- Ты срубила ее своим мечом? - Тео не так волновал инструмент, как то, где она ее срубила. У него в лесу возле их хижины имелся секретик.
- Ну да. У нас же нет бензопилы, насколько мне известно, правда?
- Нет. - На самом деле пила была - в гараже, спрятанная за банками с краской; он сам ее туда засунул, когда "художественная жилка" жены билась чаще обычного. - Проблема не в этом, солнышко. Проблема, я думаю, в том, что она слишком большая.
- Нет, - ответила Молли, промерив шагами всю длину сосны, после чего перепрыгнула ветку и выключила двигатель "хонды". - Тут ты как раз ошибаешься. Наблюдай - у церкви двойные двери.
Тео пронаблюдал. У церквушки действительно имелись двойные двери. Засыпанную гравием стоянку освещала единственная ртутная лампа, но белая церковь виделась отчетливо, а за нею - смутные тени надгробий. На этом кладбище хвойнобухтинцев высаживали уже сотню лет.
- Потолок в главном зале - тридцать футов под куполом. А в этой малышке - всего двадцать девять. Протащим ее в двери задом наперед и поставим на попа. Мне твоя помощь понадобится, ты же не возражаешь?
- А я не возражаю?
Молли распахнула джинсовый пиджак и мигнула Тео его любимыми грудями - до самого блестящего шрама, что бежал поверху правой, изогнувшись удивленной лиловой бровью. Вот так сталкиваешься вдруг с двумя нежными друзьями - оба бледненькие от нехватки солнца, чуть подвяленные временем, однако свои розовые носики держат по ночному ветерку. Так же быстро пиджак запахнулся, и Тео понял, что его опять оставили на холоде.
- Ладно, не возражаю, - сказал он, стараясь выиграть хоть чуточку времени, чтобы кровь вернулась в мозг. - А откуда ты знаешь, что потолок - тридцать футов?
- По нашим свадебным фотографиям. Я тебя вырезала, а потом тобой измерила здание. Оно чуть меньше пяти Тео в высоту.
- Ты порезала наши свадебные фотографии?
- Только не очень удачные. Ну давай, сгружаем.
Молли быстро развернулась, и полы пиджака трепыхнулись у нее за спиной.
- Ты бы не выходила так на улицу, а?
- В смысле - вот так? - Она обернулась, взявшись за лацканы.
Вот они снова - его розовоносые дружочки.
- Давай поставим елку и сделаем это на кладбище, о’кей?
И она даже чуть подпрыгнула для большей убедительности, а Тео кивнул, следя за реверберациями. Он подозревал, что им манипулируют, что его поработила его же сексуальная слабость, но никак не мог вычислить, почему это плохо. В конце концов, тут же все друзья.
- Солнышко, я блюститель мира и правопорядка, я не могу…
- Да ладно, все будет похабно. - Слово "похабно" она произнесла как "восхитительно" - а именно это она имела в виду.
- Молли, мы с тобой вместе уже пять лет, похабству, наверное, пора и честь знать. - Но даже не договорив, Тео шагал к вечнозеленой громадине, приглядываясь, где веревки, которыми Молли привязала ее к "хонде".
А на кладбище мертвые, внимательно слушавшие весь этот разговор, принялись тревожно перешептываться про новую рождественскую елку и неминуемое секс-шоу.
Они все это уже слышали, мертвые, - плач детей, причитанья вдов, признанья, проклятья, вопросы без ответа; безрассудные вызовы на День всех святых, бред алкашей - те заклинали призраков или просто извинялись за то, что дышат; ведьм-абитуриенток, воспевавших безразличных духов, и туристов, натиравших старые надгробья бумагой и углем, - словно собачки царапались, просились в могилы. Похороны, конфирмации, причастия, венчания, кадрили, инфаркты, школьные дрочки, поминки наперекосяк, вандализм, "Мессию" Генделя, рождение, убийство, восемьдесят три мистерии, восемьдесят пять живых картин на Рождество, дюжину невест, которые гавкали тафтяными морскими львами, пока шаферы вправляли им по-собачьи, не отходя от могильных плит, а время от времени - парочки, коим требовалось что-нибудь темное, с ароматом сырой земли, иначе половую жизнь никак не взбодрить… В общем, мертвые слышали всё.
- О да, о да, о да! - выкрикивала Молли, оседлав городского констебля, который елозил по неудобному ложу из пластиковых роз в нескольких футах над усопшей учительницей.
- Они всегда считают себя первыми. Ууууу, давай сделаем это на кладбище, - сказала Бесс Линдер, которой муж с последней трапезой подал чай из наперстянки.
- Я знаю, у меня только на этой неделе на могиле три использованных презерватива, - ответил Артур Таннбо, фермер-лимоновод, скончавшийся пять лет назад.
