- В каждой больнице должен быть хоть один психиатр, - сказал невропатолог Парамошин.
- Слишком много сумасшедших среди нормальных? - предположила Маша. - Поэтому?
- Нет, по иной причине… Всегда должен быть кто-то влюбленный по-сумасшедшему! Правда, меня "психиатрша" не наградила умом, а с ума свела… Но это особый случай.
Маша, по профессии психиатр, согласилась стать врачом в неврологической больнице у Парамошина: здравый смысл все еще отступал. Хоть мама предупредила ее:
- Он легче женится на мне, чем на своей подчиненной!
Кажется, впервые за долгие годы она открыто, без маскировки вмешалась в интимный мир дочери. Не выдержала, не стерпела.
В институте, как и в школе, Мария Андреевна, естественно, была Машей. Она привыкла к этому имени. И оно привыкло к ней… До такой степени, что и в аспирантуре, и в больнице имя не подпускало к себе отчества. Больные поначалу пытались именовать ее, как полагается…
- Зачем меня так величать? - возражала она. - Если можете, зовите по имени: как-то уютнее.
Тогда она еще не знала интеллигентного следователя Митю, но к своему имени относилась так же, как он к своему: Маша и Митя.
Годы шли, но вроде бы и не шли: имя без отчества не противоречило ее внешнему виду.
- Парамошин отберет у тебя молодость. А зрелости и преклонному возрасту преподнесет одиночество, - добавила мама, завершая вторжение в то, что прежде считала для себя заповедным…
На следующий день, сразу после утренней больничной летучки, Маша спустилась к главному врачу на третий этаж.
Вадим Парамошин придавал особое значение фасаду больницы: не только тому, что представлял заведение с улицы, но и тому, который тоже представлял его внешне, хотя изнутри. Выделялся третий, административный, этаж: в коридорах и комнатах расположилась сверхсовременная мебель, полы оделись в ковры, а окна - в шторы и занавески. То, другое и третье прибыло из стран зарубежных. Только стенгазета была отечественной.
- Твоя образцово-показательная больница выглядит скорей показательной, чем образцовой, - не раз насмехалась Маша. - Как ты умудрился выбить такие деньги? Их бы - да на врачебные цели!
Он отвлекал ее от этих проблем оголтелостью любовных признаний, искренность которых сбивала Машу с толку.
Министерское начальство и зарубежные гости таблеток у Парамошина не глотали и процедурами не пользовались - они сразу направлялись в его кабинет. Дорога их была устлана не только коврами, но и всем остальным благоденствием, доставшимся третьему этажу. Что касается других этажей, то там имелись особые "потемкинские палаты", как называла их Маша. Когда почетные гости восхищались больничной витриной, Вадим Степанович объяснял:
- Мы, невропатологи и психоневрологи, знаем, как целительны для нервной системы, для психики уют и комфорт. Театр, по Станиславскому, начинается с вешалки, а лечение обязано начинаться еще раньше - с входной двери. Приметили, какие у нас подъезд и дверные ручки?
- Только бы подъездом, коридором и кабинетом все не кончалось, - продолжала иронизировать Маша.
В больнице Парамошин старался и для нее выглядеть лишь главным врачом. Старался, но ничего из этого не получалось. Он умел на время сдержать страсть, но не мог спрятать неутолимого желания непрерывно ей нравиться. И уж никак не мог утаить свою ревность.
Противореча себе, Парамошин неизменно приглашал Машу на встречи с именитыми гостями и делегациями, ибо там он наиболее впечатляюще гарцевал. И она обязана была это видеть… Но, с другой стороны, именитые и почетные посетители очень уж отклонялись от достоинств больницы в сторону женских достоинств Маши. Посетительницы держались естественней.
Заграничные за границу и убывали. Но оставляли Маше визитки и, даже не ознакомившись с ее "научной спецификой", приглашали делиться научным опытом. Ловеласы на всех континентах были однообразны… Когда же самые настырные предлагали и визитками обменяться, то есть посягали на ее адрес и телефон, нервы невропатолога, при всей его - северной - выдержке, не выдерживали. Он начинал дергаться и гарцевал как-то несобранно. На его беду, Маша владела двумя иностранными языками, которыми Вадим Степанович не владел, - и он измучивал переводчиков, требуя дословно воспроизводить непонятные для него диалоги и мимолетные фразы.
