- Жил небось, - вдруг припомнив ночь, когда стояла под окошком Народного дома, жестко проговорила Даша. - Учительницу обнимал.
- Так ведь то на сцене... Какую мы пьесу сыграли. Даша! "Бедность - не порок". Сначала все маленькие играли, а после - эту. За двадцать верст люди приезжали глядеть.
- Тебе со мной скучно стало. Я почуяла. Ты мало что на сцене играл, и домой провожал учительницу. Я все знаю.
Василий молчал, только протянул руку к лампочке и прикрутил фитилек.
- Не крути, потухнет. Она ученая. А мужик и ученой нужен. Нарочно она тебя сценой завлекла. Книжки давала нарочно. Женить на себе захотела, вот и...
- Не смей! - Василий хватил кулаком по столешнице. - Не говори об ней худых слов.
- Значит, правда, коли озлился ты, - вскакивая из-за стола, крикнула Даша.
- Чистой души человек Лидия Николаевна, - притормозив в себе гнев, проговорил Василий. - Не допущу об ней худого слова.
- Вот и женился бы на ней, коли за нее кулак об стол готов разбить.
- Давно бы женился, - сказал Василий, - кабы тебя, дуру, не любил.
Об учительнице Василий сказал красивыми словами: чистой души человек. А Дашу дурой обозвал. Дурой обозвал и в любви признался. Не успела она сообразить - радоваться ли, сердиться ли на такое объяснение. Маруська помешала. Пронзительный ее смех послышался под окошком.
- Рано они, - с досадой проговорила Даша и пошла открывать.
- Билетов не достали, - сказала Маруська. - Народу - тьма. Картина, говорят, интересная. Про любовь. Без картины не разберутся, что она такая за любовь.
- Пойдем погуляем, - позвал Василий Дашу.
- Метель на улице, - сказала Маруська, стряхивая с нарядного платка снег.
- Авось не заметет, - усмехнулся Василий.
- Поздно, - сказала Даша. - Завтра подыматься чем свет.
- Проспишь свое счастье, - пригрозила Маруська.
- Не пойдешь?
- Не пойду.
- Ну, гляди... Снов вам хороших...
Василий как попало нахлобучил шапку, в незастегнутом полушубке поспешно толкнул дверь. Расходившийся ветер швырнул в дом пригоршню снега.
Тоскливо стучалась в окошко белой лапой метель. Плакала, заблудившись. Улетела-умчалась в порыве буйства с родных полей, а теперь искала и не могла найти обратной дороги. И стучалась в окошки. И ждала, что кто-то укажет ей путь. Злилась, крутыми вихрями завивала снега. Заметала на стройке котлованы. Гребла по дорогам сыпучие сугробы. Выла печально в ночном мраке...
Маруська громко сопела во сне.
Часы тикали.
Метель за окошком то забирала в голос, то стихала.
Не спалось Даше.
Поеду я с ним. А где жить будем? Как в песне поется: ни кола, ни двора. У чужой старухи ютиться? Жениться хочешь, так дом поставь. В партию вступаешь, так пускай тебе партия жить поможет. Куда ж ты меня зовешь?
Часы у хозяйки старые, с хриплым боем. Одиннадцать пробило.
Уедет да забудет. На учительнице женится. И останусь одна. Одна - не одна, а другого такого нету на свете. Горестно мне без него. Горестно мне без тебя, Вася. Забери меня. Согласна я. В Леоновку так в Леоновку. Пускай у чужих людей. Лишь бы с тобой...
Метель все билась в окно, все гудела и подвывала И вдруг почудился Даше среди печальных метельных напевов санный скрип. Вправду ли ехал кто мимо или от холода. Словно пробился-таки сквозь двойные стекла зимний вихрь. Что, если уехал Василий? Что, если метнулся в горькой обиде прочь от Даши, как она - тогда, весной, бежала от него?
В черном мраке скрипит под полозьями снег.
С черными думами уезжает Василий из Серебровска.
Господи! Да неужто уехал?
Даша вскочила с постели, сунула ноги в валенки, торопливо, не попадая в рукава, принялась натягивать платье. Не может быть! Не может быть, чтобы уехал. Побегу к нему. Найду его. Догоню...
- Куда ты?
Маруська проснулась.
- Надо... Пойду...
- Чулки надень, сумасшедшая!
Не ответила Даша. Не надела чулки. С голыми коленками, на ходу заправляя под пальто концы вязаного платка, пырнула в метельную мглу.
- У-у-у!..
Наперерез колючему ветру бежала Даша по дороге. Мимо кладбища. Через пустырь. По мертвой безлюдной улице между заборами, за которыми притаились в садах спящие домишки.
Мороз горячил щеки, щипал за голые коленки. Ветер метал в лицо острые, как соль, горсти снега. Тонким скрипом отдавались в ночи Дашины шаги - словно повизгивал брошенный щенок.
Вот и церковь темнеет на площади, врезавшись в небо своими круглыми куполами. Ни единого огонька не светится. Спят все. Даша остановилась, прижав руки к груди, перевела дыхание. "Как же я, - подумала, - среди ночи ворвусь, перебудоражу людей. Спят ведь..."
