Здесь две лени. Лень нервничать и беспокоиться, не имея подстраховочных тампонов и трубок. Лень потом переживать за лишние боли больного. Две силы, две лени сплелись и схлестнулись. Все-таки больному легче будет, не так больно будет, если зашить наглухо. Ему будет легче, а мне наблюдать... Опять все решено без меня и за меня.
Я зашиваю. Я зашиваю протоки, перевязываю остатки пузырного протока; я зашиваю ткани над протоками; я зашиваю то место у печени, где раньше, еще утром, был пузырь; я зашиваю послойно ткани на животе: брюшину и мышцы, потом только мышцы, потом еще один слой, называемый апоневроз, потом жировую клетчатку, потом кожу, потом мажу йодом, потом наклейку делаю, а уж дальше дело анестезиологов - разбудить больного и отправить его в палату. А я сделал все, я не решал, а делал, потому что каждый раз приходилось делать единственно возможное.
А теперь я иду размываться - это значит, я помою перчатки, смою кровь и остальную грязь с них, высушу, вытру полой своего уже грязного, не годного для следующей операции халата, а если есть лоточек с тальком, то руки в перчатках опущу в тальк, обсыплю их этим порошочком и сниму перчатки, вывернув их, чтобы тальк оказался внутри, чтобы потом легче было надевать резиновые перчатки на руки. Перчатки готовы для стерилизации на другую операцию. Я уважаю чужую лень и понимаю, что мне все это сделать на руках легче, удобнее, быстрее, чем если я их гордо скину в раковину и скажу: "Будет жить", а потом сестрам операционным придется все это делать, распластав перчатку сначала на краю раковины, а потом вытирать на столе. Но когда я забываю про лень, перестаю уважать чужую лень, я сбрасываю перчатки в раковину, а фартук и халат - на пол.
Больного сейчас разбудят и повезут в палату, а я пойду покурю, покалякаю с коллегами, запишу операцию в историю болезни, потом, чтобы не пришлось еще раз приходить сюда, перепишу в операционный журнал, потом напишу направление на исследование отрезанного желчного пузыря, потом я пойду соберу камни, которые были вырезаны у больного, помою их и завтра отдам либо больному, либо родственникам его. Лучше я сейчас соберу и помою, а то завтра еще придется долго их всех, родственников и больного, уговаривать, что там не рак и не верблюд, - мне лень, лучше я сейчас все подготовлю, а завтра камни им отдам.
И если жизнь, медицина, моя лень подготовили мне еще операцию, я начинаю все сначала. Но зато, когда все операции уже сделаны, я со спокойной совестью могу пойти из операционной в отделение и буду там смотреть больных, делать перевязки, записывать истории болезни, оформлять документы на выписку, заниматься протоколами разных собраний, проверять исполнение разных взятых на себя и на других обязательств... Я лучше все это сделаю сразу после операции, а то мне потом будет лень: мне лень здесь оставаться долго.
А потом, когда все сделано и я с остальными врачами и ординаторами отделения ля-ля развожу, лясы точу, калякаю и покуриваю, - думаем, что будем делать завтра.
Уже давно можно убегать домой - рабочий день кончился, но лень. Я сижу. Я ленив. Я чудовищно ленив.
"Не уверен - не убегай".
1974 г.
ПЕРВАЯ РЕЗЕКЦИЯ
Иду я из больницы ликующий. Кажется, что все на меня смотрят. А если еще не смотрят - посмотрят.
Человек идет такой довольный. Такой радостный. Наверняка смотрят. Должны смотреть.
Сегодня я первый раз сделал резекцию желудка.
Резекция желудка - это узловой пункт. Как сделал эту операцию - ты человек, ты можешь жениться. Но женился я раньше. И два месяца назад у меня дочь родилась. А резекцию желудка сделал только сегодня.
Должен быть закон: если ты хирург, пока не сделаешь резекцию желудка, о потомстве и думать не моги. Иначе как воспитаешь ребенка? Человека-то воспитать - надо быть человеком. И так в каждой специальности. Пока ты не сделал чего-то хорошего, ценного, пока не доказал свое право на продолжение тебе подобных, - нишкни.
Можно подумать, что я после первой резекции уже овладел главным в деле. Ерунда.
Все-таки.
Я еще после операции позвонил домой и сообщил. Дома меня ждал подарок - пепельница.
Я люблю пепельницы.
Вечером я сидел и кидал окурки в новую пепельницу - чугунные сани.
В одиннадцать часов звонит телефон.
- Слушай, ты там после своей резекции назначил пенициллин вливать через трубку в живот?
- Да.
- А трубки нет. Ты точно ее поставил?
- Абсолютно.
- Мне сестра сказала. Я ходила проверять. Трубки нет.
- Трубку оставил. Абсолютно точно.
- Не могла же она уйти внутрь? Ты ее не подшивал?
- Не подшивал.
Могла уйти внутрь. Наверно, лучше было подшить. Наверно, ушла внутрь. Может, она еще под кожей? Еще не ушла в живот? Я ведь длинный конец оставил. Сани. Чугунные сани. "Не в свои сани не садись..."
