- С высоты моего роста, - возражает Верделе, - даже вы не смотритесь особенно высоким. Ну, так вот: если можно охарактеризовать Пикара одним словом, то слово это будет "живость", оно словно специально для него придумано. У него живые жесты, живой взгляд, живой ум, быстрая реакция, заразительный смех. Слово "компетентный" в приложении к Пикару кажется почти уничижительным. Он сверхактивен, динамичен, неутомим.
- Блестящий портрет. Девять очков из десяти возможных за такое описание.
- Не буду скромничать, ваша оценка не завышена. Но я продолжаю. Самый высокий, с холеной черной бородой, - это Алькье. Родом из Эльзас-Лотарингии. Капитан третьего ранга. Холодный и чопорный. Но это одна только видимость. Хотел стать летчиком-истребителем, не прошел по росту. Слишком долговяз. С катапультируемым креслом такому не управиться. Все ноги себе переломает.
- Ну, а третий?
- Это Форже, тоже капитан третьего ранга.
- Покажите мне его.
- Да вот он, разговаривает с Пикаром. Чтобы снова вас не обидеть, не буду упоминать, что он коротышка.
- Весьма вам признателен.
- Уточняю только, что он не выше Пикара. Но Пикар щуплый, а Форже пополней. И еще он никак не научится аккуратно зачесывать на лысину остатки своих волос.
- Смело сказано.
- Благодарю. Я продолжаю. Форже - бретонец, кадровый военный. Великий труженик. Старик dixit: "С таким инженером, как Форже, капитан может спать без задних ног".
- Это как понимать - буквально?
- Как хотите. Он крайне вежлив, скромен, сдержан. Но сдержанность эта - от большой внутренней силы. О себе распространяться не любит.
- Словом, настоящий бретонец.
- Один из возможных типов бретонца. Северный бретонец. А Легийу - южный. Позволите продолжать, господин эскулап? Можно переходить к его подчиненным?
- Господин курсант, - отвечаю я ему с нарочитой строгостью, - мне кажется, что вам не к лицу отзываться об офицерах с тремя нашивками в столь развязном тоне. В конце концов, у меня тоже три нашивки.
- Красная каемка на ваших нашивках говорит сама за себя: вы, в сущности, лицо сугубо гражданское. К тому же, чем плохо быть капитан-лейтенантом?
- Прости, сынок, но я вижу, меня зовут к столу. Спасибо за все.
Командир приберег для меня местечко справа от себя, - судя по всему, хотел оказать новичку особую честь. Напротив нас - старший помощник Пикар в окружении долговязого Алькье и главного энергетика Форже. Остальные устраиваются как придется, не соблюдая иерархии. Однако оба курсанта восседают рядышком в конце стола, - стало быть, так уж заведено.
- Вам не слишком тесно? - любезно осведомляется командир.
"Слишком тесно" - довольно мягкое выражение. Десять персон за таким столом! Да тут вообще не пошевелиться! И как это только Вильгельм ухитряется протискиваться между нами, ловко снимая с подноса тарелочки с закусками!
- Что вы, капитан! - отзываюсь я с наигранной бодростью. - Но если я помешаю вам резать мясо, не стесняйтесь, толкните меня локтем в бок.
На лицах собравшихся появляются улыбки, все взгляды устремляются на меня. Сидящая за столом команда уже спаялась за два предыдущих рейса. Понятно, что все эги люди посматривают на новичка с долей недоверия. Я похож на Маугли, которого обнюхивает волчья стая с Сионийских холмов, раздумывая, принять ли его к себе. И еще одно сходство с Маугли: в случае чего именно мне придется вытаскивать занозы у них из лап.
Как ни оживленно течет беседа, мне она совершенно непонятна, ее участники успели за время двух совместных плаваний накопить множество впечатлений, намеки на них веселят всех собравшихся, но не меня.
Капитан, вероятно, чувствует, что мне не под силу разобраться во всем этом "семейном" фольклоре, и переводит разговор на более общие темы:
- Итак, Алькье, вы докурили свою последнюю сигарету?
- Да, капитан.
- Ну и как, тяжело было?
- Разумеется. Каждый раз даю себе слово, что, вернувшись из рейса, не возьму больше в рот эту гадость. И каждый раз начинаю снова. А ведь начать курить по возвращении ничуть не легче, чем бросить при отплытии.
- Что и говорить, - соглашается капитан. В его голубых глазах вспыхивает лукавый огонек, и он продолжает - В бытность мою старшим помощником, мой командир, как вырвется на свежий воздух, так вытаскивает из пачки сигарету и швыряет в море. Раз я поинтересовался, зачем он это делает. "Видите ли, Руссле, - объяснил он, - заметил, что после двухмесячного воздержания первая сигарета кажется прямо-таки тошнотворной. Вот я и выбрасываю ее за борт, чтобы начать прямо со второй".
Взрыв хохота. У всех довольный вид. Нет, напрасно утверждают, будто чувство юмора присуще только англичанам да американцам.
