На дебаркадере теснились пассажиры с вещами. Речная милиция и матросы очищали в толпе узкий переулочек для проноса грузов. Оля скоро поняла, что без посторонней помощи она ни за что не сумела бы попасть на палубу. Сероцкий держал Олю за руку, сзади напирал Павел с Олиным чемоданом. Когда объявили посадку, их сразу отшвырнула в сторону ринувшаяся на трап толпа. Человеческая река мощно лилась на судно, сметая все на своем пути. Сероцкий, прижимая к груди лишившуюся голоса Олю, отчаянно продирался плечами и коленями, его толкали со всех сторон. Оля не помнила, как она очутилась на пароходе. Сероцкий, оставив Олю, кинулся к трапу - выручать Павла с чемоданом. Оля увидела, что Павла теснят назад. Руки его были подняты - он держал над головой чемодан. Пароходная сирена проревела два раза.
- Кидай! - кричал Сероцкий изо всех сил. - Кидай, чудак!
Павел, изловчившись, бросил чемодан. Сероцкий, перегнувшись над перилами, поймал его, но не сумел выпрямиться - половина туловища висела над водой, он судорожно цеплялся ногами за прутья перил. Оля, вскрикнув, ухватила его за пояс. Она ожесточенно боролась с непосильной тяжестью, с ужасом чувствуя, что через минуту Сероцкий свалится в воду.
- Бросайте чемодан! - молила она в отчаянии. - Ну, бросайте же, бросайте!
Но Сероцкий не бросил чемодана. К ним на помощь поспешили милиционер и матрос. Даже не поблагодарив их, Сероцкий и Оля помчались вниз, вслед за растекавшейся в трюме толпой. В каком-то узком и темном проходе было свободнее, Сероцкий рванул дверь, и они вскочили в каюту. На нижней койке сидел в одной майке высокий парень. Он безучастно посмотрел на ворвавшихся к нему людей и отодвинулся к краю, чтоб не мешать. Сероцкий поспешно засунул чемодан под койку. Сирена дала три гудка.
- Слушайте, Оля, - сказал Сероцкий быстро. - Это ваша каюта, номер восемь, не забудьте. Теперь я бегу, через минуту пароход отчалит. Помните - я к вам приеду!
Он сжал ее пальцы и побежал назад. Оля посмотрела на равнодушного парня, зевавшего на своей койке, и выскочила за Сероцким. Она выбралась на палубу как раз к тому моменту, когда пароход отчалил. Сероцкий, вскочив на перила, широким прыжком перелетел на дебаркадер - прямо в толпу ругающихся людей. Оля вскрикнула и закрыла глаза - ей казалось, что он промахнулся и рухнул в воду, до нее донесся даже плеск волн. Сероцкий услышал ее отчаянный крик и обернулся.
- Все в порядке! - крикнул он. - Идите на корму, там поговорим.
Пароход поворачивал нос к реке и становился кормой к берегу.
Сероцкий выбрался из толпы и вскочил на груду наваленного леса. Рядом с ним стояли Павел и Мотя. Они кричали и махали руками, но Оля не слышала слов. Она замахала и закричала в ответ. Лицо Сероцкого сияло, он радостно кивал головой, вытягивал вперед руки, прижимал их к груди. Оля поняла его - он кричал: "Обнимаю, желаю удачи, ждите меня, обязательно ждите - буду!" И Оля прижала ладони к губам, протянула руки вверх, обнимая всех троих, крича в ответ: "Спасибо, всем спасибо, а вам больше всех! Буду ждать, буду!"
ГЛАВА ВТОРАЯ
ПРИЕЗД В СТОЙБИЩЕ
1
- Каждый чум варит пищу, теперь нганасан суп кушает, - сказал Селифон с гордостью. - Ты любишь суп, Ольга Иванна?
Оля промолчала. Она куталась в свое пальто и думала о том, что Селифон хвастается супом как достижением. Чистым бельем он не хвалился. Да и есть ли у него белье вообще? В разрезе капюшона видна голая черная шея - грязная или загорелая, но только откуда здесь загорелая?
Она с тоской огляделась. Долгая дорога и разговоры с Селифоном измучили ее. Они едут и едут, с раннего утра до вечера, и кругом мертвый мир: ни деревца, ни избы, ни следа жизни. Озера и болота, серая цепкая трава, ручьи, струящиеся по камням, низко навалившееся на камни небо. Пустыня внизу, пустыня вверху - ничего, кроме пустыни. А впереди однообразный холмистый горизонт, запутавшийся в ветвистых рогах оленьей упряжки. И снег, медленно опускающийся на землю, - снег в августе. Нет, даже при всех своих опасениях она не допускала, что ей придется так плохо. Там, в Красноярске, она с горечью сказала в отделе кадров: "А у вас имеются места хуже Авамского района?" В Дудинке заведующий окроно разъяснил ей:
- В Авамский район все стремятся, штаты здесь укомплектованы. Вы поедете на Хатангу, товарищ Журавская. - Он утешил ее: - Конечно, далековато, самые северные в мире поселения, но климат там даже лучше, чем в нашей тундре. Между прочим, сейчас в Дудинке находится председатель вашего колхоза Селифон Чимере, вот и прекрасно - поедете с ним.
