Науму по силам была такая работа. А Ольга вся напружинилась, подымая лопату, работала торопливо, но не сноровисто, и все старалась побольше, сколько уместится, захватывать земли и одновременно с Наумом опрокидывать лопату над коробом. Даша видела, как ей тяжело. Стоя на краю котлована с пустыми руками, Даша словно бы чувствовала тяжесть Ольгиной лопаты.
- Дашка! - послышалось сзади.
Она оглянулась и увидала подавальщицу из столовки.
- Куда ты ушла? Маруська ругается...
В обед Маруська велела Даше встать с ложками. Была в столовой такая легкая работа - выдавать и собирать ложки. Становишься у дверей и каждому входящему даешь чистую ложку. А кто выходит - проследи, чтоб кинул ложку в таз, не унес с собой.
Легкая работа и веселая. Молодой парень редко так просто возьмет ложку да пройдет, больше - с шутками да прибаутками.
- Что ж простую ложку дала? Я привык обедать серебряной.
- Ложка не кошка, и простая рта не оцарапает, - отшучивалась Даша.
Приезжие деревенские мужики проходили степенно, молча, с покрасневшими от ветра лицами, с заиндевевшими усами, с белым снежным налетом на валенках - не брал веник въевшуюся в войлок снежную пыль. У Даши ноги стыли от холода, тянувшего из дверей, ей казалось, что очень давно стоит она с этими ложками, а мимо все идут и идут строители с покрасневшими, обветренными руками.
И вдруг что-то случилось. Даша подала ложку, и человек взял, но не прошел в столовую, а стоял на месте, будто чего-то ждал. Даша видела его черные самодельной катки валенки и старые резиновые калоши поверх этих валенок, и серые полосатые брюки. У правого валенка бок был рыжий - видно, положил его хозяин на горячий припечек, сжег. У Василия вот так же обгорел валенок, как раз перед масленицей. И вдруг увидала Даша гору, с которой катались на санях и коровьих шкурах, и замерзшую Плаву внизу, и ракиты на берегу с белыми, обросшими снегом ветками, и холодный ветер с силой ударил ей в лицо. В один миг представила все Даша, по-прежнему глядя вниз, на черные валенки с этим рыжим пятном.
- Проходи, чего встал! - кричали на Василия.
- Примерз, что ли?,
Его уже обходили и сами, не дожидаясь Даши, брали из таза ложки. И тогда наконец Даша со страхом и неудержимой радостью медленно подняла голову.
- Даша, - тихо сказал он, так тихо, что никто, пожалуй, не услышал, кроме нее.
Он одно только это слово произнес, но глазами сказал Даше больше того. И поняла Даша, что ни на один день не забывал ее Василий, неизвестно, что у них там вышло с учительницей, может, ничего не было, а может, даже женился он на ней с досады на Дашу, но что бы ни было - а Дашу не забыл. Не мог забыть. И не сможет.
Любопытные зеваки окружили их полукольцом. Вон Дора с Аленой стоят, и гармонист Михаил Кочергин, и еще какие-то люди. Совестно сделалось Даше. Она посуровела лицом, сказала Василию:
- Ты иди, поешь. После поговорим.
Он кивнул и медленно прошел в обеденный зал, а сам на ходу оглядывался, будто боялся, что Даша вот-вот исчезнет.
4
Вечером Василий пришел к Даше в гости. Маруська мигом слетала к шинкарке и принесла спирту. Шинкарки в Серебровске самогон не гнали, а торговали краденым спиртом, со спиртзавода. Спиртзавод сейчас расширяли - из спирта, говорили, и будут потом делать каучук. А пока делали водку, и кто умел, наживался при ловком случае.
Вскоре большая сковорода картошки, хлеб - горкой на тарелке, без нормы, две бутылки разведенного спирту, одна - подкрашенная вареньем, стояли в горнице на столе. У Василия сыскался кусок свиного соленого сала. Хозяйку пригласили. Словом - пир.
- Ну, будь здоров на сто годов, Вася, - сказала Маруська, поднимая рюмку.
Надо бы Даше здравицу-то сказать, но Маруська вперед выскочила.
Даша давно не пила. Маруська хоть и подкрасила спирт, но развела крепко. Блаженный туман застилал Даше глаза, она глядела сбоку на сидевшего рядом Василия, слышала его знакомый басовитый голос и едва понимала, о чем он говорит.
...- Продали в Сосновске поросят - тут на площади собрание. Парень ваш, этакий рослый да голосистый, на телегу влез. "Прорыв, кричит, на стройке. Помогайте!" Я было хотел у Хомутова спроситься, не поехать ли, мол. А он сам. "Поезжай", - говорит.
- Кабы не продавал поросят, и с Дашкой не повидался бы, - заметила Маруська.
- Жених, что ли? - хрипловато и неприязненно спросила Ксения.
- Любовь у них, - объяснила Маруська, - давно уж.
- Кто в любви тешится, а кто горе моет, - с горьким вздохом заметила Ксения. - Муж помер. Сынка крохотного скарлатина съела. Возле них живу, тут они оба, на этом кладбище захоронены, рядом лежат.
- Кладбищу - конец, - сказала Маруська. - Вчера в котловане гроб откопали. Придется тебе в другое место кочевать, да и покойникам твоим тоже.
- И мертвым нету покою, - сокрушенно проговорила Ксения. - Что творится, что творится... Как господь терпит...
