- О, эта дрянь насчет познай-саму-себя свернет тебе купол с росчерком, - сказала ее подруга Молли Мичон. - Уж поверь мне, я - некоронованная королева свернутых куполов. В последний раз, когда я решила познать себя лучше, оказалось, что во мне целая шайка сбрендивших стерв. Будто сижу в регистратуре реабилитационного центра. Хотя должна сказать, сиськи у них были ничего. Так или иначе - забудь. Иди и сделай что-нибудь для кого-нибудь другого. Выйдет гораздо полезнее. "Познай саму себя" - и толку-то? Ну познаешь, и выяснится, что ты - полная гарпия. Нет, мне ты, конечно, нравишься, но моему мнению доверять нельзя. Сделай что-нибудь для других.
Это правда. Молли бывала… э-э… эксцентрична, но временами говорила очень здравые вещи. Поэтому Лена и вызвалась ходить с котелком и колокольчиком Армии спасения, собирала консервы и мороженых индеек для продовольственной инициативы Общества анонимных соседей Хвойной Бухты, а завтра, как только стемнеет, выйдет на улицу и отправится собирать натуральные рождественские елочки и разносить по домам тех, кто себе их позволить, вероятно, не сможет. Так она и отвлечется от себя. А если не поможет, канун Рождества Лена проведет на Вечеринке для Одиноких в церкви Святой Розы. Ох господи, ну вот оно. Опять настало Рождество, и она прониклась его духом - ей ужасно одиноко…
А для Мэвис Сэнд, хозяйки салуна "Пена дна", слово "одиноко" звенело колокольцами кассового аппарата. Настанут рождественские каникулы, Хвойная Бухта наводнится туристами в поисках провинциального шарма, а в салун набьются одинокие лишенцы и нытики в поисках утешения. Его-то Мэвис радостно и подавала им в виде своего фирменного (и по спекулятивной цене) рождественского коктейля "Медленный уютный трах в санях Санта-Клауса", который состоял…
- Если тебе невтерпеж узнать, из чего он сделан, отъебись, - говорила обычно Мэвис. - Я профессиональный бармен с тех пор, как твой папаша смыл в сортир тот гондон, в котором булькала твоя единственная надежда заполучить мозги, так что проникайся рождественским духом и плати за выпивку.
Саму же Мэвис рождественский дух не покидал никогда - вплоть до сережек в виде новогодних елочек, которые она носила круглый год, чтобы от нее "пахло как от новенькой машины". Пучок омелы размером с лосиную голову висел над кассовым аппаратом, и если какой-нибудь наивный пьянчуга слишком далеко перегибался через стойку бара, чтобы его заказ наверняка дошел до хозяйки посредством одного из слуховых аппаратов, вне зависимости от времени года он обычно делал открытие: за трепетом черных нейлоновых хлыстов, отягощенных тушью, - они изображали псевдоресницы, - за волосатой бородавкой и слоем помады "Красный соблазн", наложенной шпателем, за газовым облаком "Тарейтонов-100" и кастаньетным перестуком зубных протезов выяснялось, что Мэвис еще очень может поработать язычком. Один парень, к примеру, едва переводя дух и пошатываясь на пути к выходу, уверял, что Мэвис облизала ему самый мозжечок, чем вызвала видения смерти от удушья в темном чулане самой Смерти, - что хозяйка восприняла как комплимент.
Примерно в то время, когда Лена и Дейл вели битву на стоянке "Экономичного гипермаркета", Мэвис, восседавшая на табурете за стойкой, подняла голову от кроссворда и увидела, как в двойные двери бара входит самый красивый мужчина в ее жизни. То, что некогда было пустыней, расцвело у нее внутри; там, где некогда тянулся сухой овраг, излилась могучая река. Сердце пропустило удар, а дефибриллятор, вживленный в грудь, взбрыкнул так, что Мэвис электрически ринулась с табурета, точно вода сквозь затворы шлюза, спеша обслужить этого клиента. Если бы он заказал "стенолом-ку", она бы просто кончила - да так, что теннисные тапочки содрало бы с мозолей на пальцах; она это знала, она это чувствовала, она этого хотела. Мэвис была романтичной особой.
- Что вам угодно? - спросила она, бия ресницами так, словно у нее за очками колотились в падучей гигантские тарантулы.
Полдюжины дневных завсегдатаев, сидевших у стойки, хором развернулись на табуретах, чтобы узреть источник сей елейной учтивости: никак не возможно, чтобы голос этот принадлежал Мэвис, которая с ними обычно разговаривала в тональности презрения и никотина.
- Я ищу дитя, - ответил незнакомец. У него были длинные светлые волосы, ниспадавшие на пелерину черного дождевика военного покроя. Глаза - фиалковые, а лицо - одновременно жесткое и нежное, очерченное тонко, однако ни возраста, ни жизненного опыта не выдававшее.
Мэвис подкрутила ручку на правом слуховом аппарате и наклонила голову, как собачка, только что цапнувшая свиную отбивную из пластмассы. О как рушатся столпы похоти под бременем глупости!
- Вы ищете дитя? - переспросила Мэвис.
- Да, - подтвердил незнакомец.
- В баре. Среди бела дня в понедельник. Вы ищете дитя?
- Да.
