- Посмотри, что у меня тут? На ровном месте упал, ушиб голову.
Амалия сдвинула в сторону волосы, и ей открылись большой вздувшийся синяк и запекшаяся в волосах кровь. Хотела обработать рану, смазать йодом, но спокойно проговорила:
- Немного припухло. Пустяки. Пройдет.
И закрылась одеялом. Равнодушно спросила:
- Кто это тебя?
Тариэл взорвался:
- Сказал, - упал! Чего тебе надо?
- Ну, упал, так упал. До свадьбы заживет.
Подхватил "дипломат", - выскочил в коридор.
Амалия улыбнулась: она с удовлетворением отметила про себя то счастливое обстоятельство, что Тариэла не жалела, не сочувствовала ему, и даже как будто бы наоборот, - с радостью и тайным ликованием воспринимала его неприятности, смятение его чувств. Она, конечно, не верила в его боль по поводу войны в Грузии, вновь убедилась в его лживости и коварстве. Тариэл и на йоту не впускал ее в свой внутренний мир, во всем лгал, дурачил ее и, видимо, строил по отношению к ней еще более коварные планы.
На столике трельяжа стояла бутылка "Цинандали", он обычно носил ее в "дипломате".
- Тариэл! - крикнула громко.
Ответа не было. Тариэл ушел.
Амалия взяла бутылку, стала осматривать и без труда заметила, что упаковка не фабричная. Тотчас пришел смелый и, как ей показалось, остроумный план. Наладила шприц с длинной иглой, проткнула пробку, отсосала несколько кубиков. Выдернув шприц, осмотрела место прокола: от иглы не осталось и следа. Спрятала бутылку, а сама полетела в клинику, которой заведовал ее покойный муж. Тут в лаборатории быстренько сделали анализ. В вине нашли большую дозу морфина - наркотика, вызывающего эйфорию, чувства легкости, довольства, неумеренной веселости. "Коктейль для тети Клавы. И для меня", - с горькой усмешкой подумала Амалия, и ей стало стыдно и до слез обидно. От сознания, что Тариэл так пошло обманул ее, так бессовестно овладел и ею самой, и всем тем, что муж ее, достойный человек, академик, наживал с таким трудом. Теперь и квартира, и дача, и книги, и посуда, и столовое серебро, и хрусталь - не только ее, но и его, на все он может претендовать по закону.
Горькие это были мысли, но, углубляясь в них, Амалия с едва уловимой тайной радостью сознавала, что было в них и что-то светлое, манившее к прежней свободе, которую она так скоро и бездумно утратила, - и, как теперь стало ясно, не по своей воле. Теперь она точно знала, что никакой любви к Тариэлу у нее не было, и даже слабой привязанности или привычки, или простого человеческого сочувствия, - ничто ее не связывало с этим чужим коварным человеком, к тому же уголовником.
Амалия легко поверила и в то, что ее новый муж никакой не философ, - и даже хорошо, что он не философ, ей легче будет с ним расстаться. Обманщик, так уж он и во всем обманщик, и во всем негодяй - в большом и малом, в каждом поступке.
В поддень зазвонил телефон.
- Амалия! Это я, Тариэл. Я сдаю экзамены, пришел к профессору, хотел дать вино, а бутылки нет. А?.. Ты слышишь, - нет бутылки "Цинандали". Ты не брала ее?
Амалия с ответом не торопилась. Шумно зевнула в трубку:
- Вино? А зачем мне вино? Экзамены я все сдала, - мне вино ни к чему.
- Да, конечно. П-понимаю. Посмотри в спальне, столовой.
Амалия снова зевнула:
- Ага, посмотрю.
И через пару минут:
- Не видно нигде.
- А-а, черт побери!..
Амалия не спеша пообедала, прилегла на диван отдохнуть. Часу в пятом пошла на Торжковский рынок, посмотреть на своего "Спинозу", - иначе как "Спиноза" она теперь Тариэла не называла.
Подбирала одежду, в которой Тариэл ее никогда не видел: старое пальто с побитой молью лисой, старая шляпка, черные очки. Смотрелась в зеркало и сама себя не узнавала. Предвкушала, как подойдет совсем близко к Тариэлу, будет наблюдать его торговлю.
На рынке с замиранием сердца, с волнением озорной девочки шла по рядам, вглядывалась в лица кавказцев, зорко просматривала далеко вперед прилавки, - до самого конца, но Тариэла не находила. Прошла все фруктовые ряды, овощные и затем мясные, молочные, - нет, его тут не было. "Неужели соврала?" - подумала о соседке, и чувство, близкое к досаде и разочарованию, овладело ею, погасило блеск в глазах, охладило энтузиазм предвкушаемого торжества при виде обманщика и насильника. Сейчас она окончательно поняла, что Тариэла не любит и даже никаких добрых чувств к нему не питает, - наоборот: в душе ее с каждым днем и часом копится обида и желание побыстрее стряхнуть с себя этого большого, нечистого, больно сосущего овода. Понимала, что сделать это ей будет непросто. Она теперь вспоминала бесчисленные коварства кавказских мужчин, стремящихся при помощи русских дур обосноваться в прекрасном городе на Неве, завладеть здесь квартирами и имуществом. "Вот и я попалась на их крючок, - думала Амалия, - хлебнула "коктейль для тети Клавы" и потеряла все, что имела. Подаст в суд, подкупит адвокатов, - они, кавказцы, это умеют, - и от тебя полетят перышки".
