Сложное положение: положение сложное
- Положение сложное, - сказал майор милиции Наганов задумчиво. - Положение сложное…
И чтобы уяснить это получше, повторил еще раз:
- Положение сложное.
А потом добавил:
- Сложное положение.
Чудо-младенец заварил такую кашку, что весь райотдел милиции не мог расхлебать ее, как ни бился. А биться было над чем.
Во-первых, медсестра Самосудова Любовь Андреевна, профорг родильного дома № 7, была зверски убита, с расчленением.
Во-вторых, медсестре того же родильного дома, Франкельштерн У. Ю. (в девичестве Финкельштейн) нанесена тяжелая травма, претендующая на производственную. Муж ее, Симон Хаимович, еврей, подал в суд на "взыскание с родильного дома № 7 пятисот (500) рублей на предмет лечения, кормления и ухода за поврежденной на производстве вышеупомянутого родильного дома его супруги, Франкельштерн У. Ю."
Аналогичную цедулю о взыскании денег Франкельштерн С. X. подал в Академию наук СССР и в Академию медицинских наук - АМН, организацию, вызывавшую у майора, впрочем, как и у его милицейских коллег, легкий суеверный ужас. Сама же поврежденная Франкельштерн - Финкельштейн хлопотала о пенсии по инвалидности, всячески демонстрируя свои производственные травмы.
В-третьих, у граждан, которых подбрасывал и ловил расшалившийся младенец-богатырь, было сломано ног - пять, рук - три.
В-четвертых, узнав о пропаже Веньки, Наганову позвонил профессор Цыцин из АМН и ни в коем случае просил не наносить телесных повреждений чудо-ребенку, ибо он - единственный и уникальный русский младенец-богатырь.
Наганов понимал это и сам: нельзя обижать невинного младенца, даже одной слезинки его жаль. Но самым сложным было:
В-пятых: младенец как в воду канул. Исчез!
О. т. с.
Младенец исчез - как сквозь землю провалился. Все попытки найти его были безрезультатны. Несколько раз, казалось бы, найдены люди, видевшие чудо-Веньку. Но при строгом опросе оказывалось, что сами они не видели, а вот дядя сослуживца так подробно рассказывал…
Такой род сведений майор Наганов называл "о. т. с." - и расшифровывал: "одна тетка сказала". Выражение это майор придумал не сам, а позаимствовал из газеты "Совесть", критиковавшей сплетников. И каких только диких, чудовищных, нелепых, странных, клеветнических слухов не пришлось услышать розовым милицейским ушам!
В трамваях судачили о том, что близ Казанского собора "вчера, в воскресенье, видела я: голый ребеночек, ростом чуть пониже самого собора, идет и песню напевает "Далеко-далеко"".
- Не "Далеко-далеко", а "Эх, дороги"!
- "Далеко-далеко, где кочуют туманы". А потом другую запел, не "Дороги", а бодрую. Я как увидела, обомлела: голышом-то на улице! А он говорит: "Подайте Христа ради. Сенькою меня зовут"… Голосок-то жалобный, тоненький.
- Венькою. Фамилия - Босых.
- Ванькою.
- Венька Крысов. В газетах писали.
- Позвольте же! - закипятился мужчина в очках. - Не несите чушь! Не может быть человек выше собора.
- Чушь, чушь… В газетах же писали. Очки бы протер. Так и писали: родился русский богатырь, сразу девять кило весу. Подрос сейчас - и на улицу вышел.
- Я и говорю: идет, поет. Потом замолк. Поглядел вокруг, ему-то хорошо - все сверху видно. Да как застонет, как закричит криком: "Рразойдись, душа русская! Бей жидов!"… И памятник Кутузову - кувырк. Троих сразу же памятником придавило: евреев двух и одного, случайно, русского.
- Не насмерть. В больнице все трое лежат: пять ног, три руки.
- Вдрызг поломаны!
- Милиция теперь его ищет.
- Стреляли в него. Сбежал.
- В зоопарк поместить хотят.
- Со слонами рядом.
- С жирафами.
- Кашей манной кормить будут: ребенок ведь еще!
…Каждый день, даже по субботам, Наганову приходилось слушать эти разговорчики. И на службе, и тогда, когда возвращался домой. Майор от злости не мог даже краснеть. И сурово пресекал злостных сплетников: устным внушением и штрафами.
Сержант Морщинкин
Все нити рвались: никак не намотать катушки дела! Пропавшего младенца никто не видел. Даже уголовный мир, видавший всякие виды. И тогда майор решил пойти по второму кругу, начав все сначала. Он вызвал постового Морщинкина.
- Разрешите войти, товарищ майор? - обратился Морщинкин, соблюдая правила устава.
- Войдите! - соблюдая правила устава, ответил майор.
