Мать возненавидела Клавдию, как лютого врага. Но Егор от своего не отступился. Венчаться без согласия матери не стал, а ночевал дома редко. Клавдия родила девчонку и Даша тайком от матери бегала нянчиться с золотушной белоголовой Машенькой.
Теперь, когда Даша заневестилась, у матери опять воспрянули мечты о нехитром деревенском богатстве. Тяжелый недуг одолел Варвару, силы ее таяли, как свеча перед иконой, неодолимый кашель сотрясал тощее тело. Казалось, только и держала в жизни сладостная задумка выдать дочь за парня с крепким хозяйством и расчетливым умом. Единственный сын Антона Карпова, коренастый краснощекий Федька во сне и наяву мерещился ей зятем. На последние гроши справила Варвара дочери новое пальто, купила полушалок с кистями и с розами. И все жужжала в уши про Карповых, про их достаток и добрый нрав.
Даша жалела мать, но Федька Карпов был ей немил. Молча слушала она намеки на Федькину симпатию к ней, боялась сокрушить нестойкое здоровье матери прямыми словами. Собираясь на свиданье к Василию, маялась укорами совести. Но не было у Даши над собою власти, какая-то непостижимая сила влекла ее к Василию, будто в нем одном крылась для нее вся радость жизни. И уходила Даша тайком на свиданья к милому, стояла с ним на морозе, прикрытая полами его полушубка, слушала, приткнувшись ухом к жесткому пиджаку, удары его сердца.
- Любушка моя желанная, - шептал Василий.
И поцелуями согревал захолодевшие на ветру Дашины губы.
***
Мать узнала о Дашиных встречах с Василием на масленице.
День выдался солнечный и морозный, золотые искры сверкали на снегу, визг, хохот разносился по всей деревне с крутого откоса над Плавой. На розвальни, с которых ради праздника сняли оглобли, тесно усаживались парни и девки, и сани лихо катились под гору. Сколько раз скатились, столько раз оказался Василий позади Даши, и так крепко обхватывал ее при этом сильными руками, будто хотел удержать на всю жизнь. Когда, свернув с укатанной дорожки, ударились сани о притаившийся в снегу пенек, Василий вместе с Дашей, не расцепив рук, отлетел в сугроб. Даша первая вскочила, стала отряхивать шубейку, поправлять на голове сбившийся полушалок, а он все сидел на снегу, без шапки, с упавшими на лоб русыми волосами, жаркими глазами глядел на нее и смеялся, показывая широкие белые зубы.
Воротившись в сумерки домой, озябшая, голодная и счастливая, Даша звякнула заслонкой печи, и вдруг, будто разбуженный этим звуком, послышался хрипловатый, гневный голос матери.
- Ты с кем это сегодня в обнимку на санях каталась? А? Говори!
- Там все катались, - сказала Даша.
- А по вечерам за околицу тоже все бегают? "К Маруське пойду!" Знаю я теперь твою "Маруську"! Не перестанешь с ним хороводиться - косы вырву!
- Не зудила бы ты девку, Варя, - вмешалась, свесив голову с печи, бабка Аксинья. - Парень-то и пригожий и работящий...
Но мать только пуще взвилась от ее уговоров.
- Работящий! Пригожий! Ни кола, ни двора у этого пригожего, у чужой старухи на лавке приткнулся. Да еще в колхоз записался.
- Не он один в колхоз вступил, - сказала Даша. - Уж полдеревни, поди-ка... И Егор...
Напомнив про Егора, Даша тут же поняла, что допустила промашку. Да сказанного слова за деньги не воротишь.
- Не смей мне про Егора поминать! - в бешенстве закричала мать. - В могилу он меня загонит с беспутной этой бабой да с колхозом... Ты умных людей слушай. Чего Антон Карпов про колхоз говорит?
"Иван Хомутов не дурее твоего Антона", - подумала Даша, но вслух возражать матери не решилась.
Всю зиму в Леоновке бурлили собрания. Иван Хомутов, воротившийся хромым с гражданской войны, на собраниях кричал про светлую жизнь. Антон Карпов, дымя самосадом, бубнил мужикам: "Раз светлая - так, надо полагать, что совсем без ночей. Спать по ночам Советская власть отменит, а придется горбатиться на этот самый колхоз цельные сутки".
Мать тяжело раскашлялась, схватилась руками за грудь. Худая, согнутая, вздрагивающая от кашля, в полумраке избы она выглядела жалкой и страшной. Бабка Аксинья проворно слезла с печи, принялась раздувать задремавшие угольки, греть молоко.
- Комсомолец он, - угомонив кашель, горестно проговорила мать. - Говори: комсомолец?
- Комсомолец, - тихо сказала Даша.
- Комсомольцы невенчанные живут. Егорка без венца со своей нищенкой спутался, и ты туда же? За что мне наказанье это? Господи, за что?
Варвара рыдала, уткнув лицо в подушку.
- Не плачь, мама, - сказала Даша. - Не оплакивай ты мое счастье. Люблю я Васю.
- Не смей! - вскричала мать, вскинув голову. - Не смей об нем думать. Я тебя родила, я твою судьбу по-хорошему слажу. Не перечь ты мне только... Забудь об этом беспортошном!
Даша вся сжалась от охватившего ее отчаянья, от жалости к матери и к себе. С трудом ворочая занемевшим языком, она все-таки сказала свое:
- Милей Васи мне никто не будет.