От черных этих мыслей кружилась голова, гулко стучало сердце. И она думала, думала. Искала средство выйти без потерь из щекотливого положения.
Для начала хотела бы его унизить, разоблачить, но… - не было на базаре Тариэла. Амалия вглядывалась в лица торговцев, - молодые, красивые ребята, все как на подбор и очень похожие друг на друга, словно братья. Вспоминала чей-то рассказ о погроме, который тут недавно учинили русские парни, - будто рабочие какого-то завода. Ворвались с железными прутьями, посбивали фрукты с прилавков и исчезли. Должно быть, страшная это была картина. Людей не тронули, но то было грозное предупреждение. Не вздувайте так высоко цены! Но цены не изменились: хурма, яблоки, орехи - не подступись. Скоро будут цифры трехзначные.
Не знала Амалия механизма цен, ничего не смыслила в горбачевской перестройке, но чувствовала, как в груди все сильнее закипала ненависть к торговцам. "Добро бы свое продавали, - мысленно повторяла чьи-то фразы, - а то ведь - перекупщики, спекулянты проклятые!"
Ненависть переходила в брезгливость, и молодые кареглазые красавцы казались ей нечистыми, противными, - от них даже будто бы пахло чем-то нехорошим. И ловила себя на мысли, что ненависть к спекулянтам она подсознательно и в полной мере переносила на Тариэла, и верила, что и он - торговец, только сейчас куда-то отлучился и потому нет его за прилавком.
Поехала в университет. Разыскала философский факультет, спросила у секретаря декана: "Мне нужен Тариэл Бараташвили".
- Тариэл? Есть такой. Мы зовем его "Витязь в тигровой шкуре". Он соискатель на кандидата.
- Кандидата, а не доктора?
- Представил кандидатскую диссертацию. Будет защищаться, но не скоро, года через два. Так сказал профессор. Диссертация сырая.
Секретарша, пожилая модница, доверительно присовокупила:
- Вино каждый день приносит. Много вина.
И тут же:
- А вы не жена его?
- А он женат?
- Да, на вдове академика Воронина. Тут об этом все знают.
Амалия растерялась, испуганно посмотрела на дверь: вот если войдет Тариэл и увидит ее?
- Профессор Смирнов - его научный руководитель, вы можете пройти на кафедру.
- Да-да, спасибо, - я пойду на кафедру.
Она почти бегом летела по коридору и все время оглядывалась по сторонам, боялась, как бы не вышел откуда-нибудь Тариэл. "Что он подумает? А тут еще этот шутовской наряд".
Приехала домой, сбросила пальто, старую идиотскую шляпку, приготовила чай. Не спеша чаевничала, обдумывала свое положение. В сущности, вопрос перед ней стоял один: что ей делать и как вести себя с Тариэлом? Соседка ей, конечно, наврала, - видимо, не любит всех азиатов, толкущихся на рынках; может быть, встретила похожего на Тариэла, - они все так похожи! Одно несомненно: Тариэл ей не врал, он действительно философ и к людям с рынка никакого отношения не имеет.
Ей было неловко, совестно за недавние свои подозрения: она так легко поверила соседке и не пыталась защищать Тариэла, - сразу же поддалась на клевету, как будто ждала такого сообщения, и обрадовалась, полетела на рынок, в университет. Все было глупо, гадко, и Тариэл вдруг вырос в ее глазах, поднялся над нею, над ее мелочностью, суетой, злорадством.
Но вот что она заметила в себе, в своих тайных мыслях о Тариэле: она по-прежнему была к нему холодна, равнодушна, ей не хотелось полной реабилитации его, она не искала в нем высоты, благородства, как-то категорично отказывала ему в любви и даже в простом человеческом уважении. Тень рынка, его земляков, летала над ним и лишала его привлекательности. Не мог он быть для нее ни красивым душой, ни смелым и честным, - он был для нее коварным, мелким, низким, и, несмотря ни на что, она видела в нем торговца.
Дмитрий Владимирович Воронин, с которым она прожила двенадцать лет, оставил заметный след в медицине. Он был терапевтом, но в тридцать лет стал осваивать хирургию и уже через пять лет оперировал на грудной клетке, внедрил в практику новые приемы при устранении незаращения межпредсердной перегородки. На него теперь ссылаются все медицинские учебники, печатают его портреты. Амалия хорошо знала все, чем занимался ее муж, и в беседах на медицинские темы рассказывала о лечении так хорошо, будто она сама придумывала и внедряла новые приемы, проводила уникальные операции. Высота интересов мужа, его дел окрыляла ее жизнь, она привыкла ко всему значительному, благородному, и вдруг - этот… соискатель кандидатской, которому в драке пробивают голову. Философ, не умеющий по-русски связать двух слов.