Неделю простояла бутылка на складе - линия розлива не работала. В холодном воздухе цеха раздавались удары металла по металлу, крики и лязг. Наконец "чебурашку" залили "Дюшесом" и увезли на склад "Продтоваров". Оттуда ее в холщовой сумке с надписью "ABBA" вынесла бойкая тридцатипятилетняя тетенька - курносая, коротко стриженная, похожая на молоденького бульдога. Кроме "дюшеса" в сумке были: колбаса копченая, три банки горбуши, венгерский бройлерный цыпленок в пластиковой упаковке, коробка "Птичьего молока", две пачки цейлонского чая, две банки сгущенного молока и килограмм сосисок.
Тетенька работала на продтоварном складе учетчицей и, соответственно, учитывала товар, с поправкой на внутреннее потребление. Потребляли его все работники базы, а также их друзья, родственники и вышестоящие организации. Конечно, не бесплатно, но по твердым государственным ценам, которые в те времена были очень и очень скромными. Поэтому на прилавки гастрономов такой товар поступал крайне редко - только или по случаю внезапной инспекции или приезда в Читу высоких гостей.
Тетенька-бульдожка жила в самом центре, в новом доме. Он резко отличался от соседних облезших хрущевок. На первом этаже раскинулось стеклянно-бетонное агентство "Аэрофлота". Лифт выпустил бульдожку на шестом этаже. Обитую мягким дерматином дверь открыл упитанный, рано созревший черноглазый подросток в желтой майке с все той же надписью "Adidas". Он не позаботился принять у матери тяжелую сумку, спросил только:
- Ма, чего принесла?
- Сейчас-сейчас, рыба моя, сейчас угощу своего мальчика, - затараторила мама, разгружая дефицит.
- Ма, дай десять рублей, Синицын кассету продает, японскую, - появился в кухне сынуля, уже обряженный в джинсовый костюм с этикеткой "Монтана".
- На, мой хороший, только долго не гуляй. Мы с папой сегодня к Лесковым едем, в Смоленку, на день рождения, ты уж веди себя хорошо. И никого домой, понял! Эти голодранцы мигом тут все обчистят.
- Да ладно, знаю я, - лениво проговорил подросток и вальяжной походкой покинул квартиру.
Вечером в квартире ухала музыка: звуки издавал двухкассетный "Sharp". Глава семьи - матерый таксист купил его с рук у жуликоватого вида парней. Если бы "чебурашка", которая сейчас подрагивала на столе в такт звуковым ударам, обладала зрением и памятью, то узнала бы одного из них - он пил из нее минералку в ресторане и рассказывал приятелю про недавние похождения.
Девчонки листали мамины журналы и завистливо качали головами, парни то и дело наливали из высокой узкой бутыли.
- Стас, а ты виски пил?
- Пил, - лениво отозвался хозяин. - Параша, как самогонка.
- Самогонка-то, кого, хорошая бывает, - встрял в разговор здоровенный, под два метра роста, парень, но с ясным лбом пятилетнего ребенка. - У нас в Кокуе… - хотел продолжить он, но его перебили:
- Сиди, Кокуй, не кукуй!
- Дярёвня!
- По реке плывет топор из села Кокуева…
Здоровый не обиделся. К такому отношению он привык. В эту компанию, где прежде всего ценилось наличие фирменного шмотья, крупных "карманных" денег и умения достать любой дефицит, он попал благодаря физической силе - был телохранителем всех прочих приятелей. А еще его подпустили к себе именно из-за таких вот моментов: на фоне бесхитростного кокуйского парня сами себе городские мальчики и девочки казались аристократами. Он же терпеливо сносил шутки, боясь потерять доступ к таким блестящим и, как искренне думал, - умным людям. Учась в Чите на горного мастера и живя у неласковой тетки, он млел от того, в какой компании ему довелось быть, и очень хотел, чтобы его увидел кто-нибудь из своих, поселковых пацанов. А еще - Рита, которая, пару раз позволив проводить себя после танцев в сельском клубе, переключилась на дембеля Чира. Тот щеголял по поселку до самых холодов в голубом берете и аксельбантах.
Стас, сынок хозяев квартиры, сидел с девушками на золотистом велюровом диване и комментировал немецкий каталог. Но в это же время пытался заглянуть за отворот блузки Наташки - яркой блондинки из параллельного, 10 "б" класса. По слухам, Наташка была опытной девушкой, с которой лишился невинности не один парень. Сегодня Стас и хотел это проверить.
В дверь резко зазвонили.
- Предки? - испуганно спросил кто-то.
Стас убавил музыку и подошел к двери.
- Кто?
- Милиция!
Дверь моментально распахнулась. Один из гостей Стаса, с серым худым лицом, выбросил в форточку какой-то маленький пакетик и отступил внутрь жилья, в тень.
- Ты хозяин? - спросил побледневшего Стаса сухой коричневолицый лейтенант.
- Ну, я, - старался соблюсти видимость достоинства подросток.
- Почему нарушаем?
- А что мы сделали?
- Тебе известно, что после 23 часов прослушивание громкой музыки является нарушением? Людям на работу завтра, а ты спать мешаешь! Документы!
