Операция начата
Майор поежился, хотя ветра не было и стоял теплый летний вечер. Майор ежился не от холода: в сердце копошился холодненький тонкий страшок.
- Не надо, - применял майор самоконтроль. - Спокойнее. Спокойнее, Сеня…
А в голову лезла нескромная мысль о жене Шуре.
Для проведения операции майор Наганов выбрал Михайловский садик, давнее убежище голубых, как интимно называли педерастов. Жене майор ничего не сказал, кроме краткого:
- Иду по делу, Шурочка. На всю ночь!
Шура покорно кивнула. Ночные операции Наганова были ей не впервой. Она доверяла мужу. И тогда, когда он был лейтенантом, и ныне, майору.
…И вот сейчас, сидя на скамейке Михайловского сада, Наганов терпеливо поджидал гомосексуального знакомства.
"Конечно, дойти до дела не позволю, - думал он, ерзая. - А если полезет, скажу "нельзя". "Страдаю запором. Завтра!"… Потом позвать понятых, постового - и птичке крышка! Зацепить одного - весь клубок распутаем… Будет, наверное, целовать, гладить…"
Майор щекотливо поежился. Что-то особое, острое, загадочное, пикантное было в сегодняшней операции. И в то же время - заманчивое. Это не то, что крутить руки Петьке Гному да допрашивать уголовников…
- Здесь не занято?
Майор вздрогнул.
- Нет, нет, садитесь!
Наганов поспешно подвинулся. Сердце екнуло: "Вот оно! Началось! Держись теперь, майор Семен Наганов!"
Незнакомец сел рядом и задумался. Майор дипломатично молчал, предоставив инициативу неизвестному (а вдруг - случайный, честный человек, лишенный извращений?). Для полного спокойствия - и сокращения времени - Наганов принялся считать про себя. Сначала до ста. Потом до двухсот. Потом решил считать до тысячи.
"Что он тянет?" - думал с тоской Наганов, отсчитав пятую сотню. И покосился на соседа. "Чернявый. Но не грузин, не армянин. Те - так чаще. Южный народ, кавказские страсти. Асса, асса!"
Досчитав до тысячи, потом до тысячи двухсот, майор решил действовать сам. Он энергично подвинулся к незнакомцу, так, чтоб ягодицы их соприкоснулись.
- Простите, а как вас зовут?
- Меня? - Незнакомец повернулся к майору, симулируя удивление. - А зачем это вам? Вы кто такой?
Бдительный майор чувствовал дрожь чужой ягодицы. Или это дрожала его собственная?
- Я май…
Вовремя сдержался. Чуть-чуть было не проговорился. Уже вошло в привычку, словно поговорка или формула: "Я - майор Наганов. Вот мое служебное удостоверение!"
- Я Майоров, Семен Иванович. - С именем и отчеством не стоило темнить. - Сеня.
Майор добавил игриво:
- Сенечка… Или Сенек… Сенюлька!
- Чутких, Илья, - сухо представился незнакомец.
"Темнишь, извращенец", - подумал майор. Но вслух продолжал обольщение:
- Илюша, значит… Люшенька.
- Илья Григорьевич. Как Эренбург.
Извращенец делал намеки. Клевала рыбка…
- Я люблю нежные имена: Илюша, Сенечка.
Майор старался говорить как можно женственней. Извращенец промолчал.
- Так звучит ласковей. Не правда ли, мужчинка?
Чутких, дрожа, смотрел на майора. Наганов тесно прижался к нему. Уже не ягодицами - всем телом.
- А вы, мужчина, где живете? Вы холосты?
Чутких молчал. Потом, не в силах сдержать страсть, резко поднялся (майор пытливо наблюдал за его штанами) и негромко произнес:
- Ну, хорошо. Пойдем!
Наганов тотчас встал и взял Чутких под руку.
- Идем, идем, Илюшечка, - сказал он медово. - Всегда готов, как пионер!
Он шутливо отдал пионерский салют. В душе сияло победно-парадное: "Клюнула рыбка! Клю-ну-ла!"
На "хате"
В доме, куда Чутких привел Наганова, было много людей. Сначала майор растерялся: при аресте они могли оказать серьезное сопротивление.
- Сэнди! - сказал один из них, в сломанных очках.
"Запомним: Сэнди!" - отметил в памяти майор.
Собравшихся в квартире было семеро (майор Наганов не считал себя восьмым). Имена их, осторожно, тайком, Наганов занес в записную книжку, чтобы не забыть. Для страховки.
- Рабинович, Иван! - представился последний из собравшихся, с черненькими усиками, плотный, величавый.
- Очень рад. Сеня! - Майор дружески пожал руку Рабиновича. Второй рукой, держа ее в кармане, он записывал данные в незаменимую книжечку - условными знаками.
- Очень рад познакомиться с вами, Ванечка. Очень, очень рад!
Чутких торжественно произнес:
- А теперь прошу всех к столу!
