Юлий Зусманович Крелин (1929–2006)
После долгого перерыва к читателю возвращаются книги Юлия Крелина.
Один из самых читаемых писателей "золотого века" советской литературы, он до последних дней оставался практикующим хирургом.
Юрий Рост написал о своем друге: "Крелин никогда не выключает телефон. Потому, что он доктор, он хирург, который перелечил пол-Москвы. Он надежен, профессионален, безотказен. Крелин никогда не запирает дверь. Потому что он друг. Иногда он засыпает в кресле. Потому что друзья встают, когда хотят, а он в половине шестого - больные ждут. Крелин никогда никого не судит. Потому что он философ и писатель. Он размышляет на бумаге, и его книги любимы в среде врачей (там они буквально на столах) и в других не агрессивных средах".
Над "Исаакскими сагами" Юлий Крелин работал до последних дней. Рассказы, некоторые из которых были напечатаны в журналах, объединившись, стали одной из самых пронзительных, искренних, честных повестей писателя.
С предельной откровенность, торопясь выговориться, он повествует о жизни и смерти, любви и сексе, благородстве и предательстве, врачах и пациентах… обо всем, что составило судьбу Писателя и Врача Юлия Крелина.
Содержание:
Юлий Крелин (1929–2006) 1
Потапыч и Иссакыч 2
Как наше слово отзовется 4
Утраченные обстоятельства 6
Отпуск 7
Дружба 10
Паравоенные мемуары 12
Последовательность 13
Имя у них одно 14
Вежливый 15
Страх? 17
Падение 18
Иссакыч и Савелич 19
Иссакыч - сын хороший 22
Теологи и крестоносцы 22
Четверть века 23
Если б молодость умела - если б старость хотела 24
Исаак ты, Борис Исакыч, а не Борис 26
Кусок удачи 27
Гонорар навыворот 29
"Искусство кройки и шитья" 31
Лень 32
Зачем?! Так надо. И всё 33
Еврейство - это серьезно? Еврейство - это серьезно 35
Здесь он не Иссакыч 36
Отцы и сын 37
Вишневый сад 41
Монолог 43
Еврей и ивритяне 43
Время думать - время камни разбрасывать 44
Дела сердечные 46
Не дано нам знать 56
Юлий Зусманович Крелин
Исаакские саги
Повесть о русском враче, родившемся в Советской стране евреем и удачно прожившим в этом месте и в этом времени до своего юбилея…
Юлий Крелин (1929–2006)
Путь врача в литературу недолог и зачастую успешен. Наверное, способствуют этому качества, приводящие в медицину: умение выслушать, разглядеть за частным симптомом общее явление, проанализировать жизнь человека и отметить "критические моменты", приведшие к развитию неприятностей. А может, наоборот - обилие той живой ткани, из которой сплетается сюжет, возбуждает зуд в пальцах, а там уж - как известно, "пальцы просятся к перу, перо к бумаге" и пошло-поехало… Недаром, главный документ в медицине называется "Историей болезни". Ну а где история, там и истории…
Список медиков, чьи биографии разбираются по годам и произведениям на литературных факультетах, бесконечен. Приводить его, даже частично, просто безвкусно. Да и смысл это имеет весьма сомнительный.
И все же есть некая общность в упомянутом выше реестре: почти все начинали с записок врача. Написал такие записки и мой коллега по научным исследованиям (назовем его НН). Собственно, грех ему был бы не пойти в литературу. Сын декана журналистского факультета, он с детства общался с корифеями пера, обсуждал с ними на равных нашумевшие произведения, критиковал их за "косность", "отсталость" и "рутинерство", громко спорил и отстаивал на примерах из зарубежной литературы свою точку зрения. "Мастодонты" - ругал он их. Корифеи довольно причмокивали губами-многое из того, что он говорил, было им незнакомо: их учили на произведениях Фадеева, Николая Островского, Серафимовича и Шолохова. Публикация Цветаевой в те годы была редакторской смелостью, а Высоцкого - вызовом.