Но еще хуже было, когда номером ее телефона интересовались - во благо науки! - местная профессура и отечественное начальство. Тут Парамошин кидался наперерез:
- Запишите мой номер. Я незамедлительно буду ей сообщать! - В такие моменты казалось, что карьерные страсти отступают перед любовными… И больных-то он подбирал для нее сам: чаще женщин, а если мужчин - то понепригляднее и постарше.
Секретарша, не подавая вида, все понимала и пропускала Машу в кабинет без предварительных согласований.
Так было и сейчас… Маша прошла к Парамошину без задержки, - и он, как это бывало обычно, стремглав прошелся гребенкой по волосам, не сбрасывая халата, отправил его на второй план, почти за спину, а на авансцене оказались неизменно модные костюм, рубашка и галстук. Ей же белая шапочка была очень к лицу, а белый халат - к фигуре. Как, впрочем, и все, что Маша носила. Она ли делала одежду привлекательной или одежда придавала еще большую притягательность ей?..
Парамошин поднялся и принял позу, которая была выгодна для его фасада. Но он волновался - и заученность телодвижений сделалась очевидной.
- Ты? Здравствуй… Я ждал.
- Но того, что я скажу, ты не ждешь.
Кровь зримо отлила от его лица, а на лбу чуть заметно, как холодная, предзимняя роса, проступила испарина. Он не только обожал, но и побаивался ее. А судорожней всего страшился ее потерять… И в больницу-то устроил свою, чтоб держать под присмотром. Ревность рисовала жуткие картины того, что будет после их расставания, если оно случится. С ней, он знал, непременно будет мужчина. Или будут мужчины… Без внимания ее не оставят! Это мучительное убеждение заставляло его заранее ненавидеть всех, кто мог бы, как он предполагал, вызвать ответные Машины чувства.
- Я приняла решение. Окончательное… Отныне мы будем видеться и общаться только по делу. И в чьем-то присутствии.
- Здесь, в больнице?
- Вне больницы мы и вовсе общаться не будем. Поставим наконец, как говорится, не многоточие и не точку с запятой, а долгожданную точку. И никаких объяснений и выяснений! Мне от них уже тошно…
- Для кого долгожданную? Для тебя?!
Он услышал лишь про точку, про финал, а остальное, оглохнув от неожиданности, пропустил мимо.
Она не раз принимала такие решения. Но под напором парамошинских чувств и в результате неуверенности чувств своих окончательные решения отменялись. А тут Вадим панически ощутил, что отмены не будет.
Любовь не может пребывать в мнимом подполье бессрочно. Накапливаются свойства, кои ее взрывают. Самоуверенность Вадима об этом не ведала. Он был убежден, что по собственной воле его не в состоянии покинуть ни посты, ему предназначенные, ни дарованная ему женская страсть. Оказалось, что по поводу страсти он заблуждался…
Откуда-то сверху на него надавила такая тяжесть, что заставила опуститься обратно в кресло. - Почему? - скорей пробормотал, чем произнес он.
- Не думай… не потому, что мы, как злословит молва, в браке состоим незаконном.
- Кто злословит? - задал он бестелесный вопрос.
- Говорят все. Но меня это не тревожит.
- А что же тебя…
- А то, - перебила она, - что ты опасаешься не жены и не совести, а карьерных последствий. Слышал, может быть, что один из недавних английских монархов отрекся от престола во имя любви? Троном не дорожил так, как ты своим импортным креслом. Но и это не главное… Ты совершил ошибку, затянув меня сюда и устроив по соседству с собой.
- Почему ошибку?
Он отказался от заученной позы. А Маша от продуманного и почти заученного текста не отказалась.
- Почему? Да потому, что я разглядела тебя… теперешнего. "Большое видится на расстоянье…", а небольшое и банальное - в упор. Ты сам предоставил мне такую, катастрофическую для тебя, возможность. Сам!.. В институте, считаю, я страдала детской близорукостью. В таких случаях помогают очки… хотя бы чужого опыта. Но я к ним не прибегла: слишком обезумела.
- А сейчас?
Это он прошептал.
- Честно говоря, если б любила, не разглядела бы… даже вблизи. "Видимость на дороге плохая!" Тебе знакомо такое предупреждение: ты же водитель… автомашины, больницы, послушного врачебного коллектива. Но дорожный термин применим и к дорогам интимным: на них чаще всего скверная видимость. А если видимость стала хорошей… Так что звони отныне только по делу и как "водитель" больницы. В другом качестве ты для меня больше не существуешь.
Заметив, что он оседает, погружается в кресло все глубже, она негромко добавила:
- Прости, если тебе сейчас… трудно.