- Пусть ваша мама дома смеётся, когда похоронку получит на вас.
Дальше главный старшина повёл такие речи, что мы и про футбол забыли. Где служить придётся? Одного-двух, лучших из лучших, оставят инструкторами в роте. Кто-то попадёт мотористами на ПСКры (пограничный сторожевой корабль). Остальные разъедутся по бригадам малых катеров. Две таких на Чёрном море - в Балаклаве (Крым) и Очамчира (Грузия), на Дунае - в Киликии, под Ленинградом - Высоцк, на Амударье - Термез. Но там нет "Аистов". Там ходят на "Дельфинах", проект 1390. Слишком много песка в воде - водомёт "Аиста" не выдерживает. Ну, и Дальний Восток - Амур, Уссури. Примерно в таком порядке и распределяют - сначала отличников, потом середнячков, а плохишей - на остров Даманский….
Мы с Постовальчиком переглянулись - даешь Анапу!
Весенники уже сдали свои экзамены - разъехались. Старшин всего отряда собрали в одну роту. Они ходили на вечерней прогулке строем, но подруку. Пели:
- Ой, мороз, мороз, не морозь меня….
Абрикосы зацвели. Весна!
3
Ваше благородие госпожа Удача
Для кого-то ты лицом, а кому иначе
На Даманский остров плохишей свезли
Не везёт нам в службе - повезёт в любви.
Действительность опрокинула все ничковские посулы. Нас, круглых отличников, в роте получилось десятка полтора. Инструктором оставили Уфимцева: ещё бы - такая выправка! Просто манекен - не человек. Вовчик, кстати, на спортроту тоже пролетел. Был в нашей смене направляющий Шура Аполовников - не блистал, как Постовал, одноразовым успехом, но постоянно где-то участвовал. Участвовал и молчал. Под малый дембель оказалось - готовый многоборец, очень необходимый спортроте человек. Постовальчику кроме восточной границы ничего не светило. А у меня, я надеялся, ещё был выбор - Балаклава, Очамчира, Киликия. На худой конец, Высоцк, что под Ленинградом. Но приехал "покупатель" - лейтенант молоденький - из какого-то Дальнереченска на Уссури. Да-да, той самой, где остров Даманский, куда, по утверждению главного старшины, плохишей ссылают. И забрал с собой семерых самых смелых, самых первых - Женьку Талипова, Сашку Захарова, Лёшку Шлыкова, Славика Тюрина, Мишку Вахромеева, Чистякова (которого с большим трудом, но всё же убедил инструктор, что отца он не зарубил), ну, и Вашего покорного слугу. Не знаю, по какому принципу отбирал. Единственное, что нас объединяло, это малая Родина - Челябинская область. А может, он и не отбирал - взял, что подсунули.
Вывели нас на плац перед ротой, построили. Седов вещмешки проверил - чтобы в наличии были два тельника-майки, два плотных тельника (мы называли их осенними) и один с начёсом. Этот толстый и тёплый, как свитер, должен служить хозяину три года. Ещё выдали белые галанки и спортивные тапочки (в футбол играть?). Шинели лежали в скатках, а мы красовались в суконных тёмно-синих галанках и бескозырках - форма "три" называется.
Седов проверил всё и отошёл. Не было торжественных речей командования, не было марша "Прощание славянки". Обидно. Будто шарашку какую закончили, а не Отдельный Учебный Отряд Морских Специалистов. Дальневосточный лейтенант окинул нас орлиным взором и сказал просто, тихим голосом:
- Прощайтесь.
Я обнял Постовальчика:
- Прощай, брат. Может, свидимся.
- Прощай.
Вовка морду воротит - по-моему, он плакал и стеснялся слёз. У меня они тоже сами собой бежали, а я не стеснялся. Сели в автобус. Тут всю роту прорвало - свистят, бескозырками машут:
- Прощайте, ребята! Удачи вам! Отличной службы!
А мы смотрим в окна и молчим. Потому что они прощаются с нами, а мы ещё и с учебкой, со всей прекрасной Анапой и с самым синем в мире морем.
Мы были первыми. А потом, каждый день, команда за командой покидали Анапу бывшие курсанты одиннадцатой роты. Гулко стало в кубриках и тоскливо. Горстка последних решила устроить "прощальный вечер" старшине Петрыкину. Тот сразу после экзаменов и с начала малого дембеля перебрался ночевать в баталерку. Ребята пасли его, но Тундра был хитрым и не попадался. Терпение лопнуло - пошли дверь ломать. На шум Ничков притопал. Этот мог уговорить, этого уважали. Но спасал наш инструктор не Петрыкина - он так и сказал:
- Моряки, причём здесь дверь?
Знали ли об этом отцы-командиры? Думаю, Седов знал, но не вмешивался. Старший мичман, по моему разумению, полагал - раз присутствует прямой процесс воспитания курсантов инструктором, то имеет право быть и обратный. Это полезно. Ведь другие старшины не запираются на ночь в баталерку - так и спят на своих местах вместе с личным составом. Да-а, Петрыкину и я был не против пару раз в хавальник сунуть. Но наша команда далеко уже была от мест благословенных. Галопом проскочили до Волгограда, а здесь тормознулись на пару-тройку часиков. Не без пользы. Лейтенант - фамилия у него Берсенёв - говорит:
- Вы, парни, дайте домой телеграммы - в Челябинске пересадка и часов восемь-десять будем загорать на вокзале.