На столе в соседней комнате стояли бутылки с водкой, коньяком, иностранными винами. От такого изобилия майор тихо охнул. Потом, крякнув, сказал:
- Кр-расота!
Рабинович сел рядом с Нагановым, налил полный стакан коньяка "семь звездочек" (майор никогда не пробовал такого) и, ласково глядя в глаза майора, произнес душевно:
- Выпей, Сенечка. Семь звездочек - твое число, семерка.
"Пассивный или активный?" - Майор пытался узнать по глазам, но не угадывал, не было опыта. Решил: "Разберемся в милиции. А сейчас придется пить, не отвертишься…
Ишь, живут-то как, извращенцы!.. Семь звездочек… Пропадай, жена моя Шура!"
Майор молодецки выпил стакан. Крякнул, засмеялся хорошим смехом. В голове стало тепло, весело, уютно. Напряженки как не бывало. Африка!
"Почему они не переходят к делу?" - подумал майор и прижался жаркой ягодицей к ягодице Рабиновича. Рабинович не возражал.
Выпили еще по одной, и еще. Майор, по давней привычке, пил стаканами.
- Внимание! - сказал Сэнди в ломаных очках. - Внимание! Я прочту свой новый рассказ.
"Так вот откуда взялся этот "Максик!" - мгновенно догадался майор и сделал в блокнотике пометку. - Для возбуждения животных чувств им еще и рассказы требуются… И это мы учтем".
- Рассказ называется кратко: "Бей!"
"Бей!"
- Бей жидов!
Крикнули с чувством, смачно. Побежали гурьбою спасать Россию: братья Губины, Пашка Парфен, Иван Пестрицкий, Петька Громыч, Семины - Семен да Евдоким, Шубин, свояк их, сержант Фролов, что в отпуск приехавший, - тоже.
- Бей! - кричит.
В армии пятый год служит. Тесак австрийский прихватил, размахивает, крутит:
- Бей!
Добра у них, у жидов, много. Всякого много - и разного. Попили кровь… Натерпелись, будя! Отыграемся за все, мать бы иху сотни!
- Погодите, ухманы-глазманы-рехманы! Доберемся ж до вас. До-бе-рем-ся!
…А все потому, что погром ныне…
О вей-вей! Они бежали толпой, эти русские. С кольями, с тесаками. Исаак ударил ихнего Василия. Русский Василий был пьян, как свинья, он лез к тете Хане под юбку, он говорил циничные слова.
Исаак все же муж, он сказал:
- Уйдите!
Пьяный русский сказал:
- У-y, жжид! - и толкнул Исаака, хоть и сам едва стоял на ногах.
Тогда Исаак побледнел, он стал белым, как молоко, он закричал тонким голосом, тонким-тонким, и ударил русского Василия.
И вот - пожалуйста! Через полчаса погром.
Бабушку Моню пнули сапогом. Двумя сапогами - братья Грубины. Лавку Шушмана ограбили дочиста, даже кнопки забрали.
- Будя! Отпился кровушки, мать бы твою жидовскую восемь!
Петруха Мальцев гонял Веню Ицека по двору и гоготал:
- Ишь, пархатик! Что гусенок бегаит. Маленький, а пархатый. Я ттебя! - и швырял в Ицека поленьями.
Дед Рувим умирал и бредил. Ему пробили череп кочергой, и в разбитом мозгу был город. Рувим ясно видел город, там было все родным, еврейским: и дома, и улицы, и люди, и деревья. Даже собаки были свои - еврейские. Умные, с чуткими черными глазами.
Рувим слышал призывный крик:
- Эй, Рувим, поднимайся! Идем громить русских! Скорей же!
Шушман шел впереди большой толпы. Все несли колья, тесаки, ломы. У Мони Рехмана висело за спиной целое ружье! Он кричал громче всех:
- Бей русских! Бей русских!
И размахивал при этом магиндоидом, укрепленным на шесте.
"Их давно не громили, скуластых хамов", - подумал Рувим. Он хотел приподняться, встать и пойти на погром…
Но город внезапно наклонился, отступил во тьму. В мозгу вспыхнула и ярко засияла цифра 7. Нестерпимо яркая… И старый Рувим умер.
А погром был в полном соку! Налился и созрел, точно спелое яблочко.
- Спасай Россию!
- Братцы, бей!
- Мать же твою пять: еще бегит жиденок!
- Бей его!
- Бей!
- Убегает, пархатик.
- Не уйдет!
- Сержант Фролов, забегай справа!
- Держи его, Петруха!
- Тесаком, тесаком!
- Имай жида!
- Имай!
- Имай!
Ходют они. Кровушку пьют. В магазинах, в театрах, в художниках. Везде проникают, где лучше. Но ничего, дождутся. Всыплем им горяченьких, по тепленьким местам. Всем этим ухманам, грохманам, рехманам. Сделаем им гробманов!
Я и Петрухе так говорю:
- Доберемся ж до них… До-бе-рем-ся!