- Да все, мы не будем больше!
- Документы, я сказал!!
Позади лейтенанта разместился невысокий, но очень широкий в плечах сержант. Он презрительно оглядывал роскошную обстановку.
Тем временем Стас притащил паспорт.
- Так, несовершеннолетний, значит? И нетрезвый?
- Трезвый!
- Так, экспертиза установит, и если пил - маме с папой мало не покажется! Кстати, где родители?
- У друзей…
- Звони им, пусть едут!
- Они за городом.
- Тогда собирайся! Поедем в отделение!
- Да за что? Я все, выключил музыку, больше такого не повторится!
- Мне тебя силой тащить? Быстро, я сказал. Родители за тобой придут. И все прочие, готовим документы и собираемся!
Молодежь было загундосила, одна из девиц было вякнула - "у меня папка в прокуратуре работает", но лейтенант жестко, остервенело рявкнул:
- Быстро собрались!
Пока в прихожей началась толкотня, сержант ступил в квартиру, прошелся по комнатам. Потом, оглянувшись на толпу, незаметно сунул за пазуху едва початую высокую бутылку и еще одну - с "Дюшесом".
В отделении шла обычная работа - доставляли пьяных, кухонных и уличных скандалистов, те оправдывались, ругались или орали песни, пока не получали по почкам. Хрипели рации, лязгали решетки "обезьянника". Гостей Стаса отпустили, переписав данные их документов, самого его, уже в открытую ревущего, усадили возле решетки помещения для задержанных. Оттуда сразу раздался едкий говорок:
- Эй, фраерок, подмахни разок! - и камера заржала.
- Пельменев, сейчас ты мне подмахнешь, рот закрыл! - отозвался дежурный.
В это время в комнате отдыха сержант продемонстрировал лейтехе конфискат.
- Смотри-ка, не наша! Ме… та… ха какая-то.
- Сам ты "метаха", - беззлобно поддел его офицер и ударом кулака вскрыл "Дюшес", прижав крышку к краю крашенного желтой эмалью стола. - "Метакса" это. Греческий коньяк. Живут же, гады! Сопли еще зеленые, а уже - "Метакса". В армию бы его, так ведь не пойдет!
- Коньяк-то хороший? - не расставался сержант с бутылкой.
- После смены попробуешь, - и напиток отправился в тумбочку стола.
- Ты пил?
- Пил, - глотнул лимонада лейтенант и устало откинулся на спинку вышарканного дивана, - в Баграме.
Он замолчал и прикрыл воспаленные глаза. Неоновые лампы тускло освещали светло-коричневый пол с черными мазками, оставшимися от сапог и ботинок. Плотный задымленный воздух делал лица людей похожими на маски манекенов.
Утром следующего дня веселая алкоголичка Рая, отбывая последние сутки административного ареста, мыла пол в отделении. Приметив в мусорном ведре "чебурашку", быстро сунула ее в карман темно-синего рабочего халата.
***
И опять повторился круг воскрешения бутылки. В моечном цехе вместо той, что сокрушалась о судьбе сына, теперь стояла молодая, ярко-белая и сильно накрашенная девчонка. Вокруг нее появлялись грузчики со склада и другие заводские мужики. Притирались сзади и сбоку, заигрывали, шлепали по обтянутой джинсами попке. Девица визгливо хохотала и на все приставания отвечала только двумя фразами: "Тебе это надо?" или "Че, сдурел, что ли?".
Ее пожилая напарница, поджав синеватые губы, остервенело полоскала бутылки. С новой коллегой она не разговаривала. И постоянно вспоминала ту, с которой простояла в этом цехе без малого десять лет. Теперь от нее остался лишь могильный холмик, огражденный сваренной из арматурных прутьев оградкой, да памятник из тех же прутьев в виде башенки с железной красной звездочкой наверху. На памятнике с эмалевого портрета смотрела преображенная до неузнаваемости халтурщиком-гравером покойница. Ниже значилось - "Панютина Клавдия Федоровна. 30.11.1938 - 24.04.1984".
Умерла она после того судебного заседания, где затянутая в черное платье судья с маленькой, какой-то змеиной головкой огласила в конце чтения приговора:
- Приговорить к пяти годам лишения свободы в колонии усиленного режима.
Черная точка появилась тогда перед ее глазами, стала расти, превращаясь в огромное пятно, которое мешало разглядеть оцепеневшего от неожиданности сына - осунувшегося, наголо стриженного, со свежей ссадиной на правой скуле. Ей казалось, что она кричит на весь зал: "Леша, Лешенька, сыночек!", но на самом деле лишь беззвучно шлепала белыми губами. Она еще бросила взгляд назад, собирала силы для последнего броска, чтобы вцепиться в пухлые щеки бывшей сватьи, которая весь процесс изображала жертву злостного хулигана и алкоголика зятя. А после заседаний или допросов рысцой летела на рынок и контролировала землячек, торговавших ее говядиной. Три тетки все это время числись на учебе на курсах повышения квалификации, получая от колхоза командировочные и стипендию. И были очень довольны возможностью погулять по Чите и пошариться по магазинам.