Я все это, конечно, обдумывал. "Как же так? - думал я. - Чтобы стать врагом, надо посметь? А если мы не враги, то мы ничего не смеем? Смеет только враг?" И наоборот: "Он мне сказал: как ты посмел? Значит, я не смел сметь, а смеет только он, не-враг, а я, став врагом, ничего не смею? Враг вообще ничего не смеет, потому-то он нам и враг, а смеем одни только мы?" Эти диалектические софизмы мучили меня, и я не мог их разрешить: как всегда, стоило только заняться диалектикой, как сразу исчезал критерий оценки, в одном было другое, а в другом - одно, хорошее было хорошим, потому что оно было хорошее, а плохое было хорошим, потому что в нем было хорошее, но и хорошее было плохим, потому что в нем было плохое, и так далее, то есть я совсем уже не мог для себя различить, что же лучше. Но это была теория. На практике я чувствовал нечто более однозначное. Я рос тихий, спокойный. По всем относился ровно, доброжелательно. Я никого не обижал. Если меня обижали, я принимал это как должное, претерпевал и не огорчался. И ко мне тоже, за редкими исключениями, со всех сторон относились доброжелательно, ровно. У меня не было врагов! "Какой-то ты всеядный, - говорил мне, откровенничая со мной, мой школьный товарищ, с которым мы считали друг про друга, что мы с ним друзья. - Какой-то ты равнодушный, бесчувственный. Амеба, расплывчатая и бесформенная. Я даже не знаю иногда про тебя, друг ты мне или не друг? Друзья мы с тобой или не друзья?" (А ведь мы с ним называли себя друзьями и были друзьями.) "Иногда мне кажется, что ты мне вовсе не друг, а ты мне просто-напросто враг!.." Я, конечно, старался его разубедить. "Да нет, что ты! - говорил я ему. - Это вовсе не так! Тебе померещилось. Ты плохо выспался и не с той ноги встал. Что за блажь пришла тебе в голову? Это тебе все только кажется. Я твой друг! Я самый верный твой друг, и мы всегда с тобой будем друзьями!.." Я его обнимал, целовал, проявлял внешне пылкую страсть и, кажется, его успокаивал, то есть он смирялся в конце концов, снисходительно давал себя успокоить, верил мне, что я ему друг, или притворялся, что верит, так и не зная все-таки, так и не решив для себя до конца, друг я ему или не друг, и таким образом, хотя бы внешне, до следующего очередного приступа его подозрений наша дружба с ним восстанавливалась. Мы снова дружили, как ни в чем не бывало или, по крайней мере, делая вид, как ни в чем не бывало, что мы с ним друзья. Он становился спокоен (что ему оставалось еще?), и я изо всех своих сил имитировал перед ним, что я тоже спокоен. Но какая холодная и странная змея сидела при этом удавом в моей груди! Как я был испуган! Как напряженно я думал! Вот снова, опять вылезло то же самое: это "враг". Снова я враг! Я не хочу быть врагом, я мечтаю о дружбе, я с ним дружу, у нас все с ним хорошо, и вот, в самый счастливый момент нашей дружбы, когда все хорошо, и мне хорошо, и ему хорошо, он вдруг мне говорит, что я ему враг. Говорит хладнокровно и походя, даже будто б это не так уж и страшно, будто б все это так и должно быть: я друг, но, вот, я и враг! Раз я ему друг, то я ему враг! Чуть-чуть упрекая, конечно, за то, что я ему враг, но все-таки и не упрекая и принимая все это (хладнокровно и походя) очень естественно: ну, конечно, раз мы с ним друзья, то, значит, мы с ним должны быть враги!