- А откуда вы знаете?
Слышали-то они всё, вот со зрением было не очень.
- По запаху.
- Омерзительно, - сказала Эстер, та самая учительница.
Мертвых шокировать трудно. Поэтому омерзение Эстер было притворным.
- Что за гомон? Спать не даете. - Малькольм Каули, торговец антикварными книгами, инфаркт миокарда за чтением Диккенса.
- Тео Кроу, констебль, и его чокнутая женушка занимаются непотребством на могиле Эстер, - ответил Артур. - Могу поспорить, она не пьет свои медикаменты.
- Пять лет как женаты - и до сих пор непотребствуют? - После смерти Бесс встала на весьма антиматримониальные позиции.
- Супружеский секс - это так банально. - Снова Малькольм - как всегда, скучая и в провинциальной, захолустной смерти.
- А вот от посмертного я бы не отказался, - подал голос Марти Поутру, лучший диск-жокей радио ГРОБ с пулей в голове: одна из первых жертв грабежей автотранспорта еще в те времена, когда эфиром правили волосатые банды музыкантов. - А то сплошные дразнилки в могилке, не согласны?
- Вы ее только послушайте. Вот кому бы косточку заправить, - сказал Джимми Антальво, который поцеловался со столбом на своем "кавасаки", а потому остался навеки юным.
- Которую? - хмыкнул Марти.
- А новая елка - на слух очень мило, - сказала Эстер. - Спели бы в этом году они "Доброго короля Венцеслава".
- Если споют, - высказался заплесневелый книготорговец, - я законно в гробу перевернусь.
- Губу раскатал, - заметил Джимми Антальво. - Черт, по-моему, я тоже.
Мертвые не ворочались в гробах - они вообще не шевелились, да и разговаривали только друг с другом - безвоздушными голосами. Они спали, изредка просыпались и подслушивали, перекидывались словечком-другим, а в конце концов не просыпались уже никогда. Бывало, вечный сон смаривал их лет через двадцать, бывало - через сорок, но никто не помнил, чтобы голос доносился из более глубокой древности.
А в шести футах над ними Молли аккомпанировала своим последним оргазмическим взбрыкам вот чем:
- ОХ - КАК - Я - ВЫ - МО - Ю - ТВОЙ - "ВОЛЬ - ВО" - КО - ГДА - ПРИ - Е - ДЕМ - ДО - МОЙ! ДА! ДА! ДА!
После чего она выдохнула и рухнула Тео на грудь, чтобы перевести дыхание.
- Я не понимаю, что это значит, - сказал Тео.
- Это значит, что я вымою тебе машину.
- О, значит, это не эвфемизм. Вроде как "вымыть старый "вольво"", мырг-мырг, тыц-пыц.
- He-а. Это твоя награда.
Теперь, когда они закончили, Тео уже не мог игнорировать пластмассовые цветы, впившиеся ему в обнаженные тылы.
- Я думал, моя награда - вот это. - Он провел руками по голым бедрам по обе стороны от себя, дойдя до ямок в дерне, оставшихся от коленок Молли, и потрепал ее волосы, разметавшиеся по его груди.
Молли оттолкнулась и посмотрела на него сверху вниз:
- Нет, это была награда за то, что помог мне с елкой. А вымыть машину - награда вот за это.
- A-а, - сказал Тео. - Я тебя люблю.
- Ох, кажется, меня сейчас стошнит, - раздался новопреставившийся голос из-за рощицы.
- Кто у нас новенький? - поинтересовался Марти Поутру.
Затрещала рация на поясе, обвившем колени Тео:
- Констебль Хвойной Бухты, прием. Тео?
Служитель закона неловко приподнялся и нажал тангенту:
- Чего, Диспеч?
- Тео, у нас два-ноль-семь-а на Вустерской, шесть-семь-один. Жертва, одна, подозреваемый до сих пор может быть поблизости. Я отправила два патруля, но им до вас двадцать минут.
- Буду на месте через пять, - ответил Тео.
- Подозреваемый - белый мужчина, шесть футов с лишним, длинные светлые волосы, одет в черный плащ или пальто.
- Понял, Диспеч. Уже еду. - Тео пытался натянуть штаны одной рукой, другой сражаясь с рацией.
Молли уже была на ногах, голая от пояса и ниже; мокасины и свернутые джинсы она прижимала к себе левым локтем. Правую руку она протянула Тео.
- Что такое два-ноль-семь?
- Черт его знает, - ответил Тео, позволив ей поднять себя сложа из роз. - Либо попытка киднеппинга, либо опоссум с пистолетом.
- У тебя пластиковые цветочки на задницу налипли.
- Вероятно, первое. Про стрельбу она ничего не сказала.
- Нет, оставь. Тебе идет.