- Что же ты так, я ведь еще не служу у тебя, - с вызовом сказал Воропаев, и Романенко хорошо сделал, что ничего не ответил.
Но через минуту они уже мчались по мокрому от утренней изморози шоссе. Затевался чудесный день, что было редкостью для февраля. Море, прикрытое сверху синеватою дымкой, огненно щурилось на горизонте. Горы курились. Облака не плыли, а восходили вверх. Босоногая девочка пробиралась тропинкой с пучком подснежников в руке.
- Стой! - Воропаев остановил машину и поманил к себе девочку. - Ты чья?
- Твороженкова, - обиженно ответила она, перебрав плечами.
- Каких Твороженковых?
- Ну, каких! Таких, которые напротив вас живут, что вы, не знаете? - совсем уже зло отвечала она.
- А-а-а! Так ты будешь Ленка - Голая коленка?
- Ага! - рассмеялась девочка. - А то я прямо спужалась - чья да чья, будто сами не знаете.
- Давай сюда цветы!
- Да товарища Сталина, думала, увижу. Может, проедет. Ну, ладно, берите.
Воропаев протянул букетик Романенко, тот отвел руку.
- Что ты, что ты!.. Подаришь какой-нибудь даме.
Было уже далеко за полдень, когда Воропаев вышел от генерала, которому представил его Романенко. Завтракал он на этот раз в компании с какими-то незнакомыми генштабистами и одним заместителем наркома. Разговоры, естественно, шли о том, как происходили совещания и встречи участников конференции, кто что сказал, кто на что намекнул; но как ни были интересны эти разговоры, Воропаев почти не прислушивался к тому, что говорилось за столом.
Он был взволнован и утомлен только что происшедшей беседой и еще находился в ее атмосфере, решая, правильно ли вел себя, и не сделал ли ошибок, и не произвел ли глупого впечатления. Ему снова - и теперь уже вполне официально - было сделано чрезвычайно лестное предложение о возвращении на действительную.
- Нам нужны не ваши ноги, а нужна голова и ваше умение владеть военным пером.
- Месяц тому назад я был здесь прохожим, сейчас я уже деятель. Да и людей тут сейчас никого нет.
- Не боитесь погрязнуть в мелочах?
- Нисколько!
- В таком случае - желаю побед.
Конечно, разговор был намного длиннее и разнообразнее, но сейчас, когда Воропаев вспоминал его, важным, решающим казалось только это немногое. Обедать пришлось снова у Романенко, а затем он попросил отправить его домой. Теперь, когда он отверг предложение о возвращении в этот мир, ему показалось тут беспокойно и неуютно. Они вошли с Романенко во двор, усыпанный крупным гравием. Протез скользил с камня на камень.
- Когда за сыном в Москву поедешь, позвони и заходи, - произнес Романенко тоном расставанья.
- Само собой. Тут ведь тоскливо. В Москву приеду жадный до новостей, - примирительно сказал Воропаев, на короткое мгновение пожалев, что он отрезал все пути возвращения в столицу.
- Глупишь ты, глупишь, Алексей Вениаминович… - очень сердечно начал было Романенко, но тут их неожиданно окликнули и попросили вернуться, но не туда, откуда они только что вышли, а в парк на южной стороне дворца.
- Обоих? - переспросил Романенко, откровенно не зная, что ему делать теперь с Воропаевым, и надеясь, что скажут: "Нет, вас одного, товарищ генерал", и тогда можно будет попрощаться и отправить Воропаева одного.
- Никак нет, товарищ генерал, - одного полковника. Романенко покраснел, как вишня.
- Так ты вот что, Алексей Вениаминович, - сказал он, не глядя на Воропаева, - я пойду к себе, а ты, как освободишься, садись в мою машину - и дуй к себе! Ну, лады!
Они наскоро обнялись, и Воропаев, смущаясь за Романенко, заковылял вслед новому провожатому. Повернули за дома. Прошли караул. Провожатый остановился. Вместе с ним остановился и Воропаев. Провожатый растерянно взглянул на него и чуть повел в сторону взглядом, и в тот же момент Воропаев услышал голос, который нельзя было не узнать.
- Пожалуйте сюда, товарищ Воропаев, не стесняйтесь. Воропаев, однако, не двигался, - ноги ему не подчинялись. Он увидел Сталина.
В светлом весеннем кителе и светлой фуражке Сталин стоял рядом со стариком садовником у виноградного куста, вцепившегося узловатыми лапами в высокую шпалеру у стены. Глядя на Воропаева, он еще доказывал садовнику что-то, что их обоих, было видно, интересовало всерьез.
- Вы попробуйте этот метод, не бойтесь, - говорил Сталин, - я сам его проверил, не подведет.
А садовник, растерянно и вместе с тем по-детски восхищенно глядя на своего собеседника, разводил руками.
- Против науки боязно как-то, Иосиф Виссарионович. При царе у нас тут какие специалисты были, а - воздерживались.
- Мало ли от чего они воздерживались, - возразил Сталин. - При царе и люди плохо росли, так что же - нам с этим считаться не следует. Смелее экспериментируйте! Виноград и лимоны нам не только в ваших краях нужны.