Тюрин, Шлыков и я, поколебавшись, пошли и дали - мол, буду в Челябинске такого-то, поезд такой-то, стоянка десять часов. Про стоянку - это чтобы много не платить. Почему колебался, спросите. Рассуждал: что родным делать больше нечего - меня встречать да провожать. Вон парни из провинции и не почесались даже. Тюрин со Шлыковым - городские, с ними всё ясно - на трамвайчик сел и на вокзале. Но очень мне хотелось маму увидеть, с отцом примириться. Я ему на день рождения "синявку" послал - это рубашка форменная для мичманов и офицеров - а он и спасибо не сказал. Да-а, дуется старый. Приедет ли?
Вот он, Челябинск. На перроне полно народу. Высунулся в окно. Смотрю. Лица, лица…. Мама! Господи, приехали! Сестра вон.
Поезд ещё тормозит. Я толкаюсь к выходу бесцеремонно. Кто-то хватает меня за плечо:
- Эй, моряк, осади - куда прёшь?
Я поворачиваюсь, и мужик-верзила прячет руку. Я ещё не знаю, что моё лицо перепачкано сажей, и по щекам бегут слёзы. Тут, наверное, любой опешит.
Прыгаю с подножки вагона и попадаю в объятия отца. Потом мама, потом зять, потом…. Потом…. Сестра не хочет целовать:
- Какой ты грязный!
Вытирает своим платочком моё лицо.
Пошли в ресторан, выпили, разговорились.
- Чего не пишешь-то? - это я отцу.
- А ты?
Действительно. Послал телеграмму и ждал писем. Как пацан. Нет, как капризный ребёнок. Привык, чтоб родители за мной носились - ах, сыночка, ах, сыночек, не холодно ль тебе, не сыро? Блин, стыдно.
Сестра рассказала:
- Мы и забыли про папкины именины. Приходим, а он лежит в синей рубахе, которую ты прислал. Вот, говорит, сын на службе помнит, а вы….
Спустился в туалет. Смотрю - знакомый затылок. Подхожу.
- Закрыть и прекратить!
Он чуть было не закрыл, не прекратив. Колька! Здорово, братан!
На нём моя рубашка. Вещи я в общаге оставил, ребятам - носите, если подойдут. Значит, искал меня. Зачем?
- Пойдём в ресторан - у нас столик накрыт.
Поднимаемся.
- Ты как тогда отбился?
- Да, блин, думал, кранты - засунут пику под ребро. Но повезло. Выскочил на улицу - навстречу свадьба. Васька Прокоп младшего брата женит. Я в толпу вписался, они следом. Меня угостили, их уложили: Прокопы - парни крутые. А ты чего в армию смотался?
- В армию я бы не пошёл. А тут вакансия подвернулась в пограничном флоте - как не воспользоваться.
- Ну-ну….
Потом уже, прощаясь на перроне, как бы между делом, спросил:
- С Надюхой что?
Он плечами дёрнул - не знаю, мол, и не интересуюсь. Понятно.
Девчонка Славика Тюрина вдруг запричитала, закричала в голос, прощаясь. Плакала, конечно. А мне её истерика - как удар под дых. Смотрю, отец заморгал часто-часто. Мама тянет платочек к носу. Как же - сынуля на китайскую границу едет.
Колька обнял несчастную:
- Что ж ты так убиваешься? Я-то здесь, с тобой остаюсь.
Она доверчиво склонила голову на его грудь - Колька всегда девушкам нравился.
Тюрин высунулся из окошка:
- Это что за дела? Люда! Людка!..
Но состав загрохотал, набирая скорость, и перрон, и все, кто на нём был, остались позади.
На несколько минут тормознулись в Златоусте. Закатный час - солнце скрылось за горами, с них на город ползут сумерки. Перрон пуст и тих. И в этой тишине отчётливо и напряжённо, нарастая, зазвенели девичьи каблучки. А вы, наверное, и не знали, как это может за душу щипать - перестук женских каблучков. Как будто в сердце стучатся - ближе, ближе….
Чистяков стоит у вагона, широко расставив ноги, выпятив богатырскую грудь. Вихрем что-то под окном промелькнуло, и вслед за глухим ударом тел оборвался стук каблуков - далеко не дюймовочка повисла на чистяковской шее. Меня б таким ураганом смело к чёртовой матери.
Грех смотреть на чужие поцелуи, и нет сил, взор оторвать. Где же ты, моё счастье каблучковое? Спишь ли, ешь ли? Сидишь за партой, иль спешишь на танцы? Хоть намекни, как ты выглядишь. Где и когда найдёшь меня - истосковалась вся душа.
Подошли чистяковские родители. Ну, мамашка-то точно родная - косая сажень в плечах. А мужичонка с ней рядом плюгавенький - такого не жалко зарубить. Мать дождалась терпеливо, когда девушка Чистякова опустила, и притянула его голову к необъятной своей груди. Мужичонку допустили последним - и только к рукопожатию. Всё, Чистяков, прыгай на подножку - поезд тронулся.
До Читы доползли без приключений. Разве что настроение у всех без исключения было подавленным. Встреча одним мгновением пролетела, а расстройств - на всю оставшуюся жизнь. Одно меня радовало - с батяней примирился. Приеду в часть - сразу напишу.