А Ваня Елшин - боялся. Презирал себя, негодовал на себя, но чувствовал страх даже физически - спазмами в животе, перехватами дыхания, биением сердца. Неужели я такой тепличный? - с укоризной думал он о себе. Неужели мое сознание так легко переключается?
Ваня ведь несколько минут назад был влюблен или почти влюблен. Это с ним не первый раз - он мог, мельком увидев красавицу в пролетающем автомобиле, симпатичную продавщицу, просто девушку на улице, думать о ней неделями, вспоминать, жарко мечтать, представлять и проигрывать варианты. Вот и сейчас - только увидел входившую в автобус Вику, тут же затосковал, заметался глазами и душой, замечтал, зафантазировал. Потом появился ее парень. Ваня и не сомневался, что так будет: он влюбляется как раз в чужих и недоступных. Есть же в автобусе еще красавица, причем красавица несомненная, зрелая и при этом свободная, но Ваня ее появление воспринял равнодушно, оценив ее красоту спокойным посторонним взглядом. И та девушка, что с матерью, тоже, в принципе, ничего. Нет, обязательно влюбиться в ту, к кому нельзя даже подойти. Обидно.
И тут Ваня вдруг понял, что боится не напавших преступников, а себя. Боится, что, когда они станут бесчинствовать дальше, в чем Ваня почти не сомневался, он не выдержит, не сможет остаться в стороне, ввяжется - и ввяжется робко, трусливо, и все это увидят… Вот от этого предчувствия и дрожит все в теле, от этого заранее тошно. У него ведь впереди учеба, творчество, слава. Неужели он будет этим рисковать неизвестно ради чего? Из-за девушки - да, стоит, она его оценит, но зачем Ване ее оценка, если он будет к тому времени мертвым, что не исключено?
Странно, очень странно было Ване. Словно где-то на войне он лежит перед наступающими вражескими танками и боится, причем уверен, что боится больше всех, но все или почти все могут убежать, а он почему-то - не может.
И тут Ваня обратил внимание, что милиционер, лежавший в скрюченной позе внизу, на ступеньках, кивает ему, на что-то показывает, скосив глаза.
Ваня посмотрел и увидел рядом с дверью красную кнопку, помещенную в застекленную коробочку, и надпись: "EMERGENCY DOOR OPENER".
Что предлагает этот милиционер? Разбить стекло, нажать на кнопку? Дверь откроется - возможно, а возможно и нет, потому что не факт, что в отечественных автобусах такая кнопка работает. То есть автобус не отечественный, но ходит-то он по нашим маршрутам, а у нас всякие мудреные штучки выводят из строя заранее, чтобы не вывели из строя пассажиры или не воспользовались, когда не надо.
Милиционер закивал активнее, зашевелил плечами.
Он хотел этим сказать: не хочешь сам нажимать кнопку, приподними меня, я изловчусь, разобью стекло лбом или носом, нажму на кнопку, дверь откроется, я выкачусь и…
Милиционер Сергей Коротеев не знал, что будет потом. Может, расшибется о землю. Но, может, и уцелеет. Убежит в лес, оторвется от преследователей, потом наткнется на какой-нибудь населенный пункт. Главное - оказаться на свободе любой ценой, исчезнуть из автобуса, из того места, где он был опозорен, где попался, как первогодок, - скорее всего потому, что никак не ожидал попасться. Сергей служит уже восьмой год, но ничего подобного с ним не случалось. Были служебные приключения, были задержания, стычки, два раза приходилось стрелять - один раз по колесам угоняемой машины, другой раз в темном переулке, в человека с ножом. Попал удачно, в руку, человека не убил, но обезвредил. Но вот так беспощадно, лицом к лицу с преступниками, да еще сразу же оказавшись беспомощным - не доводилось.
А мальчишка трусит, не хочет помочь. Должен же сообразить, что если он, Сергей, убежит, то у пассажиров есть шанс, а если останется в таком положении, может произойти что угодно. И Сергей продолжал сигнализировать глазами.
Ваня посмотрел на него, потом на бандитов.
И встретился глазами с Притуловым, который, как оказалось, в этот момент наблюдал за ним. Ваня тут же неосторожно метнул взгляд на милиционера, что Притулов тоже заметил.
Встал, подошел. Осмотрелся, увидел кнопку, все понял.
- Командир, у тебя аварийная кнопка работает?
- Нет, - ответил Козырев.
- Я проверю!
- Проверяй.
Притулов, встав на сиденье, каблуком разбил стекло коробочки, потом ткнул в кнопку.
Не сработало.
- Что, родимый? - спросил он Сергея. - Мечтаем? Не надо мечтать. И тебе тоже, - обратился он к Ване.
И пошел обратно, по пути задев плечо Арины, отчего та заметно вздрогнула.
Притулов усмехнулся.