Оля не нашла ничего прекрасного в новом назначении. Один взгляд на карту, висевшую на стене у заведующего, ужаснул ее - голубоватые змейки рек Хеты и Хатанги струились на сплошном белом пятне, это были или вечные льды, или неизведанный край, скорее всего льды - Полярный круг терялся где-то далеко на юге. Она стала спорить, пыталась проявить твердость. В конце концов они ведь сами требовали учителя в Авам.
Заведующий ласково, но непреклонно прервал ее.
- Споры бесполезны, товарищ Журавская, нам требуется учительница именно в отдаленное стойбище, в этом году мы открываем там начальную школу. Даже для малышей приходится создавать в окружном центре интернаты, возить семилетних малышей за тысячу километров. Этого терпеть больше нельзя. В каждом стойбище должны быть школа, красный чум с книгами и газетами, баня, радиоточка, ветеринарное и медицинское обслуживание. Пока этого еще нет, в глубинках царит настоящая полудикость. Но такова наша цель, даже война со всеми ее трудностями не отменяет этой цели. Так что не возмущайтесь, девушка, а идите на склад, отберите, что отпущено вам на этот год из учебных принадлежностей.
Оля с болью вспомнила обещание Сероцкого побывать в авамской тундре, его слова: "Дальше Авама не поеду, а сюда обязательно явлюсь". Но дальнейшие споры были бесполезны. Ей ничего не оставалось, как встать и пойти разыскивать Селифона Чимере. И вот она едет - третий день едет.
- Тебе будет хорошо, - говорил Селифон, радостно усмехаясь и глядя на нее блестящими темными глазами. - Что хочешь - бери, что надо - говори! Школа живи, наша школа хорошая, настоящая дерева, такая школа только в городе есть, лес сами возили. Хочешь - чум поставим, сам я тебе очаг сделаю, будешь суп варить. Первая оленя, первая куропатка, первая рыба - все тебе дам!
Оля устало опустила голову. Это становилось непереносимым. Он хвастался от самой Дудинки. Вначале Селифон ей даже понравился. Они вместе отбирали письменные принадлежности, книги, пособия, ходили в; контору Союзпушнины, в окружной комитет партии - везде у него были дела. Он делал все сам, всюду поспевал, работа, просьбы, разговоры с людьми доставляли ему наслаждение. И он тащил Олю с собой, ни на минуту не оставляя одну. Хлопоты увлекли Олю. Она неожиданно открыла, что в отдаленности стойбища, куда ей предстояло ехать, были и существенные выгоды: на складе, ей доставалось больше, чем другим. Снабженцы из русских школ с завистью смотрели, как она опустошала полки - им не отпускали и половины того, что полагалось ей, а они с Селифоном прихватывали и сверх нормы. Когда завхоз начинал протестовать, она шла к заведующему, тот хмурился и недовольно говорил завхозу: "Ладно, отпусти, ужмемся на старых школах, нужно им помочь". Если же и заведующий отказывал, были другие пути - комитет партии, председатель исполкома - Селифон эти кабинеты хорошо знал, звонки оттуда быстро помогали. К концу своего недолгого пребывания в Дудинке Оля чувствовала себя важной особой - ее вызывали различные люди, давали поручения и советы.
- Вы у нас пока что одна в глубинке, товарищ Журавская, - сказал ей председатель окрисполкома. - Имеются недалеко фактории, только ведь это голая экономика, нашим культурным представителем будете вы. Так что не подкачайте, Ольга Ивановна.
А сидевший рядом с ним секретарь окружного комитета комсомола поспешно дополнил:
- О комсомольской организации не забывай, Оля, нужно ее создать в вашем колхозе.
Веселея от своей значительности, она заверяла, что не подкачает - и школа пойдет и комсомольская организация будет создана.
Три грузовые нарты были завалены добытыми товарами, на двух других уселись они с Селифоном. С Дудинкой простилась она почти весело, даже помахала рукой черным домам, без страха повернула лицо на восток - там лежало новое ее жилье. Селифон ехал впереди. Он сидел боком, слева на легкой нарте, у него была вожжа, прикрепленная к недоуздку крайнего оленя, и тонкий длинный шест - хорей. Четверка низкорослых некрасивых животных веером тянула нарты по мху и снегу. Оле казалось странным, что передовой олень с краю, а не в центре - на всех других животных ездят иначе. Она сама взяла вожжу и хорей и пыталась править, но ничего не вышло. Она скоро бросила это занятие, в нем не было нужды. Упряжки бежали одна за другой, достаточно было править первой. Нарты у Оли оказались иные, чем у Селифона, больше размером, со спинкой и передком, на них можно было откинуться назад, разместить ноги на поперечинах. Дорога сгоряча показалась Оле легкой и занимательной. Оля с интересом осматривала тундру, старые географические описания теперь оживали. Она обдумывала, как начать занятия, вспоминала институтские лекции по дидактике и методике, встречи в Дудинке, Красноярск. Вероятно, до самого стойбища хватило бы о чем думать и вспоминать, но Селифон все испортил. Он оторвал ее от дум и воспоминаний, возродил в ней полузабытые страхи и опасения. Он бросал передовую упряжку и, шагая рядом с Олей, не переставая, говорил. Наконец и в его стойбище появится настоящая учительница, больше не придется отвозить детей в школу. Он размечтался:
- На следующий год уехавших возвратим из интерната, будешь всех ребят, весь колхоз учить, Ольга Иванна, не только малышей.