- А-а, - застонала мать.
Опираясь на руки, медленно встала с постели, пошатываясь, двинулась к Даше.
- Нету тебе моего благословения, - говорила она угрожающе. - Поперек моей воли сделаешь - не будет тебе радости.
- Варя! - сурово окликнула ее бабка Аксинья и схватила за руку. - Не накликай ты на нее зла. Беды, как репьи, сами прицепятся. А светлый час поберечь надо. Полюбила Василия - пускай любит. Ну и какая беда, что беспортошный? Портки нажить можно, было бы на кого натягивать. И ты не царевной замуж выходила...
- Не допущу, чтоб без венца... - хрипела Варвара.
- Други порядки, други и повадки, - продолжала бабка Аксинья примиряюще.
- Не допущу! - собрав силы, крикнула Варвара. - Не...
Что-то забулькало у Варвары в горле, она пошатнулась и стала оседать. Бабка Аксинья и Даша подхватили ее под руки, но не могли удержать. Варвара опустилась на пол, запрокинула голову. Изо рта струей била кровь.
С этого дня Варвара уж не подымалась с постели. Умерла она на третий день пасхи. На улице играла гармонь, девки визгливыми голосами орали частушки. Бабка Аксинья тихо всхлипывала над покойницей.
- Бессчастная ты моя...
В гробу мать выглядела неприступно-суровой. Даше казалось, что вот-вот разомкнутся ее тонкие посинелые губы, и снова прозвучат жестокие слова: "Поперек моей воли сделаешь - не будет тебе радости". Мать умерла, а власть ее над Дашей осталась.
Вскоре после похорон Егор зарегистрировался с Клавдией в сельсовете и привел ее с Машей в свой дом. Клавдия сразу поставила себя главной хозяйкой. Была она непомерно скупа и жадна, над каждой ложкой молока тряслась, хлеб норовила резать тонкими ломтиками. Бабка Аксинья как-то в сердцах сказала Даше: "Клашка пролитую каплю с полу языком слизнет, из навоза зернышко выковырнет".
Егор, перед матерью проявивший непокорство, Клавдию во всем слушался. Ее мыслями думал, ее словами говорил: "Крошки не пожалеешь - и ломтя не сбережешь!" Клавдия была годами старше Егора, ростом выше, волей крепче. Статная, чернобровая, собой видная. Спали они в горнице, на кровати, по ночам Даша иной раз слышала жаркий шепот и приглушенный смех Клавдии. Знать, на ласки была она не так сквалыжна, как на хлеб.
Василий подсылал к Даше замужнюю соседку, просил через нее, чтоб вышла к большой раките над Плавой. Старая ракита изогнулась кочергой, устроив у корневища нечто вроде скамейки для влюбленных, а ветвями нависла над водой.
- Каждый вечер до полночи ждет тебя под ракитой, - говорила соседка, лукаво прикрывая рот концом платка. - Иссох по тебе парень-то...
- Скажи, что не выйду я, - отвечала Даша. - Не до забав мне. Маманина постель не остыла, а я на свиданку побегу.
Правда ли, нет ли, что ждал ее Василий под ракитой, - не знала Даша. Вдруг померкла, подернулась печалью ее любовь. Мать тенью вставала между нею и Василием, и страшилась Даша через ту тень перешагнуть.
Однажды в дождливый день Василий пришел сам. Сапоги в грязи, кепка насквозь мокрая, волосы прилипли ко лбу. Стянул кепку, скомкал в кулаке:
- Даша...
Егора с Клавдией не было дома, ушли в поле поглядеть землю, готовились сеять. Бабка Аксинья пряла в углу, Маша сидела на полу, раскинув кривые ножки, тискала котенка.
- Зачем пришел, Вася? Не хочу я с тобой видеться. Не будет у нас ничего... Мать того не хотела...
- Мать из гроба не укажет нам, как жить. Самим решать...
- Беду с весельем в одни оглобли не впряжешь, - сказала бабка Аксинья, продолжая мерным покачиванием ступни крутить прялку. - Пополам мы с Дашей горе делим, да и половинки велики.
- Понимаю я, - примостившись у порога на лавке, кивнул Василий. - Жалею тетку Варвару. Не любила она меня, но не от зла. Туман у ней был в голове от пережитков. Достаток уважала, старыми обычаями жила.
- Молчи! - крикнула Даша. - Не суди ее. Может, она больше нас понимала. А мы все перечили, и Егор, и я... В могилу ее свели. Не хочу я... Не стану я вперекор ей с тобой встречаться. Не ходи ты ко мне, Вася. И не зови никуда - не пойду. Не будет нам утехи в жизни, коли она того не хотела.
- Одумайся, Даша! - с укором проговорил Василий. - Давно ли говорила, что люб я тебе.
- Что говорила, все забудь. В другом поле ищи свою долю...
- Не забижай ты парня, Даша, - вмешалась бабка Аксинья. - Огонь перегорит, боль переболит. Кого гонишь, об том тосковать станешь.
- Не стану, - отрешенно глядя прямо перед собою на огромную, обшарпанную и в черных пятнах от копоти печь, сказала Даша.
- Что ж, коли так... Простите на глупости, не судите на простоте, - вставая, проговорил Василий. -Не стану боле докучать тебе, Даша. Добра желаю. Прощайте.
Слегка пригнувшись перед низкой притолокой двери, Василий вышел из избы.