20.10
Драницы - Мокша
Ему было заранее хорошо. Знакомое предчувствие радости. И, конечно, праведного гнева. Он не знал, как это сосуществует в его душе, да и не очень над этим задумывался - радость, доходящая до восторга, и одновременно гнев, доходящий до ярости. Ради этого он жил, этого его лишили, но сегодня он обязательно наверстает. Семь женщин в автобусе, целых семь, и все они - женщины! Притулов не делил, как некоторые, особей женского пола на молодых и старых, красивых и некрасивых. Само существование женщины на земле - провокация. Читая какую-то книгу, Притулов наткнулся на слова, подтверждающие его давнишние мысли. Он запомнил их накрепко, так как имел фотографическую память - поэтому, кстати, четко помнил всех, от кого избавил этот мир. Слова такие: "Что есть жена? Сеть прельщения человеком. Светла лицом, и высокими очами мигающа, ногами играюща, много тем уязвляюща, и огонь лютый в членах возгорающа. Что есть жена? Покоище змеиное, болезнь, бесовская сковорода, бесцельная злоба, соблазн адский, увет дьявола!"
Радость Притулова все разгоралась и разгоралась, поэтому он даже не очень рассердился, когда раскрыл беспомощную попытку милиционера бежать.
- Молодец, Евгений! - похвалил его Маховец. - Опытный ты человек, я смотрю. За что пострадал?
- За характер, - уклончиво ответил Притулов.
Маховцу ответ понравился, он рассмеялся.
- Наш человек! А ты куксишься, кипиталист! - он хлопнул по плечу Федорова, зная, что ему это не понравится. И слово "капиталист", без того поганое, он нарочно испортил - дразнил.
Федоров скривился.
- А ты за что, Сережа? - спросил Маховец Личкина.
- За убийство, - солидно ответил Личкин.
- Неужто? Кто бы подумал! Тоже на пересуд везли?
- Да.
- Всех, я смотрю, на пересуд, - вывел Маховец. - А чего ждать? Мы и тут пересуд устроим.
- Это как? - с любопытством спросил Притулов.
Маховец, не объясняя, встал и обратился к пассажирам.
- Граждане присяжные! - и умолк, ожидая вопроса. Вопроса не поступило. - Что, никому не интересно, почему вы присяжные? Ладно. У нас тут такое дело, мы сейчас устроим пересуд. А вы будете, как в суде, присяжные. Мы грустим, граждане, мы тоскуем! Вот вы нас или приговорите, или освободите. Как решите, так и будет. А мы вам - всю правду. Годится?
Пассажиры молчали, не понимая, какую забаву им предлагают.
- Кто начнет? - спросил Маховец.
- Ты уже начал, - откликнулся Притулов.
- Да? Ну, ладно. Значит, так, граждане заседатели и судьи, - приступил Маховец к рассказу, подпуская для смеха в голос некоторую как бы жалобность, интонацию неправедно обиженного человека. - Что указывает нам наш жестокий, но справедливый уголовный кодекс? Он указывает, что надо учитывать смягчающие обстоятельства и личность подсудимого. А вы не учли, когда в прошлый раз разбирались!
- Это не мы разбирались, - не выдержала Елена.
- Не мешайте, девушка, - попросил Маховец, прижав руки к груди. И продолжил: - Мое смягчающее обстоятельство - это вся моя жизнь! Папа мой был алкоголик и воспитывал меня кулаками. Хотелось мне ответить или нет? Хотелось. Но я не мог. Потому что - папа. И я отвечал другим. Но кто виноват, я или папа? Я виноват, согласен. Но папа тоже виноват, граждане присяжные! Почему ему от моих двенадцати не отломить годика хотя бы два? Он умер? Так мы ему посмертно! Награждать посмертно, можно, а осуждать нельзя? Несправедливо! Пойдем дальше. Мама моя была хорошая женщина. Но она была без образования, даже среднего. А могла бы получить. И могла бы меня тоже приучить к образованию, а не могла, потому что ничего в этом не понимала. И я в результате ее примера тоже бросил школу. Надо ей хотя бы полгодика дать за это? А? Я спрашиваю…
- Надо! - отозвался Желдаков - не подличая, а поддерживая юмор, который вполне разделял. Но перестарался - Маховец это принял как издевку.
- А тебя спрашивали?
Он медленно пошел к Желдакову. Все замерли, Желдаков напрягся.
- Ну, я просто… Нет, но ты же спросил!
- Если я спросил, это ничего для тебя не значит! Другие есть умные ответить! Ловкий ты - моей маме полгода давать, сволочь! А своей сколько дашь? А? Дашь своей маме года два тюрьмы? Она живая у тебя?
- Нет…
- Неважно! Дашь или нет?
- Ладно, я же пошутил…
- Сказал бы я тебе, если б не женщины! Даю твоей маме два года - согласен? Согласен?
Маховец стоял совсем близко. Желдаков понимал, что если он не согласится, тот ударит. Но и трогать память матери не хотелось.
- Ты лучше дальше расскажи, - ответил он примирительно.
- Согласен или нет?
И тут Желдаков придумал ответ:
- Да ладно, не жалко, ей все равно не сидеть, она лежит уже!
Маховец глядел на Желдакова в упор.
Вот-вот - и…
Но он вдруг улыбнулся.
- Хитрый, зараза! Ну, живи пока!
Он вернулся на прежнее место.