Из детского сада мама забирала меня на велосипеде. Я залезала на багажник, обмотанный старым войлоком, хваталась за мамины бока, и по обочине шоссе мы ехали три километра до дома. Больше ни за кем из нашей группы на велике не приезжали, и мне все завидовали.
- А меня, меня прокатите! - завидев маму в воротах, кричали дети, и мама, когда было время, сажала всех по очереди на багажник и делала круг по детской площадке.
В тот день мама привела меня раньше всех, наспех раздела и убежала. Я зашла в игровую, достала со стеллажа коробку с игрушками и вытащила за хобот слона Борю. Вслед за ним на пол вывалилась обезьянка Чита.
- Вставай, лежебока! А то без завтрака останешься. Мне через пятнадцать минут на работу.
- Встаю, встаю, - пропищала Чита.
- На завтрак у нас… бананы. С яичницей. Нет, с пшенной кашей.
- Не хочу я кашу, сама такое ешь.
- Не спорь со старшими! Не будешь слушаться, сдам на пятидневку!
- Не обижай Читу, - вступился слон Боря, - обезьяны пшенку не едят. Дай лучше побольше бананов. А мне… а мне…
Я задумалась, что больше всего любят слоны, но тут к нам подошел Колька Елисеев.
- А мой папа мотоцикл купил! - с ходу деловито сообщил он. - Сегодня приедет за мной, вот увидишь.
Слоны моментально вылетели у меня из головы. Это был серьезный удар по авторитету, но так просто сдавать позиции я не собиралась. Я подумала и придумала вот что:
- А мой папа машину скоро купит. "Москвич".
- А у моего дедушки есть заграничная машина. В гараже. "Виллис" называется. Военная.
Это была правда, папа один раз ходил помогать чинить елисеевский "виллис".
- А мне зато Хрюша письмо пришлет! Из передачи! - выложила я последний козырь.
- Кто, Хрюша? - засмеялся Колька. - Ничего он тебе не пришлет. Он невзаправдашний.
- Взаправдашний.
- Не веришь - спроси у мамы.
…Вечером, когда мама привезла меня домой, у нас состоялось объяснение.
- Мамочка! Ты говорила, что Хрюша живой! Мы же письмо посылали! Я рисовала, а ты в почтовый ящик бросала! Почему ты сразу не сказала, что это неправда!!
- Там же актеры. Твое письмо получила актриса.
- Но я писала Хрюше! Я думала, он настоящий!!
- Ты правда решила, что в телевизор живую свинью с собакой посадили? Глупенькая, это же куклы!
- И Хрюша?!
- И Хрюша кукла.
- Живая?
- Куклы это игрушки, они неживые. Люди - живые.
- Но он разговаривает!
- Потому что это передача. Там дяди и тети сидят под столом и говорят за него. И за Степашку, и за Филю.
- Почему?! Почему ты сказала тогда, что он живой, а теперь говоришь, что кукла?!
Весь мир перевернулся. Откуда было мне знать, как устроен телевизор и что свиньи не разговаривают.
Когда я на секунду прекратила рев, чтобы вздохнуть, я услышала, как папа на кухне моет посуду и тихонько напевает под нос:
Там под столом
Сидит актер,
И это все неправда.
Тирлим-бом-бом,
Тирлим-бом-бом,
И это все неправда…
Меня захлестнуло отчаяние, такое горькое, что я даже перестала реветь. Я слушала громыхание кастрюль и веселый мотивчик, папин голос уже перешел в свист, к которому добавилось ритмичное притопывание.
Тут со мной случилось что-то вроде обморока, и очнулась я только тогда, когда о зубы стукнулась ложка с валерьянкой.
- Ну все, все. Ну хватит переживать. Успокойся. Хочешь, мозаику сложим? Или порисуем вместе. Через двадцать минут уже Хрюшу твоего покажут…
- Не хочу-у-у!..
В тот вечер я впервые не стала смотреть "Спокойной ночи, малыши", а на следующий день в саду случилось ужасное: со мной перестали разговаривать игрушки. Они онемели. Теперь я могла только сама говорить за них, как тот актер под столом, - они мне уже не отвечали.
СОФЬЯ ПЕРОВСКАЯ
Всякий раз, когда мама обижала меня, я ставила на обоях крестик: обида - крестик; еще обида - еще крестик. Квартира была съемная, чужая, но я не очень понимала таких вещей: обида распирала изнутри, как воздушный шар, и, чтобы не лопнуть от злости, я концентрировала ее почти до точки, до маленькой черной метки - и предавала бумаге. То есть обоям.
Мама обнаружила граффити, когда они уже растянулись на полстены. Недолго думая, она дала мне затрещину. Отревевшись, я подошла к стене и незаметно поставила еще один крестик.
На следующий день мама принесла с работы чертежный ластик, мягкий с одной стороны и жесткий с другой, и попыталась оттереть стену, но с обоев начала облезать краска и мама, увидев, что стало только хуже, обругала меня неблагодарной скотиной и бросила это занятие.
- Чтоб этого больше не повторялось! Будешь серьезно наказана. Еще раз увижу, выпорю, не посмотрю, что родная дочь!
Плюс два крестика. За скотину и за выпорю. Я была непреклонна.
