"Попался Миронов, - подумал Лапин, - теперь они на этом попляшут. Да, дело серьезнее и кляузнее, чем он думал. И могут всплыть новые обстоятельства - Коршунов довольно прозрачно намекал на это. Нет, такого дела он на себя не возьмет - спасибо. Миронов плохой союзник, не понимает или не хочет понимать, с кем имеет дело. Нет, пусть комиссия разбирается. Конечно, ничего Миронову не будет, только прозевал директорство, сам виноват".
- Владимир Иванович, дорогой, - опять зашепелявил Аврорин, - ваши опыты, хотя и очень интересные, не должны все же вытеснять людей с производства. Как вы думаете, дорогой? Колчин после тридцати лет работы в цехе вдруг оказался негоден - как же так? Этак завтра каждого из нас могут попросить выйти вон! Все же у нас не люди для опытов, а опыты для людей.
- Повторяю, - сказал Миронов, - перевод в архив не мог сыграть никакой роли. К тому же этот перевод не состоялся.
- Наш разговор носит предварительный характер, - сказал Лапин, - возможно, будет создана более широкая и компетентная комиссия.
- Очередная проверочка, - засмеялся Миронов.
4
Когда Лиля привела Сонечку из детсада, накормила и уложила спать, было уже девять - ночь для человека, которому вставать в шесть часов утра.
Но Лиля не хотела спать. Она погасила свет и прошла к Фаине, оставив двери полуоткрытыми, - Фаина жила на той же площадке. Они вместе работали на стройке и квартиры попросили рядом. В завкоме поморщились, но квартиры дали. Только предупредили, чтобы жили тихо.
Фаина чистила селедку-черноспинку, большую, жирную, копченую.
- Так селедочки захотелось, так захотелось, - Фаина жмурила толстое, обветренное, но все еще красивое лицо с узкими и горячими глазами, - я как этот залом увидала - задрожала вся, ей-богу! То одну возьму, то другую. Мне уж продавец говорит: "Ты что, тетка, корову выбираешь?"
Они начали готовить селедку с неторопливым энтузиазмом одиноких женщин, не привыкших тратить на еду ни времени, ни денег - получали на заводе бесплатное питание, - и теперь наслаждались хлопотами, которые придавали домашность их холостому жилью, коротали вечера одни, без мужчин, без шума и галдежа.
- Первая рыба - селедка, - Фаина крошила лук, морщилась и отворачивала голову, - и самая дешевая. Балыки, осетрины ни в какое сравнение.
Они перешли из кухни в комнату, накрыли стол.
- Сообразим, что ли? - Фаина покосилась на Лилю. - Закуска пропадает. - И крикнула вдогонку: - Лизавета! Много не неси, так только, для аппетиту.
Пила она маленькими глотками, держала рюмку двумя пальцами, брезгливо, точно это насекомое, которое надо стряхнуть с руки. Зато с аппетитом ела селедку, обсасывала жирную шкурку.
- Надоели в столовой белки эти да калории, душа не принимает. А селедка - лучше нет закуски. И отец твой любил.
- Папа пил?
- Не скажу, чтобы пил, но выпивал. И поругает человека, и выпьет с ним, когда надо. Все поставит по-своему, а человека ни вот на столечко не обидит. - Фаина показала кончик широкого ногтя. - Каленый был мужик. Механизация - лопата, транспорт - тачка. А ты давай: начальник строительства! Начнут, бывало, полоскать и на собрании, и на бюро, и в горкоме. А он ничего, будто так и надо. Не боялись тогда критики. А взять того же Коршунова, приедет в цех, с людьми не разговаривает, презирает. Обидно ему, конечно, из Москвы сюда запятили. А почему? Дела не делал и здесь дела не делает. А твой отец и делал и спрашивал крепко, а любили его.
- И убили.
Фаина пожала плечом:
- Такая веялка! Брали самых, можно сказать, кто дело начинал. Такого страху напустили. Ангелюк, паразит, Соловками меня пугал, в Соловки, говорит, поедешь. Как же! Воспитываю дочь врагов народа. А я ему: "Все равно, говорю, где землю копать, хоть здесь, хоть на Соловках". Я тогда на котловане землекопом работала.
Фаина раскраснелась, глазки ее весело блестели, стали совсем узенькими и добрыми. Лиля, наоборот, хмурилась. Вино веселило ее только в шумной компании.
Она вспомнила, как пришла первый раз в отдел кадров… Ангелюк стоял, упираясь коленом в стул, читал ее анкету, которую знал, наверно, наизусть.
- За что арестован ваш отец?
- Не знаю.
- На сколько осужден?
- Не знаю.
- Мать?
- На десять лет.
- Кончила срок… Где она?
- В Александрове.
- Имеет минус?
- Да.
Девицы, сотрудницы отдела кадров, пригнулись к столам, затаили дыхание - бывали с Лилей в клубе, на танцах, и не знали, что она такая.
