Когда Ульяна ввалилась в квартиру, Сашка еще спал, что было неудивительно. Он никогда не вставал раньше полудня, а если дать волю, мог проваляться часов до четырех, если не было никаких срочных дел, вроде концертов или съемок. Судя по тому, что он не пошевелился, даже когда она грохнула чемоданом о пол, накануне он где-то неплохо погулял.
Ульяна вздохнула.
Вообще, она надеялась, что он ее встретит, и даже позвонила ему перед отлетом. Из родного Юдино на поезде пришлось тащиться аж двенадцать часов до самого Челябинска, так как поблизости не было ни одного крупного города с аэропортом. По пути она несколько раз звонила, мурлыкала в трубку, пока Уральские горы не отсекли спутник, и все намекала, что была бы рада, так рада, если бы в Шереметьево ее встречали с букетиком роз. Можно, конечно, и без букетика, достаточно поцелуя в шейку при всем честном народе. Вася, конечно, не упустил бы возможности заснять момент трогательной встречи влюбленных, а потом этот момент можно будет вставить в передачу. А еще она могла бы сесть в Сашкину машину, положить ему голову на плечо и пожаловаться на ужасную поездку.
Сашка намеков не понял, или сделал вид. Была у него такая очаровательная привычка, делать вид. Он вообще этим частенько занимался: делал вид, что востребован, делал вид, что богат, делал вид, что талантлив. Ульяна его не разубеждала – зачем? Критики он никакой не выносил, надувался, становился в позу и начинал орать, как истеричная баба. Потом, правда, ластился, как кот, шикарно вставал на колени, целовал руки, или смешил ее до колик.
– На черта тебе такое счастье? – недоумевал Вадик, пропуская между длинных пальцев ее волосы, прежде чем отрезать лишнее. – Он же маменькин сынок, истеричка. И потом, он же моложе тебя на шесть лет!
– На три года, – возмущенно поправила Ульяна.
– На шесть! – безжалостно парировал Вадик. – И вот это тощезадое чмо ты пригрела на своей роскошной груди? Уля, он давно сбитый летчик, какого хрена ты таскаешь его на поводке?
– А если это любовь? – прищурилась Ульяна, произнося эту фразу голосом легендарной актрисы. С Вадиком они частенько цитировали любимые фильмы, вот и сейчас он по первому сигналу бросил нужную реплику:
– Кака любов? – сварливо произнес он писклявым дискантом.
– Така – любов! – веско ответила Ульяна, а потом добавила уже менее уверенно: – Ну, может, не любовь, но я, честное слово, к нему так привыкла. Мне с ним хорошо, спокойно и главное – я ничего ему не должна.
– М-м-м, – промычал Вадик, щелкая ножницами. – Элементарная привычка! Только, цыпа, я все равно тебя не понимаю. Вокруг тебя такие мужики ходят, слюну пускают, а ты вцепилась в этот… не знаю, как назвать… Орден женской доблести. А он тобой пользуется.
– По-моему, ты просто завидуешь, что такая ягодка не тебе досталась, – возразила она. Вместо ответа Вадик сдернул ее с кресла, усадил к мойке, в сердцах выдавив больше шампуня, чем требуется. Блаженно вытянув ноги, Ульяна расслаблялась, чувствуя его пальцы в своих волосах, но в душе шевелилось смутное беспокойство.
Вадик, вообще-то был прав. Вне обычной жизни Сашку называли Икаром, и был он певцом "из перспективных и восходящих". Точнее, таковым он считался лет десять назад, когда прогремел на всю страну с хитами "Неспящая Москва" и "Мой сын". Раскручивать смазливого певца Икара начинал один из самых крутых продюсеров России, ныне покойный Люксенштейн, но потом что-то не заладилось. Рассказывать об этом Сашка не любил. В итоге все закончилось плохо. Икара подстрелили на подлете, когда он уже заработал несколько музыкальных премий, вычеркнули из всех медийных ротаций и перестали приглашать на концерты. Теперь певец Икар порхал на остатках былой славы, выступал в ночных клубах со старыми хитами и злился на весь белый свет. Сейчас был именно такой период. Об Ульяне делали фильм, где он должен был мелькнуть лишь в эпизоде, и это его раздражало. Скорее всего, именно потому встречать любимую в аэропорт он и не поехал.
Пристроив чемодан в прихожей, Ульяна сбросила туфли, прошла в гостиную, на ходу стаскивая с себя кофточку, споткнувшись по пути о Сашкины джинсы. Тот, видимо, так устал накануне, что сил повесить брюки в гардероб не хватило. Ульяна подняла джинсы, пристроила их в кресло и, заглянув в спальню, убедилась: спит, голубчик.
