Марина Степнова - Рассказы из журнала Сноб стр 5.

Шрифт
Фон

* * *

В церкви было душно, Амалия Федоровна, полная, кислая, прела в громких парадных шелках и шепотом проклинала старенького священника, медлительно осуществлявшего свое медлительное таинство. Гневила, старая дура, Бога. Помазуется раба Божия Наталия елеем радования, во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Ну наконец-то! Аминь! Зудели мухи, отец, затянутый в отлично вычищенный мундир инженера и атеиста, вполголоса обсуждал дела с дядей Колей Зябловым, и только маменька все время улыбалась, как будто действительно понимала, что происходит, - и пот у нее на верхней губе был щекотный и совсем-совсем золотой. Когда приобщенную и новообращенную рабу Божию понесли наконец домой, небо над городом потемнело и с коротким полотняным хрустом разорвалось. Отец, панически боявшийся инфлюэнцы, выхватил увесистую розовую Тусю у Амалии Федоровны и побежал вдоль улицы, высоко задирая худые неловкие ноги и пытаясь фуражкой прикрыть дочь от первых капель, которые тяжело запрыгали по дороге, на мгновение обрастая пушистой пылью - словно ртутные шарики, закатившиеся под диван…

Нет, всего этого Туся, конечно, не помнила - не могла. Метрики - ее собственная, трех братиков (умер волей Божией, скончался от чахотки, убит), купчие, родительские письма и бумаги - все лежало на самом дне большой, на три отделения (одно - потайное), шкатулки, которая всегда стояла у матери в кабинете, а потом, повинуясь неминуемому ходу времени, переехала к Тусе. Материн кабинет превратился сперва в будуар восторженной, при каждом шаге шуршащей, молоденькой новобрачной, потом в детскую, а затем снова стал кабинетом - но уже ее, Тусиным, совсем-совсем взрослым, а потом маменька умерла. И шкатулку, слой за слоем, стала заполнять уже Тусина жизнь. Марина Степнова - Рассказы из журнала "Сноб"Илюстрация: Александра Кузнецова

Ссорились они, правда, ужасно. По тридцать три раза на дню. Оспаривали первенство. Анечка, единственная дочь дяди Коли Зяблова, балованная, вспыльчивая, крупная девочка, родилась на два месяца раньше Туси и считала это своим неоспоримым преимуществом. Ей все должно было доставаться первой - по старшинству: и сливочное пирожное, и Тусина кукла, и лучшая картинка в книжке. Они перелистывали "Ниву" взапуски, крича: чур, что слева, то мое, - и незадачливой Тусе вечно доставалось какое-нибудь уродское развитие зубов тритона (по схематич. модели автора), а довольная Анечка становилась обладательницей прелестной гравюры с картины Амберга "У решетки", на которой томная барышня с распущенными, как у самой Анечки, невесомыми кудряшками, преклоняла цветущий стан через кованую оградку, чтобы напечатлеть целомудренный поцелуй на челе курчавого франта в долгополом, пышно присборенном на заду сюртуке. Я и замуж выйду вперед тебя, угрожала Анечка, водя по франту пальцем, перепачканным только что украденной в оранжерейке клубникой, вот увидишь - первая! Потому что я красотка и душенька! Так все говорят. Туся, давясь обидой и завистью, изо всей силы толкала лучшую, до гроба, единственную подругу в теплый, как тесто, обильный бок. Кудряшек у Туси не было - так, небогатая косица едва до лопаток. И нос, как говорил отец, утицей.

Все-все сбылось, как Анечка и грозила. И замуж она вышла первая, и первая приехала с первым взрослым визитом, и первая умерла двадцати четырех лет - от воспаления легких, в субботу еще жаловалась за чаем, что жарко что-то у вас, Туся, вели, пожалуйста, открыть окно, блестела глазами, смеялась - а помнишь, а помнишь? - пока их мужья азартно коротали вечность за картами, а через вторник уже лежала, обиженная, поджав бледные губы, в гробу, и все тот же старенький священник, что крестил когда-то и Тусю, и саму Анечку, и еще добрую половину города, выпевал утешительным бабьим тенорком - истинно, истинно говорю вам: наступает время, и настало уже, когда мертвые услышат глас Сына Божия и, услышав, оживут. Туся плакала и не верила, тогда модно было не верить, а потом снова все поверили, только не в Бога уже, а черт знает во что, она сама крутила столики, рассуждала о надмирном, срывала миги и даже ездила в Москву - специально для того, чтобы послушать Скрябина, и долго-долго даже себе не признавалась, какая это скверная, тревожная, нарочито больная музыка. То ли дело Лист! И что же? Анечка вот уже тридцать восемь лет лежит на кладбище за решеткой - почти такой же, как на картинке из "Нивы", а она сама сидит тут одна, в темноте, за заколоченными окнами, не различая утро уже, день или вечер, и только шарит вокруг руками, шарит, и ничего не находит. Ничего не может понять.