Она оглянулась назад, точно примериваясь, не повернуть ли ей в обратный путь. Неприветной показалась пустынная темная улица. "Узнать надо", - решила Даша. Быстро подошла к церкви, рванула дверь.
Дверь оказалась незапертой. Она протяжно заскрипела, и Даша испугалась, что все сейчас проснутся, всполошатся: "Кто тут? Что надо?" Но тихо было в церкви. Тихо, темно и холодно. Только дыханье людей сливалось в один густой непрерывный шорох.
Сквозь узкие прорези окон проникал слабый свет, и Даша видела длинный умывальник, бочку с водой, столы... А у стен сплошной черной массой тянулись нары, и на них спали грабари.
- Вася, - тихо позвала Даша. - И еще: - Вася!
Почему-то казалось ей, что он - он один - проснется на ее зов, а остальные как спали, так и будут спать. Но никто не отозвался. "Уехал! - подумала Даша с горечью. - Так я и знала, уехал..."
- Василий! - громко, уже не думая о других, крикнула Даша.
Кто-то сел на постели близко от нее.
- Иди ко мне, на что тебе Василий, я лучше...
Даша шарахнулась в сторону, задела ногой какой-то предмет, бутылку, кажется, загремело в ночи, на нарах заворочались.
- Кто тут?
- Баба, что ли?
Даша кинулась к двери. Остановилась. В последний раз с отчаяньем в голосе позвала:
- Вася! Костромин!
- Даша! - откуда-то из глубины гулко прозвучал знакомый голос. - Ты?
- Я...
***
...Каурый - не больно лихой рысак, но и не заморыш, бежит в меру, снег летит из-под его копыт на Дашу и Василия, ветер бьет в лицо. Весело им мчаться по степи, по серому от ночного мрака снегу, под фиолетовым небом, на котором те же звезды, что видны из Леоновки.
Завтра уезжает Василий. А Даша остается. Как договорились - до лета.
Ловко угнездившись в сене, Василий в одной руке держит вожжи, а другой обнимает Дашу.
- Но, Каурый, не ленись...
Даша прижимается щекой к холодному полушубку Василия. Тихо вздыхает:
- Тосковать буду о тебе.
- Сама того хочешь, - с упреком говорит Василий.
- Я как лучше хочу.
Жалела Даша бросить выгодную работу. Своим хозяйством жить - деньги нужны. Если не тратить на пустяки, на корову скопишь за полгода. Договорились с Василием, что останется Даша на стройке до лета. А Василий за это время дом поставит. Чтоб свадьбу справить в своем дому и скотину завести.
Глухо бьют копыта о заснеженную мерзлую землю. Где-то далеко позади светится огнями стройка. А впереди вольно до самого неба расстилается степь, ни конца ей, ни края, простор на земле и в сердце простор, счастьем полнится душа, кажется - и молодость и любовь будет вечной, как земля, как жизнь.
Часто бьют копыта, скрипят полозья, мчатся сани, дороге нет конца... Но притомился Каурый. Не его дело по степи носиться. Землю пахать привык. Хлеб возить. Дрова из лесу. И стройки не испугался. В один конец - с грузом, в другой - с порожними санями. А попусту бегать в степи не привык.
Василий понял молчаливый протест Каурого, завернул в обратный путь. Теперь позади и по бокам стелилась степь, а впереди не было простору, впереди стройка громоздилась корпусами и бараками, светилась огнями.
Шагом шел Каурый. Чуял: торопиться некуда. Не погонял его хозяин. И вожжи не держал в руках - привязал к передку саней. Обнимал Дашу, целовал в холодные щеки, в мягкие губы. Думал, чудак, что можно зараз на полгода вперед нацеловаться...
5
Видно, черт подслушал Дашины задумки насчет того, чтобы скопить денег, работая в столовке. Недели не прошло после отъезда Василия - Даша насмерть рассорилась с Маруськой. Прикусить бы вовремя язык, смолчать - так нет! Не смолчала...
Ольга Кольцова потеряла карточки. Выдавали их вместе с зарплатой на две недели, и деньги тут же вычитали из заработка. Два дня всего прошло после получки. Дора расстроилась, подошла к Ольге, принялась сама обыскивать ее карманы. Сама проверяла, а сама ворчала:
- Растеряха ты несчастная...
Ольга стояла бледная, в серых глазах застыли виноватость и испуг.
Девчата встали в очередь за обедом, а Дора направилась в кухню, попросила позвать Марусю Игнатову. Даша как раз посуду мыла рядом с дверью, все видела и слышала. Как Дора рассказала про Ольгину беду. Как Маруська сказала ей: "А чего я могу исделать? Я ничего не могу исделать. Пускай сама выпутывается".
Даша оставила свою посуду, пошла к Маруське - та как раз переворачивала на большой сковороде итээровские котлеты.
- Маруся, ты ведь можешь давать Ольге обеды без карточки, - сказала Даша.
- Не дам! - буркнула Маруська. - Это незаконно, меня с работы снимут, если я буду без карточек отпускать.
- А за то, что на базаре крупу продаешь, тебя не снимут с работы?
- Ну, змея, - задохнулась Маруська. - Червяка искала, да змею откопала.
На работе Маруська больше ни слова не сказала Даше. И взглядом обходила. А дома налетела, как коршун.