В медицину товарищ пошел в порыве юношеского максимализма - хотел заниматься "настоящим мужским делом", а не "словоблудием". Отец, воспитавший не одну плеяду партийных песнопевцев, был вхож всюду, и путь моего друга в незнакомую науку был усыпан не шипами, а скорее - розами. Впрочем, и сам он был далеко небесталанен: раскованность мышления, общий кругозор и целеустремленность дали ему возможность не только успешно окончить медицинский институт, но и сразу же поступить в аспирантуру, заинтересовав будущих научных руководителей своими смелыми взглядами на проблемы. На том- то этапе и вышла у моего товарища в весьма престижном (хоть и не столичном) журнале подборка рассказов с интригующим названием "Заметки непостороннего". В этих заметках довольно ловко, не без иронии описывалось происходящее в медицине. Публикация была в виде писем сокурсников, уехавших по распределению в глубинку, причем, повторю, были эти "заметки" какие-то ладные, написанные очень четким слогом, что просто не могло не бросаться в глаза. Однако бросилось в глаза и другое. Несмотря на название, отсутствовало в рассказах личное отношение к происходящему. Создавлось впечатление, что пишет как раз "сторонний наблюдатель", пишет без эмоций, без размышлений, без анализа. Без попытки увидеть в обыденном вечные проблемы. Без всего того, что, собственно, и является основой литературы. И это мне было понятно. И не только мне. Вечером на семейном празднике по случаю публикации разгорелась обычная дискуссия, но на этот раз досталось - и крепко - самому виновнику торжества. Причем досталось от недовольных "мастодонтов":-"Писать надо подробно, чтоб материал ощущался на вкус". Он не сдавался. "Да кто сейчас, в наше время так пишет?". И получил ответ - "Крелин".
Наверное, Юлий Крелин родился под счастливой звездой. Ему удалось состояться в двух ипостасях сразу: врача (а практиковал - и успешно - он до последнего дня своей некороткой жизни) и писателя, ставшего читаемым с первой своей публикации. Да что там читаемым, его произведения экранизируются (телефильм "Дни хирурга Мишкина" уже 30 лет не сходит с экранов), их разбирают на цитаты, изучают литературоведы.
Впрочем, звезды несчастливыми не бывают. Удачные обстоятельства складываются постоянно, вот только почувствовать мы их можем не всегда. Юлий Крелин смог. Родившись в Москве в конце первой трети прошедшего века, он проникся тем своеобразным духом этого города, который не дает покоя и все время торопит жить.
Римляне верили в существование Genius loci - духа, живущего в определенном месте. И силен же он был в советской столице, коль не задавили его ни революция, ни красный террор, ни ежовщина, ни систематическая борьба с наукой и культурой, ни планомерное уничтожение самых талантливых, образованных! Так и тянет написать - "цвета нации".
Да только какой нации? Всем досталось. Ну а евреям под занавес - борьбу с космополитизмом да "Дело врачей". Показалось, что иссякла энергия Гения Места. Дальше пустота…
Тут-то неожиданно и возник Гений Времени (назовем его по аналогии Genius tempi). Семь лет оттепели. Как уверенно вбитые в мишень семь точных попаданий. А после них можно говорить что угодно. Уже написано, издано, исполнено, сказано, спето. И маленький, недолгоживущий гений радостно хлопает в ладоши и хохочет над своими недоброжелателями. Он отравил им будущее, щедрой рукой разбросав семена: "Новый Мир", ленинградскую плеяду "ахматовских мальчиков", бородатых сибирских романтиков-"физиков и лириков" и всех тех, кто самой своей индивидуальной сутью взорвал тщательно удобренный миф об аморфной массе, высокопарно называемой "единым советским народом". Уже стало возможно без опаски говорить о приоритете личного над общественным, о конфликте между долгом и моралью, о праве выбора.
Нет, определенно повезло Юлию Крелину! Родись он лет на пять раньше, и ушел бы на фронт. И слетела бы к нему на плечо Муза военная. И писал бы он про чувство долга, про "дело, которому служишь", про ратный подвиг и гражданский подвиг. Писал бы, наверное, небезуспешно - так, как это делали до него многие. Наверное, и награды какой удостоился бы. Любили в Советском Союзе такие штампы: "Боец, писатель, коммунист".
А может, и случилась бы неприятность. Из тех, что ходит за врачами постоянно. Скажем, полечил какого генерала, прооперировал его - а тот возьми да и умри. Судьба-известно-не кафтан. У того беды жизненные закончились, а у хирурга только начались. Вот тебе и "врач-вредитель". Вот тебе и Муза лагерная с ее железными зубами да слезами в подушку. Вот тебе и друзья-писатели, что бараки вспоминают всю оставшуюся жизнь. И немало их и по всей шестой части суши, и в Германии, и в Израиле, и в далекой от Москвы Америке. И был бы он один из них.