- Какое-то конкретное дитя или сойдет любое?
- Я пойму, когда увижу, - ответил незнакомец.
- Ебала болезная, - подал голос один дневной завсегдатай, и Мэвис в кои-то веки с ним согласилась: от кивка шейные позвонки ее щелкнули, как торцовый ключ.
- Убирайся к черту из моего бара, - сказала она. Длинный лакированный ноготь прочертил маршрут к выходу. - Вали давай. Тебе здесь что - Бангкок?
Незнакомец вперил взор в ее палец.
- Рождество Христово близится, я не ошибся?
- Да, Рождество в субботу, - проворчала Мэвис. - А какая, к черту, разница?
- Значит, дитя мне нужно до субботы, - ответил незнакомец.
Мэвис пошарила под стойкой и выудила свою миниатюрную бейсбольную биту. Он, конечно, симпатяга, но одно это не значит, что его нельзя усовершенствовать куском доброго гикори по макушке. Мужчины: подмигнет, раскочегарит, влажно хлюпнет разок, и моргнуть не успеешь - а ему уже пора отращивать шишки и расшатывать зубы. Мэвис была романтиком прагматичным: от любви - при ее надлежащем применении, полагала она, - бывает больно.
- Вломи ему, Мэвис, - подначил один дневной завсегдатай.
- Какой извращенец вырядится в дождевик на семидесятипятиградусной жаре? - сказал другой. - Я тоже за. По мозгам ему.
У бильярдного стола уже делали ставки.
Мэвис дернула себя за отбившуюся от стада волосину на подбородке и вгляделась в незнакомца поверх очков.
- А ты не желаешь продолжить свои поиски чуть дальше по дороге? - осведомилась она.
- Какой сегодня день? - спросил незнакомец.
- Понедельник.
- Тогда я выпью диетической колы.
- А как же дитя? - уточнила Мэвис, для вескости похлопывая "луисвилльской дубиной" по ладони (больно, как у черта в жмене, только она и глазом не моргнет, дудки).
- У меня есть время до субботы, - сказал прекрасный извращенец. - Теперь же - диетическую колу и батончик "Сникерса". Пожалуйста.
- Ну все, - сказала Мэвис. - Ты покойник.
- Но я же сказал "пожалуйста", - ответил Блондинчик. Несколько не в тему.
Она не стала даже поднимать калитку в стойке, а поднырнула под нее и кинулась в атаку. Тут блямкнул колокольчик, и в салун пробился луч света: значит, с улицы кто-то вошел. Едва Мэвис перенесла вес на толчковую ногу, чтобы уже совсем отправить блондиновы гонады полетать над соседним округом, незнакомец исчез.
- Проблема, Мэвис? - спросил Теофилус Кроу. Он стоял аккурат на том же месте, где только что был незнакомец.
- Черт, куда он делся? - Мэвис заглянула за плечо Тео и обозрела галерею дневных завсегдатаев. - Куда он пропал?
- Бог знает, - ответили те, пожимая плечами а капелла.
- Кто? - спросил Тео.
- Блондин в черном дождевике, - объяснила Мэвис. - Ты не сталкивался с ним в дверях?
- В дождевике? Да на улице семьдесят пять градусов, - сказал констебль. - Уж я бы заметил дождевик.
- Он был извращенец! - крикнул кто-то из глубины бара.
Тео опустил голову и окинул взглядом хозяйку:
- Парень перед тобой обнажался?
Разница в росте у них была почти в два фута, и Мэвис пришлось на шаг отступить, чтобы заглянуть констеблю в глаза.
- Да нет же, черт. Мне нравятся те, кто показывает товар лицом. Этот парень искал дитя.
- Так тебе и сказал? Просто зашел сюда и сказал, что ищет ребенка?
- Точно. Я уже совсем было хотела его поучить…
- Ты уверена, что он не своего ищет? Такое бывает, знаешь ли, - рождественская толчея, дети теряются…
- Нет, он не конкретного ребенка искал, он искал вообще дитя.
- Ну, может, ему хотелось стать кому-нибудь Старшим Братиком, или Тайным Сантой, или еще чего-нибудь… - сказал Тео, являя тем самым веру в доброту человеческую, улик которой у него было от крайне мало до совершенно никаких. - Сделать ему что-нибудь хорошее на Рождество.
- Черт побери, Тео, тупица ты ебанутая, да попа не надо отрывать от алтарного служки фомкой, чтобы понять, что он пацанчику не катехизис на ушко читает. Этот парень - извращенец.
- Что ж, тогда мне, наверное, надо бы сходить его поискать.
- Да уж, наверное, давно уже пора как надо бы.
Тео совсем уже нацелился к выходу, но развернулся к Мэвис снова:
- И я не ебанутая тупица, Мэвис. Не надо со мной так разговаривать.
- Извини, Тео, - ответила хозяйка, опуская "луисвилльскую дубину" в знак искренности своего покаяния. - А чего ты вообще заходил-то?
- Не помню. - Тео подчеркнуто воздел бровь.
Мэвис ухмыльнулась. Хороший он парень, Тео, - дурковатый, но хороший.
- Вот как?
- He-а, я просто хотел уточнить, как у тебя с едой будет на Рождество. Ты же барбекю хотела устраивать, правильно?