Эта естественность-то и ужасала меня больше всего. Мне уже было не три года, и я не плакал. Но я думал и думал и, думая, бил себя кулаком по лбу, заставляя себя думать еще и еще, думать лучше, сильнее и, главное, в конце концов до чего-то додуматься, найти себе здесь ответ. Я не хотел быть врагом! Я хотел быть хорошим, добрым и честным! Но я был оборотень. Я хотел быть другом и вдруг оказывался врагом. Здесь мне почти не служило утешением то, что это, кажется, от меня не зависит. Все-таки зависит! Все-таки это со мной. Это я. Я - враг! Взрослые (мама, папа и прочие) говорили мне: "Все люди друзья. Это и хорошо, так и надо. Надо друг с другом дружить. Не надо никогда никого обижать, а надо только дружить, чтобы всегда было все хорошо…" Но я-то знал: "Ха! Как бы не так! Что вы мне тут плетете про вечную и хорошую дружбу! Я-то знаю про себя, что я враг! Вот вам, пожалуйста, наглядный пример - я есть враг!.." Противоречие того, что мне говорят, и того, что я есть, первое время я решал не в свою пользу: я, повторяю, не хотел быть врагом. Я скрывал это. Я старался, чтобы этого никто не заметил. Про свои разговоры с товарищем, когда он открыл мне, что я ему враг, я никому не рассказывал. Я, спокойный и тихий, притворялся еще более спокойным и тихим, ибо мне почему-то казалось, что враги бывают только беспокойные, грубые, вообще - насильники. Я еще больше заботился о том, чтобы быть со всеми дружелюбным и ровным и чтобы никто меня не ненавидел: слова того трехлетнего мальчика ("Я буду тебя теперь ненавидеть") врезались мне в память, и я считал, что если меня не будут ненавидеть, то я не буду врагом. (Во всяком случае, никто не почувствует, что на самом-то деле я враг!) Я вел себя прилично, не хулиганил и сдерживал свои порывы, чтобы поменьше сметь, ибо смеет, я думал, только враг. С другой стороны, я, наоборот, иногда много шалил и вообще распускался, чувствуя в себе биение желаний, жизни и так далее и поддаваясь ему, потому что, я думал, смеем, наоборот, мы, не враги, а враг перед нами ничего не смеет ("Как он, враг, посмел?"). Внутренне, хотя я внешне, конечно, все это скрывал, я уже постепенно привык к тому, что я враг, - то есть притерпелся: вот, уж такая жизнь, такая судьба, против судьбы не попрешь, тут уж ничего не поделаешь: я - враг. И временами внутренняя гордость и довольство собой поднимались во мне: вот, я враг! вот я какой! вот чего я могу! Когда мальчишки лупили меня и, стоя на подходе, поджидая, кричали мне издали, пока я подходил, разжигая себя и надеясь разжечь, а может быть, и обидеть меня: "Вот, он идет… Вот идет наш враг!.." - я был втайне доволен и гордился собой: ладно уж, бейте, но вы все сопляки, сосунки, а я зато - враг! И меня били, текла кровь, но я терпел: вот, я враг! Ожесточась моим спокойствием и терпением, они били сильнее, и я знал - они хотят, чтобы я поплакал, пискнул что-то в ответ, попросил пощады, стал бы разубеждать их: "Какой я вам враг? Я не хотел быть вашим врагом! Я вам не враг и никогда им не буду… Вы ошиблись… Вы приняли меня не за того, кого надо… Вы меня бьете напрасно…" И даже если бы я стукнул их легонько в ответ, они бы (конечно, только легонько) и это б снесли, и стали довольны, и я, стукнув их, стал бы им меньше враг, и они мне меньше враги, и они бы от меня отступились. Но я не хотел уже быть не врагом, я был доволен, что, вот, оказался врагом. Самой большой обидой для меня было, когда (уже упавший, уже не устояв на ногах) я слышал про себя от кого-нибудь из них, кого-то рассудительного, или - осторожного, или - просто уже уставшего, слабого: "Ладно, хватит его бить… Оставим его в покое… Много ли ему надо? Какой он враг? Так, просто падаль…" Такого я не мог потерпеть! Я вставал и снова, сжав зубы, кидался на них, - и в особенности на него одного, такого, этого умника, посмевшего сказать, что я не враг: я покажу, какой я не враг! Я докажу, что я враг!.. Конечно, мне - в отместку - доставалось еще, но я, весь изодранный и в синяках, был доволен: я победил, я доказал, что я враг (прежде всего уже сам себе, ибо это мне стало важнее всего). Но - и тут-то жила червоточинка - это все была только одна сторона, одна половинка. Но только одна! Я знал про себя, что я враг, и я был в этом уверен и втайне уже считал, что это так хорошо. Но где же мой враг? Где он? Другая сторона, другая половина? Я понимал, что у меня нету врагов, и я мучился, что у меня нету врагов. Мне хотелось заиметь врага! Да, я был какой-то всеядный. Все были для меня хороши, и никто мне не был врагом. Разве тот трехлетний мальчишка был мне врагом? Нет, он был так, просто расфуфыренная детка, которой что-то вдруг показалось и которая на что-то обиделась. Разве тот мой школьный товарищ, который притворялся, обманывая себя и меня, что мы с ним друзья, был мне врагом? Так, просто дурачок, которому невесть что взбрело в голову и через минуту-другую может взбрести еще что угодно. И развезти мальчишки, которые лупили меня, были мне врагами? Так, просто курносые сопляки, которым нечего делать и которые хотят чуть-чуть поразвлечься. А на деле тот трехлетний мальчишка, с которым мы жили на даче, - мой друг. И тот мой школьный товарищ, который все притворялся, что он мне друг, - мне друг. И эти мальчишки из нашего класса, которые так усердно лупят меня, - они мне друзья. Да, я всеядный. В самом деле, разве они мне враги? Какие там враги? Так, голодранцы…