всю шатию кормим. А воров плодить нам тоже несподручно.
- Кто говорит - плодить? Никто за воров и не чепляется! Воров, может, ты сам разводишь!.. - намекнул одноглазый на дедова сына, бесследно пропавшего лет десять тому назад. - Только тут своя мерка нужна! Парень, может, шестой год воюет, - неуж-то и дынькой не побаловаться?..
- И что ему шкодить было?.. - недоумевал один. - Господи твоя воля - благо бы добро какое… Да зайди б ко мне, я б ему полную кайстру за глаза насыпал… На, бери - свиней кормим, не жаль дерьма для хорошего человека!..
В мужичьих голосах не чувствовалось злобы. Большинство сходилось на одном: старые законы не годятся, нужен какой-то особый подход.
- Пущай сами решают с председателем!.. - выкрикнул кто-то. - Нечего нам в это дело лезти.
Левинсон поднялся снова, постучал по столу.
- Давайте, товарищи, по очереди, - сказал тихо, но внятно, так, что все услышали. - Разом будем говорить - ничего не решим. А Морозов-то где?.. А ну, иди сюда… - добавил он, потемнев, и все покосились туда, где стоял ординарец.
- Мне и отсюда видать… - глухо сказал Морозка.
- Иди, иди… - подтолкнул его Дубов.
Морозка заколебался. Левинсон подался вперед и, сразу схватив его, как клещами, немигающим взглядом, выдернул из толпы, как гвоздь.
Ординарец пробрался к столу, низко склонив голову, ни на кого не глядя. Он сильно вспотел, руки его дрожали. Почувствовав на себе сотни любопытных глаз, он попробовал было поднять голову, но наткнулся на суровое, в жестком войлоке, лицо Гончаренки. Подрывник смотрел сочувственно и строго. Морозка не выдержал и, обернувшись к окну, замер, упершись в пустоту.
- Вот теперь и обсудим, - сказал Левинсон по-прежнему удивительно тихо, но слышно для всех, даже за дверями. - Кто хочет говорить? Вот ты, дед, хотел, кажется?..
- Да что тут говорить, - смутился дед Евстафий, - мы так только, промеж себя…
- Разговор тут недолгий, сами решайте! - снова загалдели мужики.
- А ну, старик, мне слово дай… - неожиданно сказал Дубов с глухой и сдержанной силой, смотря на деда Евстафия, отчего и Левинсона назвал по ошибке стариком. В голосе Дубова было такое, что все головы, вздрогнув, повернулись к нему.
Он протискался к столу и стал рядом с Морозкой, загородив Левинсона большой и грузной фигурой.
- Самим решать?.. боитесь?! - рванул гневно и страстно, грудью обламывая воздух. - Сами решим!.. - Он быстро наклонился к Морозке и впился в него горящими глазами. - Наш, говоришь, Морозка… шахтер? - спросил напряженно и едко. - У-у… нечистая кровь - сучанская руда!.. Не хочешь нашим быть? блудишь? позоришь угольное племя? Ладно!.. - Слова Дубова упали в тишине с тяжелым медным грохотом, как гулкий антрацит.
Морозка, бледный как полотно, смотрел ему в глаза не отрываясь, и сердце падало в нем, словно подбитое.
- Ладно!.. - снова повторил Дубов. - Блуди! Посмотрим, как без нас проживешь!.. А нам… выгнать его надо!.. - оборвал он вдруг, резко оборачиваясь к Левинсону.
- Смотри - прокидаешься! - выкрикнул кто-то из партизан.
- Что?! - переспросил Дубов страшно и шагнул вперед.
- Да цыц же вы, господи… - жалобно прогнусил из угла перепуганный старческий голос.
Левинсон сзади схватил взводного за рукав.
- Дубов… Дубов… - спокойно сказал он. - Подвинься малость - народ загораживаешь.
Заряд Дубова сразу пропал, взводный осекся, растерянно мигая.
- Ну, как нам выгнать его, дурака? - заговорил Гончаренко, вздымая над толпой кудрявую, опаленную голову. - Я не в защиту, потому на две стороны тут не вильнешь, - напакостил парень, сам я с ним кажен день лаюсь… Только и парень, сказать, боевой - не отымешь. Мы с ним весь Уссурийский фронт прошли, на передовых. Свой парень - не выдаст, не продаст…
- Свой… - с горечью перебил Дубов. - А нам он, думаешь, не свой?.. В одной дыре коптили… третий месяц под одной шинелькой спим!.. А тут всякая сволочь, - вспомнил он вдруг сладкоголосого Чижа, - учить будет!..