- Знаешь, я сейчас приеду. Разошьем кожу. Посмотрим. Может, она еще там.
- Чего ты поедешь? Не надо. Экая процедура. Я сама сделаю.
Пожалуй, еще обидится. Решит - не доверяю.
- Ну хорошо. И спроси у девочек в операционной - пусть посчитают трубки. Все у них или не хватает?
Через полчаса я уже звоню.
- Под кожей нет ничего. А сестры одна говорит - все, а другой кажется, что должна быть еще одна. Я их, естественно, обругала, сказала, что, если кажется, пусть перекрестятся, еще какую-то глупость сказала и ушла.
- Ну а рану ты зашила?
- Конечно. Какой ты умный, прямо прелесть. Как я ее могла не зашить?
Утром смотрю больную. Как будто таким осмотром можно узнать, где трубка. Заставил в операционной вновь пересчитать все трубки.
- Вроде все.
А одна сестра говорит:
- По-моему, у нас должна быть одна лишняя трубка.
Вот так промямлит - и все мучаются. А она-то не уверена. И вокруг поселяется всеобщая неуверенность. А потом переходит в такую неприятную уверенность. Ей что-то мерещится. Но может быть и так.
Наркотизаторы говорят, что больная буянила, когда выходила из наркоза. Пыталась повязку сорвать. Может, вытащила трубку сама? А нянечка, наверное, убрала. Никто и не заметил.
Может быть. Но как убедиться? Как же так это получилось? На первой резекции!..
Иду к заведующему отделением. Так, мол, и так.
- Ну что же теперь делать? От этого она сейчас не помрет. Пройдут первые дни, а потом на рентгене посмотрим.
Конечно, оттого, что там маленькая мягкая резиновая трубка лежит, ничего не случится. Ну а мне-то каково!
Я все смотрю, нет ли каких-либо признаков ухудшения?
Седьмой день. Рентген. Два рентгенолога. Наш старый и новый. Новый рентгенолог - моя давняя приятельница. Мы еще в школе вместе учились. Нина ее зовут.
Больную уложили на столе. Погасили свет. Зазеленел в темноте экран. В темной рамке из непрозрачных костей замаячили туманные ажурные тени прозрачных кишок.
- Вот!
Оба рентгенолога уткнули пальцы в одно место. Да я и сам вижу. Лежит, петлей свернувшись.
- Нин, это точно, как ты думаешь?
- Ты сам не видишь?
- А вы снимок будете делать? Или ограничитесь просвечиванием?
- Конечно, снимок сделаем. Надо же зафиксировать это. И потом, не возить же ее каждый раз на рентген всем показывать. А уж будь уверен, теперь начнут смотреть.
Иду к шефу.
Рассказываю.
- Надо было подшить.
- Знал бы, где упасть, соломки бы подстелил.
- Придется делать повторную операцию.
- А нельзя так обойтись?
- Как же, если там резина в животе? А если пролежень кишки будет? Тогда что? Надо обязательно делать.
- А как больной-то сказать?
- А это уж ты сам думай. Диплом у тебя есть? Операцию делал? Вот и думай.
Снова в рентгенкабинете.
Снимок готов.
Все смотрят.
Нет на снимке ничего. Никакой трубки.
- Как так?
Рентгенологи ничего не понимают.
Опять смотрят под экраном. Опять есть.
Повторный снимок - нет.
- Нин, ты как? Есть?
- Есть, по-моему.
- Придется оперировать.
- Забирайте больную.
Что ж. Первая резекция. Недаром говорят - опыт. А что ж, это моя вина? Да нет - это не от молодости. Лучше не связываться с большими операциями. Так и остаться аппендикулярщиком и грыжесеком? Да и при аппендиците тоже может быть. Как ей сказать - вот вопрос. "Вас надо еще раз прооперировать". Нет, этого и не скажешь. Но ведь я не виноват?.. Да, но ведь после моей операции надо повторно оперировать!
Ступенька за ступенькой - иду на пятый этаж. Приду на пятый этаж, дойду до палаты, а там надо говорить. Смотреть ей в глаза и говорить: "Вас надо еще раз оперировать... Вас надо еще оперировать... Светлейшая, вас надо еще оперировать". А она мне в ответ: "Светлейший, не сходите с ума".
Никуда не денешься - вот палата, и надо говорить.
Может, посмотреть тяжелых больных сначала? Ха! Нет у меня сейчас больного тяжелее. Но она же нетяжелая! У нее все в порядке. Думает, что выздоравливает. А я сейчас приду и скажу...
Сзади меня быстрые шаги: тук-тук, тук-тук. Врезается цоканье в мозги. Это шпильки. Это кто-то не из отделения. У нас все переодеваются. Вот и я сейчас приду и цокну ее прямо в мозг. Шутка ли, второй раз оперировать?
Цоканье-то за мной. Это Нина.
- Приехал к нам на консультацию профессор-рентгенолог Пупко. Знаешь?
- Ну?
- Не хочешь показать?
- Конечно. А можно?
- Я попросила. Согласился.
Снова больная в кабинете. Профессор смотрит сначала под экраном.