Казалось, что все тело пропахло тяжелым запахом вагона. Она даже в самолете принюхивалась, без конца прыскала на шею духами, но избавиться от ощущения грязной кожи так и не смогла. В душ скорее… А потом кофе. Или поесть заодно? В самолете кормили какой-то отравой, не учитывая даже, что она летит в бизнес-классе. Что это еще за сервис, если летишь в бизнес-классе, а кормят так же, как простых смертных? Да еще стюардесса попалась хамоватая. Ульяна еще подумала: надо запомнить имя и наябедничать, но сейчас голова гудела как трансформатор.
Избавившись от одежды, она забралась в душевую кабинку и подставила лицо под горячую воду. Как там звали эту стюардессу? Александра, кажется?.. Точно, Александра, прямо как посапывающего в спальне певца Икара, сбившего одеяло в кучу.
Выйдя из кабинки, Ульяна привычным движением закрутила полотенце на голове, и, как была, голая, уставилась в зеркало, смутно надеясь увидеть там роскошную красотку, похудевшую и подтянутую.
Да уж.
Красотки не было и в помине. Зеркало безжалостно отразило поплывшую фигуру с крупным коровьим бюстом, совершенно неизящным, раздавшуюся талию, которую и талией-то стыдно было назвать, и попу: большую, круглую, как Луна.
– Задница, хоть телевизор ставь, – со вздохом, говаривала мать еще двадцать лет назад, когда Ульяна заканчивала школу. Сестрица Танька злорадно гоготала, хотя у самой задница была не лучше.
При мыслях о родственниках в животе стало как-то мерзко. С расстройства, Ульяна направилась на кухню и вместо того, чтобы удовольствоваться чашечкой черного кофе, бухнула в него две ложки сахара, да еще и сливок налила для вкусноты, а потом, воровато обернувшись на дверь, вытащила из холодильника кусок жирной буженины, отрезала изрядный ломоть, бухнула на хлеб и даже майонезом сверху помазала. Зажмурившись от удовольствия, она стала рвать зубами мясо, а съев, облизала вымазанные майонезом пальцы, словно сытая кошка. Запив бутерброд кофе, Ульяна клятвенно пообещала себе сесть на диету, и пошла в спальню, шлепая босыми ногами по паркету. Забравшись в постель, она торопливо чмокнула Сашку в висок.
– Ты уже приехала? – сонно спросил он.
– Уже. А чего ты мне не отвечал?
Сашка отчаянно зевнул, покрутился на месте и повернулся к ней.
– Ой, я, по-моему, телефон на вибрацию поставил и куда-то засунул… Ты не видела?
– Нет, – буркнула Ульяна и слегка попинала одеяло, чтобы оно распрямилось. Сашка снова зевнул, а потом, уткнувшись носом ей в щеку, спросил:
– Как прошло?
– Феерично, – фыркнула Ульяна. – Я даже пожалела, что ты не поехал.
– Правда?
– Правда. Это какой-то День Сурка, честное слово. Представляешь, там ничего не изменилось. Ну, люди стали старше, кого-то не узнала вообще, но я поймала себя на том, что по привычке обхожу рытвины и ухабы, которые были еще двадцать лет назад, представляешь? Я даже вспомнила, что на вокзале есть сломанная ступенька, и я всегда попадала в дыру каблуком. И сейчас попала.
– Жуть какая.
– Вот именно. Ты давно в последний раз был в городе, где на центральной улице можно вляпаться в коровью лепешку?
Сашка почмокал губами, а потом лениво спросил:
– Это метафора?
– Какая еще метафора? Я тебе реальные вещи говорю. Мы подъехали к моей школе, и там, прямо перед входом была навалена куча. Там же частный сектор с двух сторон. И запах, Саш… Я почти испытала ностальгию, особенно когда меня угостили парным молоком. Представляешь? Какая-то бабулька древняя выползла из старого дома и вынесла трехлитровую банку с молоком.
Сашка что-то промычал, а его руки чересчур активно зашурудили под одеялом, тиская груди. Ульяна подвинулась, чтобы ему было удобнее тискать и блаженно расслабилась.
– Родню-то всю увидела? – не к месту спросил он, и Ульяна мгновенно напряглась.
Увидела она многих, хотя собиралась сократить количество приглашенных родственников и знакомых, делящихся откровениями с камерой. Хотелось подать себя в лучшем виде, как все и было запланировано, этакой Золушкой, готовой самоотверженно трудиться ради благой цели. Потому родню и знакомых пришлось фильтровать, что, к сожалению, не очень получилось. Сестрица Танюша была готова из себя выпрыгнуть, лишь бы покрасоваться на экране, братец – та еще ехидна, тоже не затыкался. Кульминацией вечера был визит троюродной тетки Сони, бойкой двухметровой старухи лет семидесяти. Помреж, правда, пытался воспрепятствовать ее появлению на площадке, но Соне было море по колено, а учуяв спиртное, она могла разнести в клочья любую преграду. Выпив рюмочку, Соня начала откровенничать, и заткнуть ее было невозможно.
– Больше, чем хотела, – ответила Ульяна. – И поняла, что совершенно не скучала.