- Климат, Иосиф Виссарионович, ставит знак препинания. Ведь это нежность какая, тонкость, куда ее на мороз! - показывал он рукой на виноград.
- Приучайте к суровым условиям, не бойтесь! Мы с вами южане, а на севере тоже себя не плохо чувствуем, - договорил Сталин и сделал несколько шагов навстречу Воропаеву.
- Ах, боже мой! - прошептал садовник.
- Как делать глупости, так он впереди, а как отвечать за них, - так его с места не сдвинешь, - сказал Сталин, и Воропаев с ужасом увидел, что он идет к нему навстречу, протягивая руки и улыбаясь своей всепоглощающей улыбкой.
- Рассказывали мне, что вы тут колхозы в атаку водите. Очень интересно, хотя и не совсем правильно, на мой взгляд.
Сталин поздоровался и, не выпуская руки Воропаева из своей, повел к столику и плетеным креслам, в одном из которых сидел Вячеслав Михайлович Молотов. К нему то и дело подходили дипломатические работники и что-то на ухо докладывали, и он отвечал им вполголоса. Руки его были заняты бумагами. Он пожал плечами, извиняясь улыбкой за свою занятость.
Сталин был спокоен до неправдоподобия. Казалось, из всех интересов в мире его сейчас наиболее занимает воропаевская судьба и еще, может быть, белесо-синее небо, тепло прильнувшее к морю, на которое он, ласково щурясь, время от времени взглядывал.
Воропаеву показалось, что Сталин не постарел с тех пор, как он его видел в последний раз, на параде 7 ноября 1941 года, но резко изменился в ином направлении.
Лицо его, все то же - знакомое до мельчайшей складки, приобрело новые черты, черты торжественности, и Воропаев обрадовался, приметив их.
Лицо Сталина не могло не измениться и не стать несколько иным, потому что народ глядел в него, как в зеркало, и видел в нем себя, а народ изменился в сторону еще большей величавости.
Вячеслав Михайлович помог преодолеть смущение первых минут, и разговор стал общим.
- Мне рассказывали о вас, и, на мой взгляд, вы хорошо поступили, - сразу же сказал Сталин, - что избрали себе районную деятельность. У нас еще, к сожалению, много таких людей, которые предпочитают быть чиновниками в Москве, нежели хозяевами на периферии.
Он взглянул на Молотова, и тот улыбнулся, точно зная, кого именно имеют в виду эти слова.
- Есть еще такие люди, - продолжал Сталин. - Но скоро их время кончится… Расскажите, какие нужды, по вашему мнению, самые неотложные? Не стесняйтесь, говорите. - Сталин поудобнее сел в кресло и протянул руку к папиросной коробке. Трубки почему-то не было с ним.
- Люди, - ответил Воропаев. - И в первую очередь - умные люди, товарищ Сталин.
Сталин негромко засмеялся, поглядывая на Молотова, и тот тоже улыбнулся.
- Умные люди везде нужны, - сказал Вячеслав Михайлович.
- Делать надо умных людей, товарищ полковник, - быстро и как бы приказывая, сказал Сталин, - делать самим на местах, не ожидая, пока они свалятся вам на голову из Москвы. Как же так? Нигде не сказано, что хорошие работники родятся только в Москве.
- Растут, конечно, и здесь, но медленно, а нужда велика, везде голо, - отвечал Воропаев, чувствуя, что в этом вопросе он не встретит поддержки Сталина.
- А как вы сами живете, не легко? - искоса взглянув, спросил Сталин, будто желая узнать не столько то, что ему самому уже хорошо известно, сколько услышать тон ответа.
- Не легко.
- Вот это хорошо, что попросту сказали. А то спросишь - как живешь? Замечательно, говорит, живу, а на деле выходит, что не каждый день обедает… Да, живем пока плохо, но скажите колхозникам - скоро все решительно изменится к лучшему. Вопросы питания страны партия будет решать с такой же энергией, как в свое время решала вопросы индустриализации. Все сделаем, чтобы люди начали хорошо жить. Лучше, чем до войны. Расскажите о людях, кто они, откуда, что делают.
Воропаев на мгновение задумался, выбирая, с кого бы начать, но, видно, Сталину показалось, что Воропаев ищет формулировок, и он недовольно поморщился.
- Не ищите формулировок, дайте живые зарисовки. Мы уже сами как-нибудь сформулируем.
И Воропаев стал взволнованно рассказывать о всех, кто был ему близок - о Викторе Огарнове, Паусове, Цимбале, о Марии Богдановне с ее детским санаторием, Аннушке Ступиной, о семье Поднебеско, Городцове, о всех тех, с кем он мечтал о будущем.
- А говорили, вам люди нужны! - удивленно сказал Вячеслав Михайлович. - Да у вас питомник. Мы сами у вас скоро начнем брать.
Сталин долго молчал, зажигая и раскуривая папиросу.
- Если таким, как эти Поднебеско, - тихо, точно самому себе, сказал он, - дать силу, хорошо шагнем… Или эта девушка Ступина… она на одной ненависти к немцам жизнь поднимет. Конечно, если эту силу верно направить. А Цимбала вы берегите, не давайте в обиду. Такие беспокойные старики нужны, их молодежь ценит… Ну, еще кто есть?..