Родители ничего не могли со мной поделать. Уговоры не действовали. Угрозы тем более. Как только я получала тычок за новые сантиметры настенной росписи, я тихо отсиживалась в своем углу и шла ставить причитающуюся черную метку. Борьба продолжалась довольно долго. Моя линия Маннергейма обогнула комнату по периметру и уперлась в дверной косяк. Я начала второй уровень. Теперь я ставила крестики уже не черным, а фиолетовым карандашом. Это не значило ничего, просто я так решила.
Фиолетовые крестики окончательно допекли маму.
- Засранка! У меня нет денег на новые обои! - Она в сердцах схватила со стола портфель и огрела меня пониже спины. Замок оказался не застегнут, и на пол посыпались тетрадки, раскатились карандаши.
Мама взглянула на развалившийся пенал, и я поняла, что она сейчас скажет.
- С сегодняшнего дня ручки и карандаши по выдаче. В школу и на два часа, пока уроки делаешь.
Так мой любимый заграничный пенал, зависть всего первого "А", отправился в секретер под замок. Это стоило о-очень большого крестика. Или трех маленьких.
Я уже знала, чем их поставить. Я расчесала ссадину на коленке и нарисовала пальцем две перекрещивающиеся багровые линии. Получилось красиво. Очень даже красиво, прямо ух как здорово.
С этого дня я стала раздирать болячки и чертила крестики кровью. Я рисовала сразу два икса: по делу, и за вскрытую ранку. Это было не местью, но летописью, хроникой, конспектом того билета, по которому я когда-нибудь подробно отвечу - повзрослев или просто набравшись сил.
И тут мама испугалась.
- Ты уже большая. Неужели ты не понимаешь, что хорошие дети так не поступают?
- Хорошие мамы тоже, - возразила я.
- Что "тоже"? Что? - взорвалась мама и повела меня к психиатру.
Мы приехали в новый район под названием Автогенный. Долго шли мимо заводских заборов, вдоль выпростанных из земли байпасов. Была ранняя весна, в проталинах проклюнулись ярко-желтые хохолки мать-и-мачехи. Я нагнулась, сорвала самый большой - насколько вообще эти ростки можно было назвать большими - и так и заявилась с ним в поликлинику.
Мы дождались своей очереди и зашли в кабинет. На полу лежал мягкий зеленый ковер, с подоконника на посетителей взирали Крокодил Гена с Чебурашкой, Три Поросенка, Кот Леопольд и Карлсон. В углу за столом сидел дядька в голубом халате и что-то писал.
Честно говоря, врачей я побаивалась. Но у психиатра были такие здоровские игрушки! Это внушало доверие. Да и халат не белый. Может, он и не совсем врач? Я рассмотрела его повнимательнее. С бородой и в больших квадратных очках, дядька напоминал доброго Космонавта из мультфильма "Тайна третьей планеты", а этот мультик я любила. Короче, психиатр мне понравился.
- Заходите, присаживайтесь. Первый раз? Как фамилия?
Мама назвала.
- Головных болей, обмороков нет?
- Нет.
- Тэк-с. Посмотрим.
Дядька осмотрел меня, постукал по коленкам молоточком.
- Нормально. А теперь встань ровно, закрой глаза и вытяни руки вперед. Цветочек пока положи.
- Давай подержу, - сказала мама.
Но я, помедлив, подошла к врачу и вручила первоцвет ему.
- Это мне? Спасибо! Давай-ка все-таки мы закроем глаза и вытянем руки вперед. Ладонями вниз. Тэк-с. А теперь достань правой рукой до кончика носа. Молодец. Можешь открыть глаза. Ты поиграй пока, а мы тут с мамой поговорим. - Дядька повернулся к окну. - Кого тебе дать? Карлсона?
- Крокодила Гену, - попросила я.
- Тэк-с. - Он бережно взял с подоконника игрушку и протянул ее мне. Крокодил был новенький, будто только что из магазина. Я понюхала его хвост - вкусно пахло свежей пластмассой.
- Ну, что у вас стряслось?
Мама рассказывала нашу историю и утирала глаза платочком. Утром я видела, как она рьяно наглаживает, прямо-таки надраивает его утюгом. Врач что-то писал в тонюсенькую тетрадочку.
- Вот посмотрите, - и мама показала ему мои расчесы. - Уже думала ей пяльцы с мулине купить, пусть вышивает свои крестики. Насчет иголок боюсь… У нас один мальчик в классе проглотил иголку…
- Не люблю я эти нитки, - вставила я.
Врач задумчиво покрутил в пальцах цветок. Потом отложил его в сторону и снял с подставки перьевую ручку.
- Тэк-с, это все детали. А на что именно она обижается?
- Она читать мне на ночь не дает, свет выключает, - вновь подала голос я. Впрочем, это было меньшее из зол, так как я уже давно приспособилась читать с фонариком под одеялом.
- Помолчи, тебя никто не спрашивает, - цыкнула мама.
- Тэк-с. А еще?
- За плохие отметки ругаем.
- По какому предмету? - оживился психиатр.
- По чистописанию. Ручку не так держит. Буквы все в раскоряку.
- "Не так" это как?
Мама взяла со стола карандаш и показала врачу: