Воистину это было братство ключников, но выбирать не приходилось, и Шепшелович вновь полез под кровать. Ничего более отвратительного и мещанского он не видел - стальная, с набалдашниками, она была со всех сторон покрыта вышитыми покрывалами, наволочками, салфеточками с бахромой, с кошечками, собачками и сладкой надписью "Ласково просимо".
Ко всему прочему кровать в Киеве была антисемитской, то есть на нее залезали только антисемиты. Они так ненавидели евреев, так их поливали, что забывали, зачем они сюда приходили.
- Еврэи нэ дают нам жыть! - басил кто-то с кровати. - Они всюду - на земле, в небесах, на море!! Мне даже кажется, что есь какой-то еврей под нами, Гандзя.
- Да что вы говорите глупости, Апанас Петрович!
- У меня нюх. Ну, да ладно, сымайте штаны…
Другие объясняли, как еврея распознавать.
- Слушай, Галушка, це просто, если у чиловика отвислы уши, горбатый нос и утиные ноги - то це эврей.
- Боже мой, - вскрикивала Галушка, - так это ж вылитый вы, Остап, честное слово.
Слышался сильный удар, Галушка ревела.
- За что, Остап, за что?
После киевских половых актов, на кровати начинались мечтания. В основном - о погромах.
- Ах, Анфиса Порфирьевна, - вещал один, - поймать бы сейчас жиденка, да вспороть ему перину.
Шепшелович затыкал уши, стараясь уйти в пол. В перерывах между актами он впадал в размышления.
"Я еще могу понять, почему все совокупляются, - думал Шепшелович, - Бог вложил в нас инстинкт продолжения рода. Хотя к чему такой род? То, что все трахаются, я еще могу понять, но почему все антисемиты?"
- Потому, что евреи режут баранов, - доносилось с кровати, - они травят воду в водопроводной сети и куличи на пасху.
- Что вы говорите, Мыкола Ныколаевич! - всплескивал кто-то руками.
- А як же, они и Сталина отравить хотели, врачи эти жидовские, они чуму нам прививают, холеру, - а як же.
- Боже мой, - вскрикивал опять женский голос, - Мыкола Ныколаевич, это не они вам ымпотенцыю, гадыки, привили.
- Ане, Марычка, ане.
"Какой черт занес меня сюда, - думал под кроватью Шепшелович, - столько в России городов. Почему я не бежал в Таллин с его соборами, там хотя бы звучит Бах, улицы узкие и вкусный кофе.
Впрочем, какие улицы, какой кофе, опять кровать, но, возможно, на эстонской кровати говорят по-эстонски, я б ничего не понимал, я б отдохнул. Ах, Киев, Киев…"
Киев был вообще опасный город. Одна встреча на кровати чуть не стоила Шепшеловичу жизни.
Как-то под Новый год пришел некий Тарас с Оксаной Васильевной. Сначала пели "Гляжу я на небо", потом пожевали кукурузы, поливая всех знакомых, затем залегли. Тарас громко рыгал, других звуков с кровати не поступало. Затем Оксана Васильевна обозвала Тараса "козлом".
У Тараса чего-то там не получалось, и он был уверен, что во всем виновата кровать, вернее, ее расположение. Он кричал о каких-то подземных электромагнитных потоках, которые якобы пересекают кровать и лишают мужчину потенции.
Тарас отчаянно схватил кровать и начал ее переставлять. Шепшеловичу ничего не оставалось, как присосаться к ней ногами и руками на манер обыкновенной пиявки.
- Шлюха! - ругался Тарас. - Какая тяжелая! Сколько в ней, падле, веса!
Тарас швырял кровать с обезумевшим Шепшеловичем из угла в угол, бросался на нее, мучил бедную Оксану Васильевну, но, видимо, ничего не получалось. Потому что после звериного рыка кровать опять летала по комнате, возносилась к потолку и рушилась вниз. Шепшелович держался из последних сил. Он подключил даже зубы, но вот-вот был готов рухнуть.
Кровать не прекращала летать.
- Всюду электромагнитные потоки, - вопил Тарас, - евреи и потоки. Я чувствую, как они проходят через мой пах.
Шепшелович уже не понимал кто - электромагнитные волны или евреи.
- Я чувствую, как они пронзают пах мой, Оксана Васильевна. Что делать? Что делать?!
- У вас вообще странный пах, - сказала Оксана Васильевна, - он всюду притягивает потоки. А вот у Валентина Николаевича, например…
Раздалась страшная оплеуха.
- Вы мой пах не трогайте, - сказал строгий голос, - вы еще не знаете, на что он способен.
Тарас снова начал носиться по комнате, ищя место, свободное от подземных потоков.
- Всюду потоки, - вопил он, - евреи и потоки!
Наконец, он забрался в шкаф.
- Оксана Васильевна, - раздалось оттуда, - немедленно сюда, здесь, кажется, их нет! Скорее, скорее!
В шкафу происходило что-то страшное - он ходил ходуном, его бросало, он падал и вновь поднимался.
Наконец, из него выпали совершенно обессиленные Тарас и Оксана Васильевна. Они лежали на полу, на уровне Шепшеловича и тяжело дышали.