Все-таки ночь, кажется. Да! Точно ночь. Тихо-тихо. Ни сверчка, ни жучка. А когда Туся была маленькая, в детской жили древоточцы, так что, если приложить ухо к стене, можно было подслушать, как они вгрызаются в живую бревенчатую плоть хрупкими, черными, безжалостными жвалами.

Да, вот еще - очень важное! Чуть не забыла. Дом!Марина Степнова - Рассказы из журнала "Сноб"Илюстрация: Александра Кузнецова

Нет, нет, это она сослепу перепутала - дом появился только в 1881-м, а сначала они с Алешей поженились - в 1877 году, а до того встречались два лета, пока он приезжал на каникулы из Москвы - сперва только глазами встречались, конечно, а потом и наяву, ходили, с благословения родителей, гулять в городской сад. Алеша, светлоглазый, веснушчатый, ужасно важничал и просто безбожно хвастал, так что Туся то и дело смеялась, а он обижался, что она ничего не понимает в медицине и способах остановки кровотечения, и она действительно не понимала, почему просто не налепить подорожник? Ведь помогает же! Ну правда - помогает! Алеша носил тогда студенческую тужурку, и, если крепко закрыть глаза, Туся могла бы и сейчас ощутить сквозь дырочки на летних перчатках шероховатое ее сукно, теплое снаружи от солнца. Иногда перчатка словно случайно соскальзывала, Туся на мгновение касалась Алешиной, такой же шероховатой, как тужурка, руки и с удовольствием наблюдала, как расползается по его лицу пятнистая краска - сперва по щекам, потом по шее, но красивее всего, точно рождественские лампадки, вспыхивали уши. Прозрачные насквозь, смешно оттопыренные. Алые. Так на чем я остановился? - торопливо искал утраченную нить Алеша, и Туся, радуясь своей неожиданной власти, поддразнивала - на подорожнике. А еще говорят, заговор хорошо помогает. Поплюешь на три стороны, дунешь - и все как рукой!

Ночами Алеша, заваливший экзамен, зубрил курс психиатрии Корсакова, а по утрам, чтобы проснуться, делал зарядку и обливался прямо из колодца ледяной водой, которая сперва сверкающей, словно стеклянной стеной стояла в воздухе, а потом разбивалась об Алешину крепкую безволосую грудь, и он, совершенно по-детски вереща, крутил мокрой круглой головой и смеялся отрывисто, точно лаял. Туся подсматривала сквозь забор, давясь от согласной радости и шурша набитым дроздами вишенником - ну и что тут такого? Они ведь были почти помолвлены и вообще соседи, хотя в детстве - вот странно - вообще не обращали друг на друга ни малейшего внимания, так что Туся и предположить не могла, что задавака в мятой полотняной матроске, которого она изредка мельком видела на улице, станет для нее самым родным и близким на свете человеком.

Он сделал ей предложение как раз в Архиерейском переулке, у дома, который Туся очень любила и который часто ходила навестить, словно он, дом, резной, деревянный, двухэтажный, был ее родственником или другом, таким близким, что не надо и говорить. Все и так понятно. В доме жил скучный мещанин со своим скучным семейством, и Тусе казалось, что дому с ними тяжело, не с руки, что он мается, вынужденный давать кров этим постным унылым людям, а вот она, Туся, первым делом насадила бы у забора сирень, да такую, чтоб переплескивалась через край, а шторы по второму этажу пустила бы солнечные, легкие, чтобы летом было похоже, будто дом летит над городом под золотыми парусами.

Она попыталась объяснить это Алеше, и он вдруг сразу понял, засмеялся, заморгал рыжими ресницами и пообещал, что так и будет, вот сама увидишь, и даже очень скоро - они были по детской привычной вольности на "ты", и Туся засмеялась тоже и уточнила: скоро - это когда? Когда рак свистнет? И тогда Алеша вдруг сдернул с головы фуражку и, быстро вытерев о тужурку потные ладони, спросил ужасно глупо и старомодно: Наталья Владимировна, вы согласны составить счастье всей моей жизни? Так что Туся даже сразу не поняла, что он имеет в виду, и несколько секунд представляла, как она составляет Алешино счастье - аккуратно и вдумчиво, будто шаткую башенку из детских деревянных кубиков, и Алеша потом говорил, что эти несколько секунд ожидания были самыми тяжелыми и страшными в его жизни.Марина Степнова - Рассказы из журнала "Сноб"Илюстрация: Александра Кузнецова

Очень они были счастливы. Просто очень.

Ваша оценка очень важна

0
Шрифт
Фон

Помогите Вашим друзьям узнать о библиотеке

Популярные книги автора