- На чем мы остановились? На маме. Маме полгодика, папе два, вот уже девять с половиной осталось. Едем дальше. Три эпизода мне вменяют, а теперь еще навесить хотят. За что? За три убийства при ограблении. Разберемся. Насчет первого сначала. Не хотел я этого человека убивать. И грабить не хотел. Я шел по улице, граждане заседатели. Вечером. А он шел из ресторана пьяный. Если вы скажете, что напиваться - это нормально, я соглашусь. Скажете?
Никто не сказал.
- Вот! Все знают, что напиваться ненормально. Теперь вопрос: что сделать с человеком, который позволил совершить убийство на его глазах? Который не остановил преступную руку?
- Ты кого-то при нем, что ли, шпокнул? - поинтересовался Притулов.
- А как же! Его самого и шпокнул! Идет, понимаете, в дорогом костюме, пьяный. Я ему: товарищ! Это в советское время еще было, все были товарищи. Товарищ, дайте закурить. Я вежливо обратился. А он меня обозвал матом. Статья первая административного кодекса, между прочим. Считаем! - Маховец начал загибать пальцы. - Напился - раз! Матом обозвал - два! Не оказал противодействия преступлению - три! Сколько ему за это?
- Год! - выкрикнул Личкин.
- Мало, - не согласился Маховец, но тут же передумал: - Ладно, год. Итого, минус еще год из моего срока, получается восемь с половиной. Пошли дальше. Затянули меня плохие дружки в историю. Пойдем, говорят, к одному барыге, к спекулянту, к фарцовщику, тоже в советское время было, пойдем, говорят, в гости. Ну, пришли. А он не радуется. Несправедливо? У нас что на лозунгах было написано? Человек человеку! Ну ладно, мы стерпели. Он не радуется, но выпивку поставил. Мы выпивку выпили и говорим: еще хочется. А он говорит: идите куда подальше и там пейте. Мы не против, но просим взаймы денег. А он говорит - нету! Пришлось посмотреть. И что оказалось? Какое там нету, еще как есть! Не только на выпивку, а на все, что хочешь! Три тысячи рублей у него нашли! А он начал на нас бросаться. Вазу хрустальную схватил. Ну, я его в порядке самообороны этой вазой… Виноват? Не отрицаю, но смотрите сами. - Маховец опять начал загибать пальцы. - Если бы он не спекулировал, мы бы к нему не пришли, это раз. Если бы он нам сам денег дал, мы бы ушли, это два. И если бы он сам не напал, я бы его не тронул. Что получается? Ему за спекуляцию, за жадность, за нападение надо срок навесить или нет?
- Надо! - приговорил Притулов.
- Еще как! Три с половиной года ему для ровного счета! И остается у меня восемь с половиной минус три с половиной - пять!
В этот момент Козырев посмотрел на свое лицо в зеркало и увидел заинтересованность и любопытство. То есть, он невольно заслушался историей, забыв, кто рассказывает. Такое своеволие собственного ума Козырева обидело, даже оскорбило, он сделался мрачным и стал смотреть прямо на дорогу, стараясь не слушать разглагольствования Маховца. Но получалось не вполне.
- Третий эпизод - это вообще смешно, граждане заседатели. - Там даже ограбления не было. То есть оно было, но по факту убийства. Никого я не собирался грабить, а сидел и нормально выпивал. А в ресторан пришел прапорщик с женщиной. С такой, сами понимаете. Я ее пригласил танцевать, она пошла. Прапорщик обиделся, повел меня на улицу. С хулиганскими намерениями. Что мне было делать? Я его обезвредил. Он упал. А вокруг же люди ходят. А люди - это кто? Это те же преступники, но которые не совершили преступления! То есть он честный человек - ну, там, слесарь или кандидат наук. Он идет и не хочет никакого преступления. Но вдруг перед ним лежит мертвый прапор. И он может захотеть снять с него форму с ущербом для советской армии и забрать у него все деньги. Чтобы этого не допустить, я сам раздел прапорщика, а потом обнаружил в нем, то есть в его форме, сумасшедшие деньги. И мне зачислили грабеж. За что? Если бы я его выслеживал в гостинице, увидел, что он с наличными деньгами приехал на покупку, кстати, нелегальную, автомобиля для своего командира, он деньги в номере побоялся оставить, пошел с ними, но я же этого не делал, в номер не лез, не следил за ним. А проститутка эта, извините? Короче, что я его убил, он сам виноват, а что я его ограбил, он тоже виноват, потому что не было бы денег и грабить было бы нечего. Поэтому проститутке - полгода, прапорщику за нелегальную покупку, провокацию убийства и ограбления - как минимум, два.
- Все равно у тебя два с половиной остается, - посчитал Притулов.
- А ты не спеши! Теперь мне еще один эпизод присваивают! Нашли, видите ли, тело моей бывшей сожительницы. Мертвая закопана оказалась в своем собственном саду на даче. Но доказательств нет, граждане присяжные! Следов преступления нет, кроме пролома на голове, а кто пролом сделал, неизвестно! У нее там не один я был, так что - предъявите экспертизу! Нет экспертизы - нет доказательств. Но вам, граждане присяжные, я признаюсь. Между нами. Да, убил. Но почему? Вот смотрите сами. Она же со мной жила, и она же мне вдруг вечером один раз говорит: ты животное!