- Ну, - наконец произнес Тарас, - какой у меня пах, Оксана Васильевна, когда нет потоков?!
Весь этот бред, гнусность и свинство разбавлял только один человек, старый еврей, с длинной бородой и пейсами. О старом еврее шла слава полового гиганта. Он являлся на хату всегда минимум с двумя чувихами, а иногда и с тремя. Причем чувихи уходили всегда довольными, явно удовлетворенными старым евреем. Да и старый еврей покидал хату всегда с загадочной, потусторонней улыбкой.
Все думали, что Барух Ниссонович секс-бомба, и только Шепшелович один знал всю правду. Бедный Шепшелович прекрасно знал, чем занимался старый еврей длинными ночами с прелестными "аникейвами" - ивритом и историей сионизма.
- Я извиняюсь, - говорил старый еврей, - давайте разденемся, чтоб эти ганефы нас ни в чем не заподозрили. Извините меня, но в этой блядской стране разрешается заниматься только блядством. Вы же знаете, зачем нам сдают хату.
Ученицы печально кивали головами, разоблачались, и Барух Ниссонович раскрывал старую книгу.
- На чем мы последний раз остановились?
- На первом сионистском конгрессе в Базеле.
- Боже мой - это история сионизма! А я говорю об иврите.
- На гласных, ребе, - Говорила одна, которая лежала справа.
- Гласных, гласных, - ребе был недоволен, - гласных какой традиции? Масоретской, тивериадской или современной?
- Тивериадской, - отвечала прелестница, что лежала у ног.
- Гласные тивериадской традиции, - начинал Барух Ниссонович, - имеют следующие названия - хирик, цере, сегол, патах..
Шепшелович под кроватью старательно записывал. Лекции были настолько интересны, что он с нетерпением ждал суббот, когда приходил "половой гигант". Он чувствовал себя не под кроватью, а на скамье Иерусалимского университета. Он постиг иврит, историю еврейского народа, сионизма и кухню евреев Египта.
Вскоре этот университет закрыли. Нагрянула милиция и, чтоб замести следы, ученицы хедера неловко полезли на учителя, а тот стал их неумело целовать. Конспирация ни к чему не привела, всех арестовали за аморальное поведение и разврат.
Теперь в субботу на кровать являлись особые юдофобы. Они говорили в открытую о скорых еврейских погромах, о еврейской крови, которой окрасится чудный Днепр, о ссылке евреев в Сибирь.
Положение было чудовищным. Шепшелович начал с горя пить горилку, не закусывая. У него ужасно болела спина, лежать он мог только на правом боку, где были пролежни.
Шел восемнадцатый месяц жизни под кроватью. Силы Шепшеловича иссякали. На кровати кляли жидов, совокуплялись, ругались и рыгали. Шепшелович подумывал о самоубийстве или добровольной сдаче властям. Надежд на спасение, казалось, не было. И вот, когда силы уже было покинули его, заговорило радио, голосом Левитана. Шепшелович почувствовал, что что-то произошло - Левитан просто так не говорил. Он объявлял либо о начале войны, либо… Было часов шесть утра.
- Сегодня, - печально сказал Левитан, - остановилось сердце великого вождя и учителя…
Шепшелович не верил своим ушам, он щипал себя за ягодицы, думая, что спит.
- Повтори! - прошептал он.
- Сегодня, - повторил Левитан, - остановилось сердце великого вождя и…
На кровати заревели, и Шепшелович понял, что это не сон! От охватившей его радости он рассмеялся.
- Горе-то какое, - сказали на кровати, - как же мы теперь жить то будем, Василий?
- Хорошо, - сказал из-под кровати Шепшелович, - отлично.
На кровати заплакали еще сильнее.
- Василий, - сказала женщина, - у меня от горя галлюцинации… Ты слышал - кто-то сказал "отлично".
- Сегодня, - повторял Левитан, - остановилось…
Шепшелович зааплодировал.
- Ур-ра! - завопил он. - Ур-ра!
- Галина, - сказал Василий, - у меня тоже галлюцинации. Я свихнулся от горя…
И они заплакали еще жарче. Шепшелович хохотал, на кровати ревели, и он понял, что всегда существуют два мира: один на кровати, другой - под.
Он вытер слезы радости, вдохнул воздуха и вышел из-под кровати. На кровати сидело два голых некрасивых человека, обезумевших от страха. У них были не только заплаканные лица, но и заплаканные тела. Слезы текли даже по жопе.
При виде Шепшеловича они окаменели и стали похожи на известную скульптуру "Подпольщики".
- В-вы о-откуда? - наконец выдавил Василий.
- Из Ленинграда, - ответил Шепшелович и снял телефонную трубку.
- Алло, телеграф? Примите приветственную телеграмму: "Дорогой товарищ Сталин! Желаю вам здоровья, радости и долгих лет жизни…" Тут, видимо, его перебили.
- Что? - недовольно сказал Шепшелович. - Умер?! Не говорите глупостей - товарищ Сталин бессмертен. Как несгораемый шкаф. Записывайте текст!..
- Ну, и что было потом? - часто спрашивают Шепшеловича.