- Ах, ваша фамилия Кузнецова, - как бы начиная о чем-то догадываться, сказал Ангелюк.
Не следовало говорить ему, где живет мама. Он может написать туда, снова начнутся мамины мучения. Зачем она сказала? Ведь могла ответить, что не знает.
- Кузнецов, - Ангелюк сделал вид, будто догадался наконец, в чем дело, - тот самый Кузнецов, который был здесь когда-то начальником строительства?
- Да, был.
- Как же вы не знаете, за что арестован Кузнецов? Он арестован как враг народа. Как враг народа, - повторил Ангелюк, - а вы умолчали, скрыли.
- Я написала: родители арестованы в тридцать седьмом году.
- Арестованы, - подхватил Ангелюк, - а за что? Скрыли! Все знают, а вы не знаете? Родная дочь! Скрыли! Нехорошо! Неискренне!
Так стыдил он Лилю. Да и что от такой ожидать? Озлоблена. И всегда будет озлоблена.
- Вы понимаете, на какой завод хотите поступить?
Лиля молчала.
- Здесь работают только проверенные люди. А вы скрыли. Плохо! - Ангелюк закрыл папку. - Придете завтра за документами…
Фаина убирала со стола. Сколько бы ни выпила, никогда не оставляла стол неубранным.
Лиля сидела, подперев щеки кулаками. Она отчетливо помнила: Колчин приходил к ним в барак, смотрел на нее, на маленькую. В войну приносил продукты. После войны пытался устроить ее на завод. И все же всегда был непонятен ей и неудобен. И говорить о нем не хотелось. И Фаина о нем не говорила. А если и говорила, то нехотя - не говорила, отговаривалась: мало ли людей помирают, все помирают, царствие им небесное, на всех ни слез, ни горя не хватит.
Но Лиля видела: что-то сильно задело Фаину в этой смерти, и раз уж зашла об этом речь, Лиля не даст ей отговориться.
- Почему Колчин отравился?
Фаина разбирала постель. Лиля видела ее толстую, широкую, непробиваемую спину.
- А кто его знает, всегда был чокнутый.
- Почему он у меня взял пробирку, потом в больницу вызывал?
- Мог и у другого взять, мог и другого вызвать.
- Ведь он бывал у нас.
- Когда это?
- Когда в бараке жили.
- В ба-ра-ке. Бывал. Мало кто бывал. Все старые работники бывали. Сколько нас осталось, старых работников?
- Ведь это серьезно. Разве ты не понимаешь?
- Все понимаю, - насмешливо протянула Фаина, - только о чем говорить? Помер - о чем говорить-то? Как дознаешься? Человек родится - кричит, помирает - молчит. Отчего да почему. Взял да и помер. Лег, вздохнул, да и ножки протянул.
- А зачем меня к нему посылала на завод устраиваться?
Толстое лицо Фаины изобразило искреннее удивление.
- Забыла, в какое время жили? Тут к кому хочешь пошлешь. Я тебя и так и этак. Спасибо, Миронов Володя помог.
- Думаешь, я ничего не помню? Все помню. И как приходил, и как талоны тебе давал. Что-то за этим есть? Знаешь, только говорить не хочешь.
- Никто ничего не знает, - вздохнула Фаина, - без вас судили. И никакие бы свидетели не помогли, ни за, ни против. Думаешь, одну тебя гоняли? Этого Колчина трепали еще почище тебя.
- Как ты его защищаешь! Из-за него теперь Володю мучают. Что ему Володя плохого сделал? Володя всю свою жизнь отдал заводу.
- Ты откуда знаешь?
- Знаю. Своими глазами материал видела.
С подушкой в руках Фаина обернулась к ней:
- Где?
- Видела.
- Во сне ты видела, - пробормотала Фаина, отворачиваясь.
- У Лапина. Он приезжал дело расследовать.
Фаина снова обернулась:
- Где ты видела Лапина?
- В гостинице.
- В номера ходила?
- Ходила насчет Володи узнать.
- Зачем ходила - спрашивать не буду. Узнать хотела, в гостиницу побежала, нашла у кого! Да хоть бы и сказал тебе какое дело? Ты кто Володе? В семнадцать не сумела взять, так уж теперь не думай, не мечтай…. Грешат, понимаешь, а потом Христа себе придумывают.
- Чем ты меня попрекаешь?
- Про то и говорю, - вдруг примирительно сказала Фаина, - жили как умели, и некого стыдиться. - Oна села, положила на стол полные белые руки. - Миронов - человек, ничего не скажу. Только ведь кем стал - рукой не достанешь. И что сломано, того не склеишь.
- Что ты понимаешь? - грустно сказала Лиля.
- Все понимаю. Боишься одна жизнь доживать - не бойся! Ты за него переживаешь, а он не интересуется. Выбрось из головы. А теперь спать давай, я тебя завтра за ноги тащить не буду.