- И вы обиделись? - догадался Личкин, которого несколько месяцев тюрьмы еще не отучили называть старших на вы.
- Я? Да ни за что! Животное не хуже человека, а даже лучше!
- Согласен! - поддержал Притулов.
- Животные разные бывают! Лев - животное, тигр - животное! Орел!
- Орел не животное, а птица, - заметил Личкин.
- Иди учись опять в школе! - возразил Маховец. - Все, что живое, называется - животные! Короче, ничего обидного. Но животные - они же не знают жалости! Поэтому я ее спрашиваю: я точно животное? Она говорит: точно. Я говорю: тогда я тебя могу убить, потому что животное ничего не понимает, для него убить не грех, а просто жрать охота. Жрать я тебя не буду, хотя ты жирненькая, а убью запросто. Потому что, раз ты меня животным считаешь, ты мне сама разрешила фактически тебя убить. Тут она начинает брать свои слова обратно.
- Бабы - они такие, - кивнул Притулов.
- А я говорю - нет, поздно, раз я животное, то и буду вести себя, как животное. Ну и повел. Теперь вопрос, граждане присяжные: если животное, лев или тигр, убивает, его разве судят? Это абсурд! - воскликнул Маховец, хвастаясь редким словом.
Вдруг послышалось:
- Их стреляют!
- Чего такое? - не поверил Маховец.
- Их стреляют! - твердо повторила Наталья, выпрямившись спиной.
Она, подкрепившись пивом, почувствовала себя гораздо лучше - у нее всегда это бывало с первыми глотками любого спиртного напитка, даже самого слабого. Первый хмель, длящийся минут десять-пятнадцать, был вообще самым приятным, на нем бы и остановиться, однако Наталья, как правило, продолжала и, по мере продолжения, сначала даже словно трезвела, становилась активной, бурной, энергичной, а потом резко пьянела, но прекратить уже не могла - пока не упадет.
Маховец подошел к ним - к Наталье с Курковым - и сказал Леониду:
- Ну-ка отсядь.
- Слушай, женщина нервничает, естественно, она… - начал было объяснять Курков, но Маховец схватил его за шиворот и потащил в проход, там повалил на пол, а сам уселся рядом с Натальей, поставив на Куркова ногу и направив на него автомат.
- Значит, расстрелять меня надо? - улыбнулся он Наталье.
- Вы спросили про животных. Я про них и сказала. - Наталья не хотела показать, что боится, ответила довольно твердо, хотя голос все-таки дрогнул.
- Нет, женщина, вы не надо! Вы меня имели в виду!
- А хоть бы и так! Потому что я… Потому что так нельзя! Вы сбежали откуда-то, вам надо уехать, ну, и езжайте, а люди при чем? Что вы над нами-то издеваетесь? Если не хотите или не можете нас отпустить, то хотя бы относитесь по-человечески! А вы тут цирк устроили! - выкрикивала Наталья не в глаза близко сидящему Маховцу, это было слишком неудобно, почти смешно - на таком расстоянии не кричат, она кричала наискосок, обращаясь не только к Маховцу, а к его товарищам. И к пассажирам.
- Вот именно! - послышался голос сзади.
Это крикнул Ваня.
- В самом деле! - присоединилась и Любовь Яковлевна, всегда готовая поддержать справедливость, если получала сигнал извне.
- А взрослые мужики! - укорил Мельчук, постаравшись, чтобы в его укоризне не было ничего обидного.
- Действительно! - добавила Вика.
- Как будто их трогают! - тонко крикнула Нина.
Тут все или почти все, но преимущественно женщины, которые в таких ситуациях смелее, потому что считают, что их не тронут, загомонили, заговорили, возмущаясь и обвиняя.
Но тут же смолкли - как только Маховец встал.
- Молчать! - снисходительно приказал он.
И вернулся к друзьям, а Курков сел на место, отряхиваясь и мысленно оправдывая себя тем, что под дулом автомата не очень-то попрыгаешь.
- Продолжим конференцию! - повернулся Маховец к пассажирам. - То есть, наше заседание суда. Никто над вами не издевается, у вас помощи просят! Вот я вам все рассказал по чистой совести. А теперь решайте, оправдать меня или нет? Все в ваших руках!
И Маховец понурил голову. Но тут же поднял ее и посмотрел с такой откровенной злобой, с такой ненавистью, будто перед ним сидели те, кто испортил ему жизнь и посадил его в тюрьму.
- Но только так, - сказал он. - Если кто проголосует против меня, пусть он объяснит, в чем я виноват. И если он мне это не докажет, тогда я сам буду его судить. Устраивает? А хоть бы и не устраивает, я сказал - так будет. Голосуем - кто за то, чтобы меня оправдать?
Димон первый поднял руку, весело озираясь.
- Жалко вам, что ли? - сказал он, намекая, что это игра, что это понарошку.
И до многих его намек дошел.
Начали подниматься руки.