Меня Гена презирал за то, что я не мог отжаться сорок раз подряд. Соответственно, он считал меня слабым. По имени он меня не называл. Говорил: "Профессор". То есть очки его тоже раздражали. Отказывался ставить оценки, требовал постоянно каких-то справок. Предлагал одевать лифчик, заплетать косички и заниматься вместе с девочками. Он меня тоже раздражал. Особенно невыносимо становилось, когда он выделял из группы девочку посмирнее, с большой попой, и принимался ее лапать, под видом обучения лазанию по канату. Девчонка цепенела от его прикосновений и становилась послушной, как овечка. Когда у нее начинали дрожать губы и на ресницах повисали слезинки, он отпускал ее. И делал такое лицо, будто чем-то гордится. А весь класс тем временем весело играл в баскетбол. Им было все равно, что там происходит в углу, где канат. Он замечал мой взгляд. И отыгрывался на мне во время зачетов. А я не мог простить себе, что просто смотрю.
Поэтому я почти не ходил на физкультуру.
Кстати, Левченко была заядлой физкультурницей. Она постоянно принимала участие в эстафетах на девятое мая и всяких школьных спартакиадах. Ее Гена не трогал. Надя, судя по всему, казалась ему девочкой слишком жесткой. Во всех смыслах. Он любил, чтобы женщина была мягкой и послушной. А Надька была не только остра на язык, но и фигуру имела без лишних жировых отложений.
Колка, то есть Николай Яковлевич Похил, наш классный руководитель, жил прямо надо мной. Я на первом этаже, а он на втором. У него было два сына. Старший - гордость семьи, занимал призовые места на международных олимпиадах по химии. Когда пришла пора поступать в университет, он мучился выбором. Ему прислали два десятка приглашений от химфаков лучших вузов страны, и он не знал, куда деваться. В конце концов, уехал в Москву, чтобы стать врачом.
Младший сын Николая Яковлевича семью не то чтобы позорил… Просто, он был обычным, ничем не выдающимся мальчиком с тяжелым характером. Такая тихая маленькая сволочь. И я его вполне понимал. Мало того, что ему при каждом удобном случае принимались рассказывать о старшем брате, но и вообще атмосфера в семье была нездоровая. Весь день в их квартире царила тишина. Похил старший что-то тихонько попиливал и постругивал - он любил работать руками. Младший пропадал на улице или молча делал уроки. Но в шесть вечера приходила мама. Которая с порога принималась орать. Я не помню ни дня, чтобы в квартире наверху не орали. И слышен был только ее голос. Она обзывала мужа и сына свиньями, козлами, дебилами, уродами, вопрошала неизвестно кого, как она с ними живет и сама себе отвечала, что живет совсем не так, как ей мечталось. Вот так ходила туда-сюда, делала домашние дела, готовила ужин и безостановочно орала. Не пускаясь в ухищрения, она повторяла одни и те же ругательства - козлы, дебилы, уроды… А Похил старший все что-то пилил, строгал, шлифовал и высверливал, молча, упорно и неторопливо, с любовью благоустраивая жилище. А младший старался поскорее закончить с уроками и уйти гулять. Мать он не любил, а отца презирал. И всячески пытался сломать устоявшийся семейный уклад. То перемешивал кучу грязного белья с кучей чистого, то обменивал свежекупленные дорогие фломастеры на кассету с порнухой, то срывал с петель дверь в подъезде, или, поднявшись на верхний этаж, писал в лестничный пролет. В общем, хотел, чтобы его заметили. Но Похил старший пилил, а мать орала. Нервозность обстановки передавалась даже моей собаке. Она садилась посреди зала, задирала морду к потолку и чуть слышно поскуливала. Похил старший боялся собак и утверждал, что они не умеют думать, поэтому опасны. Мне всегда казалась спорной такая позиция. Но когда мы принимались спорить, он говорил: "Я биолог!". А мне сказать было нечего.
Однажды на уроке физкультуры Геннадий Викторович выдал нам две пары боксерских перчаток и сказал, что будет турнир. И победителя ожидает приз. Расписал нас по парам, составил турнирную таблицу, и даже повесил ее на стенку. Все подошли посмотреть. Послышались возгласы:
- Ну, Егор, вот я тебе морду и набью!
- Эй, да он тяжелее меня килограмм на двадцать!
- А капу не дадут?
- Может, тебе еще и врача пригласить?
Гена сам был единственный судья. Он же следил за временем и объявлял победителя. Первой парой оказались Макс Лысенко и Егор, по кличке Грузчик. Макс - рыжий, толстый, плечистый. Егор - ростом с Макса, но заметно тоньше, короткорукий, коротконогий, суетливый, с черными жесткими волосами и узкими глазами.
Ринга как такового не было. Гена вывел их на середину зала, и махнул рукой - бокс. Макс тяжеловесной кошкой скользнул вперед и длинным ударом в зубы сбил Егора с ног. Тот упал, судорожно дернулся на полу, и осторожно, будто не доверяя ногам, встал. Взгляд Макса светился зеленым ярким торжеством. Егор смотрел внимательно и чуть искоса, как птица. Макс метнулся в атаку, промахнулся, принял смазанный удар в корпус и огрел Егора открытой перчаткой по уху.