Не собираясь сидеть бессловесным истуканом, я улучаю минутку, чтобы ввернуть:
- Разрешите заметить, причина, по которой на борту подлодок запрещено курить, заключается в химическом составе табачного дыма: в нем обнаружено более сотни опасных для здоровья компонентов.
- Это не самая главная причина, - поспешно отзывается капитан. - Но тут я уступаю слово нашему главному, Форже, он у нас специалист по очистке воздуха на борту.
Форже проводит ладонью по лысине.
- Не хотелось бы мне выступать в роли докладчика, - произносит он своим спокойным, хорошо поставленным голосом, - особенно памятуя о том, каким малопривлекательным термином обозначаются у нас во флоте всякие там выступления.
Форже прокашливается и снова начинает полировать свою плешь. В этот миг я инстинктивно угадываю то, что не раз подтвердится впоследствии: этот человек пользуется на борту всеобщим уважением. Он хорошо знает свое дело, скромен и отзывчив. Под началом у него три капитан-лейтенанта, и вскоре мне предстоит узнать, что он трижды в неделю заступает на вахту вместо одного из них, чтобы дать тому возможность отоспаться.
- Дело в том, доктор, - начинает он своим мягким голосом, за которым, однако, угадывается твердость характера, - дело в том, что ПЛАРБ не может, по соображениям скрытности, всплыть на поверхность и заправиться воздухом, как это делается на дизельных подлодках. Мы запасаемся воздухом при отплытии, и вся проблема состоит в том, чтобы постоянно поддерживать в нем необходимое количество кислорода на уровне двадцати - двадцати двух процентов, а углекислого газа - не более семи десятых процента. От излишков углекислоты мы избавляемся, прогоняя ее через молекулярный фильтр, а кислород получаем путем гидролиза воды. Это задача не из простых.
Форже делает паузу. Пользуясь тем, что он сидит напротив меня и обращается прежде всего ко мне, я набираюсь смелости и спрашиваю:
- А в чем ее сложность?
- Водород выделяется со стороны катода, а кислород - со стороны анода. Если эти два газа соединятся, произойдет взрыв. Чтобы избежать столь пустяковой неприятности, употребляются асбестовые прокладки, которые пропускают водород, но задерживают кислород. Этим открытием мы обязаны англичанам.
- Hear! Hear! - вопит Верду.
- Вот и вся суть проблемы. Другие фильтрационные системы, - продолжает Форже, - позволяют нам отделаться от масляных паров, от испарений человеческого тела, от разных малоприятных запахов - в том числе тех, что источает гальюн, - и от фреона, в небольших количествах выделяющегося из рефрижераторов. Короче говоря, доктор, нам не стоило бы особенного труда устранить и табачный дым.
- Благодарю за объяснение, - говорю я, глядя на Форже. - Благодарю и прошу прощения: из-за меня вам придется есть остывшее жаркое.
- Ну что вы, - любезно отвечает оратор, - я не люблю горячего.
Вильгельм по второму разу обносит нас шоколадными пирожными, но я отказываюсь от добавочной порции.
- При таком меню, - говорю я, - нам всем и располнеть недолго.
Офицеры переглядываются, пересмеиваются.
- Этот смех, доктор, относится не к вам, а к вашему предшественнику, - успокаивает меня командир. - Уж как он заботился о наших фигурах!
- Боялся, что к концу рейса подлодка перегрузится и не сможет всплыть на поверхность, - добавляет кто-то.
- Можно вам задать вопрос, доктор? - обращается ко мне молоденький лейтенант, сидящий рядом с Верделе. Позже я узнал, что его зовут Анжель и что он только что окончил мореходку.
- Разумеется.
- У вас самого аппендицит не вырезан?
- Нет.
Мое откровенное признание вызывает настоящую бурю смеха. Я стараюсь держаться с надлежащим мужеством, хотя что уж тут приятного - терпеть насмешки от такого молокососа или, как говорится во флоте, салажонка.
- Не смущайтесь, доктор, - снова подбадривает меня командир, - ведь мы не над вами смеемся. Операционный блок у вас в лазарете для того и предусмотрен, что с кем-нибудь из экипажа может случиться приступ аппендицита. А представляете себе, что будет, если это произойдет с врачом?
- А такое бывало?
- Да, был такой случай на одной ПЛАРБ несколько лет назад. Мудреная сложилась ситуация: не забывайте про скрытность, не позволяющую нам вести передачи. Мы только принимаем и никогда не выходим в эфир сами.
- И чем же это кончилось?
- Врачу было совсем плохо, опасались наихудшего, так что пришлось нарушить правила. Вертолет добрался к ним на третьи сутки. Подлодка всплыла на поверхность, и больного эвакуировали.
- А как же обошлось со скрытностью? - спрашивает Анжель, произнося последнее слово каким-то особым тоном, приглушенным.
- Успокойтесь, - отвечает командир, - подлодка всплыла таким образом, что скрытность была соблюдена.