- Вот я к тому и веду, - продолжал Гончаренко, недоуменно косясь на Дубова (он принял его ругательство на свой счет). - Бросить это дело без последствий никак невозможно, а сразу прогонять тоже не резон - прокидаемся. Мое мнение такое: спросить его самого!.. - И он увесисто резанул ладонью, поставив ее на ребро, будто отделил все чужое и ненужное от своего и правильного.
- Верно!.. Самого спросить!.. Пущай скажет, ежели сознательный!..
Дубов, начавший было протискиваться на место, остановился в проходе и пытливо уставился на Морозку. Тот глядел, не понимая, нервно теребя сорочку потными пальцами.
- Говори, как сам мыслишь!..
Морозка покосился на Левинсона.
- Да разве б я… - начал он тихо и смолк, не находя слов.
- Говори, говори!.. - закричали поощрительно.
- Да разве б я… сделал такое… - Он опять не нашел нужного слова и кивнул на Рябца… - Ну, дыни эти самые… сделал бы, ежели б подумал… со зла или как? А то ведь сызмальства это у нас - все знают, так вот и я… А как сказал Дубов, что всех я ребят наших… да разве же я, братцы!.. - вдруг вырвалось у него изнутри, и весь он подался вперед, схватившись за грудь, и глаза его брызнули светом, теплым и влажным… - Да я кровь отдам по жилке за каждого, а не то чтобы позор или как!..
Посторонние звуки с улицы толкнулись в комнату: собака лаяла где-то на Сниткинском кутку, пели девчата, рядом у попа стучало что-то размеренно и тупо, будто в ступке толкли. "Заводи-и!.." - протяжно кричали на пароме.
- Ну, как я сам себя накажу?.. - с болью, но уже значительно тверже и менее искренне продолжал Морозка… - Только слово дать могу… шахтерское… уж это верное будет - мараться не стану…
- А если не сдержишь? - осторожно спросил Левинсон.
- Сдержу я… - И Морозка сморщился, стыдясь перед мужиками.
- А если нет?..
- Тогда что хотите… хоть расстреляйте…
- И расстреляем! - строго сказал Дубов, но глаза его блестели уже без всякого гнева, любовно и насмешливо.
- Значит, и шабаш! Амба!.. - закричали со скамей.
- Ну вот, и делов-то всех… - заговорили мужики, радуясь тому, что канительное собрание приходит к концу. - Дело-то пустяковое, а разговоров на год…
- На этом и решим, что ли?.. Других предложений не будет?..
- Да закрывай ты, ч-черт!.. - шумели партизаны, прорвавшись после недавнего напряжения. - И то надоело уж… Жрать охота, - кишка кишке шиш показывает!..
- Нет, обождите, - сказал Левинсон, подняв руку и сдержанно щурясь. - С этим вопросом покончено, теперь другой…
- Что там еще?!
- Да, думаю я, нужно нам такую резолюцию принять… - он оглянулся вокруг… - а секретаря-то у нас и не было!.. - засмеялся он вдруг мелко и добродушно. - Иди-ка, Чиж, запиши… такую резолюцию принять: чтоб в свободное от военных действий время не собак по улицам гонять, а помогать хозяевам, хоть немного… - Он сказал это так убедительно, будто сам верил, что хоть кто-нибудь станет помогать хозяевам.
- Да мы того не требуем!.. - крикнул кто-то из мужиков. Левинсон подумал: "Клюнуло…"
- Цьщ, ты-ы… - оборвали мужика остальные. - Слухай лучше. Пущай и вправду поработают - руки не отвалятся!..
- А Рябцу мы особо отработаем…
- Почему особо? - заволновались мужики. - Что он за шишка?.. Невелик труд - председателем всякий может!..
- Кончать, кончать!.. согласны!.. записывай!.. - Партизаны срывались с мест и, уже не слушаясь командира, валили из комнаты.
- И-эх… Ваня-а!.. - подскочил к Морозке лохматый, востроносый парень и, дробно постукивая сапожками, потащил его к выходу. - Мальчик ты мой разлюбезный, сыночек ты мой, сопливая ноздря… И-эх! - вытаптывал он на крыльце, лихо заламывая фуражку и обнимая Морозку другой рукой.