- Погоди, Ксения, - оборвала ее Маруська. - Дай с земляком наговориться. - И обернулась к Василию: - Ну, как там, в Леоновке? Цветет колхоз?
- Цветет не цветет, а назад повороту не будет, - твердо проговорил Василий.
- А чего, мерещится кому обратный поворот?
- Многим мерещится, - сказал Василий. - Митрохинский племянник Сидорка молотилку облил керосином да поджег.
- Поймали? - спросила Даша.
- Тут же и поймали. Сидорка со связанными руками шел, а все орал: "Ни мне, ни вам пускай не достанется. Ни мне, ни вам..."
- Упрямый-то, - сказала Маруська.
Даша смотрела на Василия, на широкие его плечи, обтянутые сатиновой косовороткой, на волосы его темно-русые, копной павшие на лоб, на большие грубые руки. Одного ей хотелось - остаться с Василием с глазу на глаз.
Умная Маруська все понимала.
- Оставайся, оставайся со своим, дролей, а мы в кино пойдем, - объявила она, глядя на Дашу. - Пойдем, Ксения, в кино? Я билеты покупаю на свои деньги. Гуляю на радостях, что земляка увидела.
А сама подмигнула Даше за спиной. И пальцем поманила ее в кухню.
- Хочешь, - шепнула ей, - мы с Ксенией в барак ночевать уйдем? Хочешь?
- На что в барак-то?
- Аль по миленку не соскучилась? - нахально улыбаясь, спросила Маруська... - Не бойся, из беды Ксения выручит.
- Вот ты про что... - Даша отвернулась от Маруськи.
- Твое дело, - сказала Маруська.
Они с Ксенией споро собрались и ушли. Даша заперла дверь на крючок - хозяйка опасалась воров, велела запираться. На пути к горнице Даше преградил дорогу Василий, обхватил Дашу сильными ручищами, стиснул так, что дыхание перехватило:
- Злой я на тебя, Дашка.
Даша не успела спросить, за что злой. Прижался Василий губами к ее губам, целовал долго, жадно, как в Леоновке.
- Пусти, Вася, хватит, - отстранилась наконец Даша, упершись обеими руками в его грудь.
- Думал, не увижу больше тебя вовеки, - заговорил Василий, проведя широкой ладонью по мягким Дашиным волосам.
- И горевал, и злобился, и уж не знаю чего... Как очумелый ходил, ей-богу. Сперва-то чуть было не кинулся на станцию тебя догонять. Бабка Аксинья сказала мне, куда ты поехала. А после одумался, сам себя за руки схватил. Раз, думаю, уехала, значит, не нужен я ей. Да и сама ты мне сказала: отстань, мол...
- Больно легко отстал, - с укором заметила Даша.
- Силком в сердце не влезешь...
- Об матери я горевала. Не знала, куда кинуться.
- Я за это время, Даша, книг много прочитал. И вижу по жизни и по книгам тоже: каждому человеку большой мир даден.
- Мир-то большой, да что в том проку, коли сапоги тесны? Всяк на земле теплый угол ищет. Сам об себе не подумаешь - никто не спохватится. Вот и тыкаются люди. На стройку на эту - что, от хорошей жизни сбежались? В бараках живут, ни помыться, ни постираться, бани и то нет до сей поры. Думаешь, заработки завидные? Которые с лошадями, те зарабатывают. Землекопы тоже. А бабы - им едва на еду хватает, никакой обновы справить не могут, что было, и то износили. Ладно, Маруська меня пристроила на хорошее место, а то бы тоже...
- Поглядел я на твою работу. Сурьезная работа: ложки выдавать.
-Я бы тебе сегодня ложки-то не дала, так ты бы не наелся. Ты коришь, а другие спасибо говорят.
- Красивая ты... - прервав спор, проговорил Василий.
- Раньше не разглядел? - улыбнулась Даша.
- Разглядел...
Даша и впрямь хороша была сейчас, радостно взволнованная встречей с Василием. В скудном свете керосиновой лампочки лицо ее казалось белым и нежным, смоляно чернели круто изогнутые брови, влажно блестели мелкие ровные зубы. Продолговатые светло-карие глаза глядели смело и открыто, над чистым лбом пушились легкие кудерьки.
- В партию я надумал вступать, Даша, - сказал Василий, вынимая из кармана кисет.
- В партию... Тяжело партейным, Вася. На стройке самая тяжкая им работа, самый первый спрос.
- Знаю про то. - Пальцы Василия замерли на полускрученной цигарке. - Новую жизнь не просто строить. И на стройке тяжко. И в колхозе. Да никто за нас тяготы эти не осилит. Самим придется.
- А как одолеем - станет ли легче?
- Станет, Даша! Мы и в первый колхозный год такой урожай сняли, какого поодиночке не выращивали. А кабы дружней работали, не припозднились с севом - больше б собрали зерна. Меня Хомутов на курсы трактористов обещает послать. Поработай, говорит, еще годок бригадиром, а там учись. Тянет меня к машинам. Умная машина - трактор...
Василий довертел цигарку, закурил. Резкий запах самосада поплыл над столом.
- Заберу я тебя отсюда, Даша, назад, в Леоновку. Дом поставим - колхоз поможет поставить дом. Хозяйство заведем. Нельзя нам врозь жить.