Морщинкин мужественно вдохнул воздух в легкие и единым залпом доложил:
- Согласно вашему приказанию младший сержант Морщинкин прибыл!
- Вольно! - твердо сказал майор, любя дисциплину. Потом добавил, уже помягче: - Расскажите, Морщинкин, подробнее, как, когда и где вы видели младенца? Укажите точное место, примерный рост, опишите особые приметы. Назовите песню, которую он пел. Вы сообщили только об "уа, уа".
- Уа? - спросил Морщинкин удивленно.
- Уа-уа! - уточнил майор.
- Уа-уа? - Морщинкин выглядел весьма сконфуженным.
- Не "уа", а "уа-уа" - настаивал майор. - Вы ведь сами докладывали мне: поет "уа-уа".
- Я, товарищ майор? Уа?
- Вы. О младенце. Уа-уа.
- Каком младенце?
- Веньке.
- Которого, товарищ майор, Веньку?
- Как это "которого"? Того самого, о котором вы докладывали. И не удосужились до сих пор рапорт подать.
- Рапорт?
- На Веньку. Рапорт.
- Зачем это рапорт? Не уяснил.
- Уясните сейчас.
- Никак не уясню, товарищ майор!
- Не крутите, Морщинкин! Вы мне звонили?
- Я?
- Вы.
- Нет, товарищ майор, не звонил я.
- Нет?
- Нет. Никак нет! Не звонил, товарищ майор. Не звонил.
- Пятнадцатого не звонили?
- Пятнадцатого не звонил.
- Мне не звонили?
- Вам не звонил.
- Вы не звонили?
- Я - не звонил!
- Это точно - не звонили?
- Так точно - не звонил! Ни разу не звонил.
И после краткой паузы Морщинкин добавил добродушно:
- Да ведь я и номера вашего телефона не знаю.
- Где ваш пост? - сухо сказал майор, пресекая намечающуюся фамильярность.
- У этого… С колоннами… На Невском церковь есть. Музей какой-то там внутри работает. Кутузов рядом с нею. Памятник.
- Стыдитесь, постовой Морщинкин! - сказал Наганов веско. - Это исторический памятник. Казанский собор. Учтите!
Сделав надлежащей длины паузу, майор вернулся к теме разговора:
- Так значит, вы ни в коем случае мне не звонили?
- Ни в коем случае, товарищ майор! Честное милицейское слово, не звонил. Не звонил я!
- Это очень важно, Морщинкин… Крайне важно… Кстати, вы такого не знаете: Франкельштерн, Симон?
- Финкельштейна? Финкеля, Сему? - лицо Морщинкина расплылось в улыбке. - А как же, знаю! Сосед это мой по квартире. Еврей. Мы с ним в шашки по вечерам играем. В госбанке он служит. Веселый еврей…
- А жена у него медсестра, не так ли?
- Так точно, товарищ майор, медсестра. Вы с ней хорошо знакомы?
- Не вольничайте, младший сержант!
- Слушаюсь! - Морщинкин стремительно вытянулся во фрунт.
- Можете идти, Морщинкин, - сказал Наганов. - Вольно! О нашем разговоре - никому ни слова. Ни гу-гу!
- Ни гу-гу, товарищ майор! Уяснил. Разрешите идти?
- Идите!
Морщинкин лихо повернулся на каблуках. Он совсем недавно демобилизовался из армии и любил поворачиваться на каблуках: и в служебное, и в свободное время.
После ухода постового майор Наганов тихо рассмеялся. Все стало ясно, как семью семь.
Майор еще раз рассмеялся, встал, потянулся и принялся расхаживать по кабинету, довольно потирая руки. А потом принялся звонить…
У сломанных граждан
Майор позвонил в ортопедическую клинику, куда были помещены сломанные граждане (пять ног, три руки). Приемным днем был вторник, но майора милиции пустили и сейчас, в четверг.
Через полчаса, надев белый халат поверх мундира, майор на цыпочках шагал в палату № 8, где находились сломанные граждане, пять ног и три руки.
Граждане лежали в ортопедическом положении: ногами и руками в гипсе кверху. Они сосредоточенно и мудро глядели в потолок: думали. Воздух в палате был тяжек, плотен, густ.
"Хоть топор вешай", - недовольно подумал Наганов, войдя в палату и принюхавшись. Затем майор подсел к первому с краю сломанному гражданину и начал с ним задушевную, тихую беседу. Через семь минут Наганов перешел к следующему сломанному ортопедическому гражданину, потом к третьему и т. д.
Вскоре, сдав белый халат дежурной медсестре, майор бодрым деловым шагом покинул ортопедическую клинику. На душе у него было чисто и легко. Догадка, верней, гипотеза блестяще подтверждалась.
Майор направился в родильный дом.