- Так бить нельзя, - констатировал Гена.
- Я больше не буду, - ответил Макс, радостно улыбаясь.
Егор вставал долго. Сначала сел, потом подобрал под себя ноги, уперся рукой в пол, встал, выпрямился, потряс головой. Лицо его приняло выражение упрямства и сдерживаемой злобы.
- Егор, сдавайся, - сказал Макс, - я победил.
- Вот, еще два раза упаду, - прогундосил Егор. У него был хронический гайморит.
- Кончай трепаться! - недовольно крикнул Гена.
Макс внимательно посмотрел на Егора, сделал неспешный шаг вперед и быстрый второй, закончившийся ударом в нос. Егор, как стоял, ссутулившись, с кулаками у лица - так и упал, вперед, под ноги Максу.
Макс поставил ногу на спину поверженного противника и поднял руки к потолку:
- Я, Тарзан - король джунглей! - провозгласил он с наигранным пафосом.
Егор под ногой зашевелился:
- Убери ногу, козел, - невнятно произнес он.
Макс великодушно рассмеялся.
Егор кое-как встал, стянул перчатки, бросил их на пол и поплелся на выход. На пороге зала он шмыгнул носом и выплюнул кровавые сопли.
- Ивлев, Андреев, на ринг! - торопился Гена.
Кеша Андреев весил сорок семь килограмм, я - восемьдесят. Он был ростом мне по плечо. Но Гену это не волновало. Он лишь не упустил случая поиздеваться:
- Ивлев, очки снять не забудь.
Кеша был настроен решительно. Он смотрел на меня агрессивно и глубоко дышал. Кеша, видимо, собирался ни в коем случае не проиграть. Мне было смешно и немного страшно. Я не знал, как себя вести. Бить в полную силу - я могу его покалечить. Поддаться - он будет бить всерьез. Проиграть - назовут трусом.
- Бокс! Ивлев, не трусь! - оскалил лошадиные желтые зубы Гена.
Кеша буквально прыгнул на меня, поджав ноги и яростно молотя кулаками. Я не успел отойти и он врезался в меня, отскочил, как мячик и снова прыгнул. Попал мне в лицо. Стало обидно. И его следующий прыжок я встретил выставленной вперед рукой. Кеша наткнулся на нее грудью, раскрылся, и я добавил вполсилы в ухо. Этим бой и закончился. Кеша спросил, как это я его вычислил, а зрители закричали:
- Браво, Батон! Ты прямо Рокки!
Все это ужасно надоело. Было противно от понимания, что мы тут бьем друг другу морды по прихоти человека, которому на нас, в общем-то, плевать, и он просто так развлекается. И, будь тут девочки, он бы учил их лазить по канату, или висеть на турнике. Но девочек нет и он придумал себе забаву из нас.
Все разбились на кучки, обсуждали бои прошедшие и давали советы на будущие. Всем было интересно. А кому не было интересно, тот делал вид, что ему интересно.
Второй бой я проиграл. Через полминуты обмена ударами с Пашей Панченко я был выведен из строя попаданием кулака в горло. Паша метил в подбородок, но я успел отклониться назад. И он ударил, куда смог дотянуться - прямо в кадык.
Появилось ощущение, будто я проглотил теннисный мяч. На глаза навернулись слезы. Дышалось с трудом.
- Скис профессор, - прокомментировал Гена.
- Извини, Батон, я не так хотел, - сказал Паша, ловя мой взгляд.
- Ничего, - сказал я, скинул перчатки и отошел в сторону, за спины одноклассников.
Изо всех сил старался не держаться за горло и выражать лицом интерес к происходящему.
Через час все проиграли. И остались только Паша и Макс. Паша победил быстро. Он знал технику не только бокса. А Макс не знал вообще ничего и полагался лишь на свои природные рефлексы. Одиночные удары Макс без проблем принимал в себя, тем более, что противник был легче. Но Паша "достал" его несколькими связками подряд, отмолотив их со скоростью музыкальной трели.
- Сюрприз! - ответил Гена на наши вопросительные взгляды, - Приз для победителя - один раунд со мной!
Гена отошел в сторонку, к своему столу, сиротливо стоящему в углу зала, и вернулся с боксерским шлемом. Паша посмотрел на протянутый ему облезлый коричневый шлем из кожзаменителя, взял его и надел, раздраженно подергал ремешки-регуляторы. Он выглядел мрачным и усталым. Но при этом он сжимал зубы и водил челюстью из стороны в сторону, чтобы получался скрип. Это было признаком решимости победить.
Гена шлем не надел. Он, улыбаясь, натянул мокрые от нашего пота перчатки и встал в картинную боксерскую стойку, сильно вытянув вперед левую руку. Паша стоял чуть ссутулившись, с кулаками у лица, глядя вперед исподлобья. Гена игриво скакнул в сторону, сделал уклон с движением вперед и двинул Пашу в челюсть. Паша немного отклонил голову, чтобы удар соскользнул, встретил физрука коротким тычком под дых и тут же воткнул правый снизу. Седая голова учителя мотнулась и запрокинулась, колени стукнули об пол.
Гена не сразу понял, что произошло, и несколько секунд полз на четвереньках вперед, опустив голову.